Тени - Андрей Федорив
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глава 2
Ощущение реальности того мира сопровождается ощущением нереальности этого.
Тот мир и этот не два разных мира.
То, что мы называем этим миром,
есть только наше представление о мире.
Кира даже не стала пытаться как-то объяснить себе случившееся ни тогда, когда усталость создавала дополнительную гравитацию и расплющивала утомленное тело и тяжелую голову по хрустящей накрахмаленной простыне, ни потом, когда двадцатичасовой сон приводил все органы в рабочее состояние и отпускал сознание в свободный полет. С самого детства происходили с ней странные, непонятные вещи, виновницей и причиной которых зачастую была она сама. Кира привыкла и особого значения этому не придавала. Она постоянно попадала в опасные ситуации, но всегда обстоятельства оборачивались таким замысловатым образом, что ее жизни и благополучию, в конечном счете, ничто не угрожало.
Кира узнала, что отличается от всех других уже подростком, а до этого момента считала, что все люди умеют перемещать реальности и знают гораздо больше, чем говорят. Теперь она хотела быть такой, как все. Ее странные способности не приносили ей ни счастья, ни удовлетворения, а лишь вводили в смятение ее разум и душу, если, конечно, у нее была душа. Кира притворялась, что она такая, как все. И у нее даже получалось… Правда в минуты слабости она пыталась иногда донести до людей, что этот мир является совсем не тем, что они о нем думают. И находились такие, которые верили…
Кирилл, казалось, верил. Или нет, еще не верил, но она чувствовала, что у нее с ним одна природа. Он такой же «не такой», как и она. Но и об этом Кира старалась не думать. Всему свое время. Зачем думать раньше времени о том, о чем можно вообще не думать? Все идет, как идет. Скоро реальность проступит, как переводная картинка. Проявится и обнажится, раскроется и покажет свое, скрытое пока лицо. Или не покажет…
«Упрощая жизнь, вы обретаете свободу, обретая свободу, вы осознаете простоту», – говорил учитель… Ей десять. Их девять. Девять учеников, мечтающих обрести Путь. Они берутся за руки и образуют круг. Они отпускают себя и наблюдают за движением своего сознания. Они наслаждаются полетом. Они чувствуют поток… Они в потоке. Он проходит сквозь них, а они лишь созерцают его. И в этот момент, в момент наивысшего блаженства и раскрепощения, когда тело становится невесомым, а сознание вмещает Вселенную, она, в охватившем ее смятении, ощущает вдруг растущее напряжение в позвоночнике и шее, тело начинает вибрировать. Она в страхе открывает глаза. Все смотрят в ее сторону. Ей стыдно и бесконечно одиноко, но тело продолжает свой ужасный «танец». Учитель рвет круг. Она падает. Остальные восемь отступают назад и прячутся за учителя.
– Уходи! – говорит учитель. – Я ничего не могу дать тебе, ничему не могу научить и ничем не могу помочь. Твой учитель найдет тебя. В тебе Сила. Иди и учись контролировать ее. Либо ты будешь управлять ею, либо она будет управлять тобой. Tertium non datur – третьего не дано.
Она плакала всю ночь, потом весь день, и опять ночь, потом дни и ночи, ночи и дни, тихо и без слез, потому что слез уже не было. Ее изгнали и отвергли. Все попытки медитировать в одиночку кончались конвульсиями. Ее вертело и крутило, бумага начинала тлеть, лопались стаканы, нагревались дверные ручки. Она была одна, и ей было плохо.
Интернат для детей, чьи родители служат народу. Они ведут этот самый народ за собой, часто находясь при этом далеко за пределами своей, еще пока необъятной родины. Интернат, где все и все на виду, где учителей и воспитателей больше, чем учеников, на завтрак икра, на обед черепаховый суп, на ужин осетрина под соусом из белого сыра и грибов. Родители только снятся. Впрочем, Кире они даже и не снились. В силу прозорливости своей профессии, отец Киры, заметив и по-своему объяснив Кирины особенности, решил избавиться от нее как можно раньше. Мать не возражала. Кира, будучи четвертым и самым младшим ребенком в семье, была для нее непосильной ношей. Девочка мешала матери полноценно отдаваться радостям жизни.
Киру мутило от одиночества; тоска и отчаяние наваливались и накрывали ее хрупкое существо, замутняли сознание, особенно по праздникам, когда других детей забирали родители или родственники. Если бы не друг Сандро, маленький, но крепкий мальчик с похожей судьбой, обладатель голубых глаз, черных, как смоль волос и беспредельного желания прийти Кире на помощь со своим дедом Георгием, часто посещавшим их в интернате, некому бъло бы спасти ее детскую неприкаянную душу.
– Ну что ты тычешь? Больно ведь.
– Терпи, у тебя плохие вены.
– Вены, как вены… Посмотри, ты исколол мне всю руку!
– Ну и что? Не дергайся!
– Сандро, а может, не надо? Смотри, какой синяк. Ведь заметят же.
– Кто заметит? Учитель Ли все равно прогнал тебя. А больше никто не заметит.
– Сандрочка, миленький, мне страшно, – она начинала хныкать.
– Не бойся, мы им еще покажем, этим слизнякам вонючим. Да они, выкидыши смутных времен, до смерти будут тебе ботинки чистить. Они не знают, с кем связались! А ты… Ты только не бойся, – он погладил ее по голове и взял в руки ее косы. – Обещай, что никогда не отрежешь их, они такие чудесные. – Он опять взял шприц. – Ну, давай руку и ничего не бойся.
Она протянула руку. Он начал тыкать иголкой в болевший синяк.
– Ой! – она отдернула руку. – Не хочу. Не надо.
– Может, под язык? Но будет больно.
– Нет, нет, все. Не-е-ет. – Она начинала реветь вголос. – Я боюсь.
– Чего ты боишься, это же не наркотик. Это стимулятор. Дедушка Георгий пользуется им. И я уже колол его себе. Ну ты же сама видела. Со мной ничего такого не случилось, мне просто было хорошо. Я летал.
– Я бою-ю-юсь. А вдруг станет еще хуже?
– Не станет, – Сандро начинал терять терпение. – Куда уж хуже, ты посмотри на себя. Одни глаза и остались. Ты же завтра умрешь.
Она ревела навзрыд, вытирая косичками слезы.
– Да ты посмотри на себя. Ты страшная, мерзкая, трусливая девчонка. Ты ничего не можешь.
Ты чукча всеобъемлющая! Правильно выгнал тебя учитель Ли, ты ведь ни на что не способна. Ты слабая, отживающая свое амеба, – он уже не говорил, а почти кричал, срываясь на фальцет. – Ты противная тараканья лапа. Ты не можешь помочь себе, куда тебе до других, безобразная, неравномерно окрашенная тупость. – Он сам начинал всхлипывать. – Ты… Ты безнадежный отпрыск готтентотов. Ты… – он заревел и обнял ее. И так, обнявшись, они сидели на полу и орали, всхлипывая и вытирая друг другу слезы. Весь мир приготовился, чтобы сожрать их, и они готовы были быть сожранными. Они пребывали в аду. Им предстояло пройти его до конца и познать себя. Ведь самопознание – это всегда движение через ад…
– Коли! – сказала она, сглатывая последние слезы, и открыла рот.
Сандро медленно, очень медленно потянулся за шприцем, как будто боялся спугнуть ее решимость, боялся, что она передумает.
– Сейчас, сейчас, только не шевелись, хорошо? Ты хорошая, умная, славная. Ты самая лучшая, ты сама не знаешь, какая ты…
Он резким движением запустил иголку в уздечку языка. Она вскрикнула, и тут же почувствовала, как боль и тепло одновременно разливаются унее во рту.
– Все! Молодец. – Он выдернул шприц. Комната стала искривляться; пол выгибался, потолок падал, чтобы раздавить ее. Она отключилась…
– Просыпайся, просыпайся, пожалуйста! – услышала она сквозь гул в ушах, барабанную дробь, заунывное пение монахов и множество других звуков, рождавшихся у нее в голове.
– Открой же, наконец, глаза, – Сандро тряс ее изо всех своих детских сил. – Ну скажи хоть что-нибудь, дай знак, что ты меня слышишь!
Он заплакал горько-горько; и рыдания его слились с хором, звучащим в ней. Она попыталась издать звук, но губы не слушались, они были необыкновенно тяжелыми и чужими. Она не чувствовала ни рук, ни ног, ее «я» было только сознанием, свободным и никак не связанным с бесчувственным телом.
И вдруг Сандро перестал плакать, и она услышала его тонкий голос, кого-то призывающий и о чем-то просящий на чужом, непонятном ей языке. Под музыку его молитвы она совершала переход, и этот переход был спасением. Сандро спасал ее душу. Кто спас, тот и спасся.
Она открыла глаза и подняла голову. Сандро стоял на коленях, спиной к ней, в углу комнаты. Он не слышал ее, не слышал, как она пыталась позвать его. Душа его пребывала в мире священных звуков, сюда не проникали посторонние звуки. Она подошла к нему и села рядом. Лицо Сандро просияло.
– Дедушка Георгий говорит, что любая молитва может быть услышана, только если она произнесена трижды, – торжественно сказал он. – Ты извини меня, должно быть, переборщил с дозой… – серьезно констатировал он. Потом нежно добавил:
