Вечера княжны Джавахи. Сказания старой Барбалэ - Лидия Чарская

Прохлада и полумрак…

Сверкающей лентой, вьется ручей, сбегая каскадом по камням на лужайку. А здесь, внизу, целый сноп света, блеска, ослепительного сияния дня и лучей.

Как в раме, в отверстии скал виднеется лужайка. Ковер всевозможных цветов покрывает ее. Здесь и дикие левкои, и розы, и азалии, и нежные пахучий и пряный жасмин.

Какая красота!

Здесь наверху — молчание и величие покоя; там, внизу, — пир жизни и юности, цветущей как сад, душистый пир цветов и солнца…

Замерла княжна, трогательно сложив маленькие загорелые ручки.

Замерла Зиночка, ничего подобного не видевшая в холодном Петербурге.

Замерла дикарка Бэла. Только ноздри её вздрагивают, да черные глаза поблескивают, как клинки дамасского кинжала.

А солнце все ниже, ниже…

Барбалэ с Михако разгрузили арбу.

Абрек спустился в рощу, набрал сухих веток орешника, сложил костер на утесе… Поднялся дым победной струйкой и взвился в высоту..

Разложили скатерть на скале, поверх ковров, положили вокруг седла. Девочки уселись на них. Князь и хорунжий уселись просто на ковры. Рядом, на другом уступе, — слуги, Михако и Абрек.

Старая Барбалэ поставила закуски и приютилась тут же у ног своей джаным-княжны.

Началась пирушка.

Как вкусны на свежем воздухе паштеты из молодого барашка, свежие домашние колбасы, холодные цыплятки, персиковые и дынные пирожки!

Мастерица их делать старая Барбалэ!

А вкусное грузинское родное вино из собственного виноградника, разве это не прелесть!

К концу пира совсем низко спустилось солнце. Оно встало как раз над противоположным утесом, проскользнуло вьюном, змейкой огнистой в расщелине между скал и утонуло где-то в темном провале.

— Папа! Что это?

Тоненький смуглый пальчик княжны указывает направо.

В стороне — утес, старый, престарый. У подножия его нора, почти что в рост человека, продолговатое отверстие — вход в подземелье.

— Увидела таки! — рассмеялся князь Джаваха. — Я думал, ты не заметишь, солнце мое!

— Что это, папа?

Князь молчит. Губы его таинственно сжаты. В черных быстрых глазах видна легкая усмешка.

Пытливо устремляются глаза эти на княжну. Полным необъяснимого значения становится взгляд князя. И голос его полон такого же значения, когда он говорит:

— Нина-джан, любопытная козочка, это пещера. В пещере — тайна. В тайне — глубокий и прекрасный смысл… Никто не проникнет в пещеру. Люди боятся тайны… страшным кажется им издалека её мрак… Боятся люди… Немного есть храбрых на земле…

— Там притаилось что-нибудь жуткое, князь? — невольно бледнея, осведомляется Зиночка, испуганно вскидывая глаза.

Широко раскрывается в пугливом недоумении и искрометный взгляд Бэлы.

И только звезды-очи хорошенькой княжны с огневым вопросом впиваются в черное отверстие пещеры.

— Ты говоришь — там тайна, отец?

— Да, моя Нина.

— Страшная, жуткая, пугающая трусов?

— И может быть даже храбрецов.

— Но ты был там, раз ты это знаешь?

— Был, моя девочка, сердце мое!

— А раз ты был, может ли устоять твоя Нина?

Последние слова летят на-бегу.

Княжна уже мчится туда, прямо к пещере.

Солнце давно упало в бездну, но отблеск его еще дрожит у входа в таинственный, жуткий грот.

— Боже мой! Она там! Она уже там! Да удержите же ее! Удержите! — кричит Зиночка, побледнев, и вся дрожит, готовая упасть в обморок со страха за-участь Нины.

Бэла настороже, застывшая, вытянувшаяся, как струнка.

— Храни Аллах ее, Нину! Храни Аллах! О, безумная девочка! К чему служит эта глупая храбрость? Брат Георгий тоже хорош! Совсем не жалеет дочку… — И Бэла переводит на князя негодующие глаза.

Последний спокоен. Спокойно его лицо. Спокойны глаза. В углах рта змеится довольная горделивая усмешка.

Вот раскрываются губы, его и произносят без малейшего волнения:

— Ты можешь гордиться, старая Барбалэ, что выняньчила такую удалую, такую смелую джигитку!

В старых, но далеко еще не потухших глазах Барбалэ заметен яркий блеск. За храбрость своей княжны она поручится перед кем угодно, старая Барбалэ. И как благодарна она батоно-князю за то, что он сумел отличить своего орленка-дочку перед заезжими гостями.

А Нина уже в пещере. Последние лучи солнца, проникшие сюда, чуть освещают ее.

В пещере полутьма. Тайной веет от стен её, утонувших во мраке. Жутко и холодно в сердце утеса, но Нина смело углубляется в грот.

Её сердечко бьется не от страха… Жгучее любопытство загорается в нем…

И вот, крик скорее неожиданности, нежели испуга, готов сорваться с полуоткрытых губок княжны.

Что это?..

Белая высокая фигура стоит перед нею…

Очертания человека, вытянувшегося во весь рост, с простертою ей навстречу рукою.

Минуту медлит княжна.

Потом смело протягивает свою маленькую ручку.

— Здравствуй! Привет тебе! Здравствуй!

Протянутая ручка жмет что-то холодное, неподвижное как камень.

Княжна невольно отдергивает руку.

— Кто ты? — срывается с её губ.

— Я каменный джигит, — отвечает с порога знакомый милый голос.

Она живо оборачивается.

— Отец!

— Да, моя Нина!

— Зачем ты пришел сюда? Ты не надеялся на мою храбрость?

— Моя смелая, милая малютка, я верил в нее. Я пришел полюбоваться моим юным джигитом Ниной и каменным хозяином скалы.

— Так он из камня, отец?

— Да, моя крошка. Целая легенда сложилась про каменного джигита. Старая Барбалэ, как молитву, заучила ее наизусть. Пускай она расскажет ее нам нынче.

— О, да! Да!

Княжна птичкой выпорхнула из пещеры. За нею выходит князь.

Бурные рукоплескания встречают Нину.

Зиночка, Бэла, хорунжий и слуги вслух восторгаются ею.

— О, как вы смелы! Настоящая героиня! — лепечет Зиночка.

— В роде Джаваха еще не было трусов… Все мы такие, — гордо срывается с очаровательных губок.

Бэла висит на шее Нины.

— У, у! ястребенок горный. Лезет в опасность, к горным демонам, сама не знает для чего.

И лицо у неё притворно-сердитое, а глаза так и сверкают.

— Ха, ха, ха! — заливается Нина, — нашла чем испугать!

Абрек берет горящую головню из костра и несет ее в пещеру. За ним в молчании спешат остальные.

Вот он каменный джигит! Вот!

Посреди грота высится фигура из камня со всеми очертаниями человека. Запрокинута каменная голова назад, простерты каменные руки. Одна кверху, к небу, другая вытянута вперед, как бы защищаясь, как бы угрожая.

Жуткой тайной веет от этого окаменевшего фантома.

— Простой камень, а как страшно, как страшно! — лепечет Зиночка и пугливо жмется к брату.

Здесь, у входа, молодежь обступает Барбалэ.

— Расскажите нам, милая, старое предание о каменном джигите.

Барбалэ молчит с минуту, почти с благоговением глядит в пещеру и, мотнув головою, тихо бредет к ковру.

Здесь девочки устраивают ей возвышение из седел, в виде трона, покрывают его пушистым ковром, сажают на него старуху.

— Будь как царица нынче, Барбалэ, будь как царица! О старом, престаром времени ты станешь нам рассказывать, милая, а в прежнее старое время певцы и рассказчики пользовались такою же славой, как и цари. Тебе царская слава!

Княжна Нина козочкой спрыгнула с уступа, нарвала веток дикого винограда на склоне горы и, связав их тесьмой, оторванной от бешмета, сделала род венка, который и возложила на седую голову старой грузинки.

— Ну, Барбалэ, начинай, мое солнце! Мы все слушаем тебя.

И Барбалэ, подумав минуту, начала рассказывать.

Давно-давно это было…

Еще православное учение не распространилось до Грузии и мало кто из нашего народа постиг веру Иссы, веру христиан. Еще святая, равноапостольная Нина, просветительница Грузии, не родилась на свет Божий, а старый князь Гудал уже гремел на всю Грузию.

Мрачный замок его стоял над бездной. Высилось, подобно орлиному, его неприступное гнездо в горах.

И ночью, и днем обходил далеко гнездо это одинокий путник.

И не только запоздалый всадник, а целые караваны избегали страшного места, где жил в своем замке Гудал.

Жестоким, свирепым уродился князь. Вид крови пьянил его, чужие страдания и муки услаждали его мохнатое сердце, а стоны и вопли лучше всякой райской музыки тешили его слух.

Он пуще всего в жизни любил засесть со своими абреками где-нибудь за утесом, выжидать приближения каравана и внезапно напасть на несчастных безоружных людей.

Ни мольбы, ни вопли о пощаде не умилостивили ни разу свирепого сердца Гудала. Крошила его окровавленная шашка тела и головы ни в чем неповинных жертв.

Покончив с людьми, жестокий князь забирал себе в казну их богатства. И разживался не по дням, а по часам на разгромленные сокровища страшный джигит.