Собрание сочинений в 5-ти томах. Том 4. Жена господина Мильтона. - Роберт Грейвз

Врач, осмелев, подошел ближе и поднял мою рубашку. Он прижал опухоль ланцетом, а потом вынул оттуда кусочек колючки терновника, от него-то у меня вскочила опухоль и меня лихорадило. Я загнала себе этот шип несколько дней назад, когда помчалась за братьями и послала коня на берег реки, где рос терновник; три или четыре колючки вонзились мне в подмышку, когда я подняла правую руку, чтобы защитить лицо.

Врач поспешил на лестницу, чтобы обрадовать мою матушку, которая вне себя от горя размахивала горшком с пахучей серой.

Но когда она услышала хорошие новости и врач показал ей кусок колючки, она начала меня проклинать и выбросила горшок с серой в окошко, кричала, что все ее хорошие занавеси и одежда испорчены, потому что она слишком тщательно окуривала их мерзостным дымом. Кроме того, кое-кто из слуг от страха убежали, теперь они уже за несколько миль отсюда, а что самое ужасное, повар лежал в нервном припадке и на его губах появилась пена. Повар был мастером своего дела, особенно ему удавались пироги и мясные блюда. Надо срочно разослать слуг, чтобы перехватить сообщения о чуме, которые она успела разослать нашим гостям, а кого пошлешь? А кто теперь из слуг рискнет вернуться?!

Но к концу недели все было тихо и мирно у нас в поместье, и мне стало настолько лучше, что я могла сидеть в постели, подпертая со всех сторон подушками, могла есть размазню из овсянки с маленьким кусочком хлеба.

Транко сама выхаживала меня, никому не разрешала ко мне приближаться. Матушка заходила ко мне раз в день. Но и ей Транко не позволяла долго оставаться в комнате, ругать меня. Транко говорила:

— Сударыня, когда решили, что у вашей дочери чума, все от нее отвернулись и убежали, кроме вашей служанки Транко, так что я, с вашего позволения, сама буду ухаживать за мисс Мари, я ведь заслужила это право, и мне не нужны ничьи советы.

Матушке, конечно, была не по душе такая смелость Транко, но она разрешила ей ухаживать за мной, с условием, что та побыстрее поставит меня на ноги. Транко выполнила свое обещание до конца месяца. Заручившись согласием госпожи, Транко не дала врачу выпустить из меня полторы пинты крови.[9] Она заявила, что в январе природа слаба, то же самое относится к людям, так что следует сохранять в теле все запасы жидкости, и поэтому чистое преступление выпустить из меня даже наперсток крови.

Она так мрачно смотрела на доктора, что ему стало ясно, что с ней лучше не связываться, и он отступил. Она также отослала священника Джона Фулкера, желавшего помолиться за меня.

— Ступайте, преподобный Джон Фулкер, — сказала ему Транко. — Вам лучше помолиться о Молли Вилмот, она больше нуждается в вашей молитве.

Эта Молли Вилмот была дочерью арендатора, девицей очень вольной, про нее ходили сплетни, хотя, может, в них было мало правды, что священнику очень хорошо известны ее прелести, даже лучше, чем его собственной жены. Преподобный Фулкер побагровел, сразу видно стало, что он не в своей тарелке, зато он оставил нас в покое. На самом-то деле это же мой отец платил ему двадцать фунтов в год, потому что приход относился к нашему поместью.

Транко прекрасно за мной ухаживала, просиживала подле меня и день и ночь, гладила по голове, поправляла подушки и прикладывала к ногам разогретые камни, обернутые в шерстяные тряпки, когда я замерзала, и приказывала, чтобы мне приносили желе и разные вкусные блюда из кухни, чтобы у меня появился аппетит. Если мои братцы начинали шуметь на лестнице или у себя в комнате, которая располагалась неподалеку, она налетала на них с кулаками, так что очень скоро их вообще не стало слышно. Когда у меня спала температура, я повеселела, округлилась, все было распрекрасно. Я спросила у Транко, не болтала ли я лишнего, когда была в бреду: ведь мало приятного, сказала я ей, если во время бреда я болтала всякие глупости, это не пристало молодой и скромной девушке.

— Нет, нет, радость моя, — ответила Транко. — Вы вели себя прилично.

— Транко, я не произносила имени какого-нибудь джентльмена? Тебе ничего не показалось странным? Никакой ерунды не болтала?

— А если и болтала, то не страшно, ведь никого, кроме меня, здесь не было. А я, если что и слышала, то уже все позабыла. Но могу поклясться моей маленькой госпоже, что не слышала, чтобы с ее губок слетали грубые слова, так что все в порядке. Даже в бреду вы говорите более умные вещи, чем многие женщины во время нормального разговора. Нет, нет, я позабыла ваши речи, кроме одного раза, когда вы рассуждали о первоцветах и фиалках.

Вот каким человеком была Транко, потому что я уверена, что болтала в беспамятстве глупости об одном джентльмене, о котором я пока еще не упоминала.

В моем дневнике я обозначила его буквой «М», но мне пора перестать говорить загадками и назвать его. «М» означало Мун, сокращенное от Эдмунда, а его фамилия была Верни, он был третьим сыном сэра Эдмунда Верни из Клейдона в графстве Бикингемшир, королевского гофмейстера и знаменосца. За несколько лет до этого Мун учился в Магдален-Холл в Оксфорде, и пару-тройку раз приезжал к нам по приглашению моего брата Ричарда на охоту на зайцев. Тогда мне казалось странным, что я, одиннадцатилетняя девочка, могла так сильно увлечься молодым человеком на десять лет старше меня: но, что правда, то правда, может, это было глупо с моей стороны, но время все залечило.

Мун был своенравным молодым человеком, о нем плохо отзывались в университете. Его наставником в Магдален-Холл был мистер Генрих Вилкинсон, пуританин, пламенный проповедник, брат доктора Вилкинсона, Президента Магдален-колледж. Мун и его наставник не ладили друг с другом, Мун как-то сказал моему брату:

— Дик, дружище, я верю в Бога и церковь, как и другие люди, но длинные молитвы утомляют меня, я начинаю уставать и дремать, и Дьявол пробирается в меня тайком. Мун вообще норовил улизнуть со службы, чтобы бороться с Дьяволом старался, чтобы никто не замечал его отсутствия, и отправлялся пить и играть в кегли в таверну «Серая гончая». После двух семестров ему надоела учеба, ему казалось, что она ему ничего не дает: логика, софизмы, диспуты, катехизис, метафизические дискуссии и тому подобные штудии, по убеждению Муна, вовсе не нужны храброму, веселому мужчине. Ему было противно читать Аристотеля, он удирал с лекций Президента колледжа и проводил свободное время в веселой компании подвыпивших юношей в таверне или играл с ними в шары на лужайке, или же посещал школу танцев и акробатики Билла Строукса. Чтобы эти молодые люди его уважали, ему приходилось одеваться и вести себя так, как они, играть с ними в карты и кости, делать высокие ставки, проигрывая частенько большие суммы. У его отца, сэра Эдмунда Верни, кроме него было много детей, так что он давал ему сорок фунтов в год, на карманные расходы.

В результате Мун наделал огромные долги, что было вполне понятно. Он не смог их выплатить, и в конце концов ему пришлось во всем признаться отцу. Тот отправился в Оксфорд, забрал сына из колледжа и постарался выплатить его долги. Сэр Эдмунд, думаю, сильно переживал за сына, потому что любил больше всех. Но тот его обманывал, уверяя, что ему нравится набожный наставник и трудные предметы и что он тщательно выполняет все задания, а после учебы непременно получит степень магистра, а Президент колледжа, наставники и учителя наградят его самыми лестными отзывами.

Мне хочется заступиться за Муна, ведь не только он виноват в том, что так запустил учебу, но и его учителя. Мун всегда надеялся, что ему повезет, он выиграет и сможет выбраться из паутины, в которой он запутался, и что его отец никогда ничего не узнает. Он ездил на скачки и заключал пари на огромные суммы, и иногда ему даже удавалось кое-что выиграть, но чаще всего он проигрывал и даже большую сумму, чем выиграл накануне. А когда в результате он погряз в этой тине по колена, мне казалось, что он предпочтет умереть, чем унижаться и просить помощи у своих благородных друзей. Вот тогда он еще более ухудшил свое положение, потому что стал занимать деньги у кабатчиков, у обслуги колледжа и у других мелких людишек, которые не могли потерять даже ничтожные суммы. Мне казалось, что Муна это не пугало, потому что он мало кого считал истинным джентльменом, сам он, даже вдрезину пьяный, всегда вел себя безупречно, умел ухаживать за женщинами так изящно, словно он в рот ни капли не взял.

Я познакомилась с Муном в марте 1637 года. Его пригласили к нам на обед в среду, но он перепутал день и приехал, когда все мужчины отправились на охоту с Тайрреллами, а матушка была занята в сыроварне и не могла его развлекать. Обычно сыроварней занималась жена управляющего, но в тот день у нее произошел выкидыш, а кроме нее только матушка умела варить сливочный сыр. В тот день собрали молоко от десяти коров, и матушка, отжав молоко, сложила небольшие сырки в плоские деревянные коробки, чтобы они там вызревали.