Двойня для Цербера - Джулс Пленти

Рафа молча запихивает меня на заднее сиденье, заскакивает за руль и трогается с места так резко, что я влетаю грудью в спинку переднего сиденья. Скорчиваюсь от острой боли и закашливаюсь.

— За что ты ее так? — ловлю в зеркале заднего вида его ошарашенный взгляд.

— За длинный язык, — бросаю, забравшись с ногами на сиденье.

Я только что избила человека. По-настоящему. До крови. Мне вдруг становится страшно.

— Сама как? — продолжает допытываться моя суровая нянька.

— Нормально, — стараюсь звучать дерзко, но голос срывается на писк. — Что теперь со мной будет?

Где-то позади ревут мигалки. Я подскакиваю и задерживаю дыхание в ожидании его ответа.

— Сейчас там отработают менты и скорая, а утром проблему дорешаем. Все будет хорошо.

Пока мы движемся, я в безопасности. Алекс уже позади, а Цербер еще не наступил. Но бежать вечно не выйдет. Вот он, чертов особняк.

Я не буду сейчас сопротивляться. Нет сил и смысла.

Рафа открывает дверь и подает мне руку. Аккуратно подхватывает на ладонь мою разбитую кисть и поддерживает за талию. Хорошо, что так. Иначе, я бы рухнула.

Мой верный пес достает из кармана телефон и какое-то время всматривается во вспыхнувший экран. А потом вдруг подхватывает меня на руки и как невесту несет к дому. Я прижимаюсь к теплой груди и позволяю себе короткую передышку. Адреналин в крови перегорел, и мышцы стали как вареные макаронины. Чувствую себя больной и уставшей.

В отличие от Цербера, он несет меня не в спальню или душ, чтобы «отмыть», а на кухню. Ставит меня у раковины и включает воду.

— Давай сюда руки, — тянет мои кисти под струю. — Надо промыть раны. Вот так.

Как загипнотизированная наблюдаю, как вода становится красноватой и утекает в слив.

Рафа оставляет меня у раковины и начинает рыться в одном из шкафов. Достает аптечку, а из нее нервным движением выхватывает бутылочку с перекисью.

— Сейчас надо будет немного потерпеть, Ася, — участливо просит он.

Потерпеть, говоришь? Что мне твой антисептик после всей той жути, в которой я живу?

Он поливает содержимым пузырька мои сбитые в кровь костяшки. Я вздрагиваю и закусываю до крови внутреннюю поверхность щеки.

— Он здесь? — спрашиваю я то, что поважнее разбитых рук и жжения.

— Судя по трекеру, Олег Владимирович в клубе, — отчитывается Рафа и берет меня под локоть. — Пойдем.

Как ребенка усаживает меня на стул, а сам приседает на корточки напротив. Поглядывает украдкой. Сострадательно. Давай. Вот так. Ближе. Еще чуть-чуть.

Руки у него трясутся так же сильно, как и мои. Но Рафа не дрался. Это все от возбуждения.

Разрывает зубами упаковочки с пластырями и наклеивает их на мои раны. Разглаживает каждую полосочку пальцами, заставляя меня морщиться от боли.

— Иди спать, Ася. И не переживай о драке. Я…Олег Владимирович такие дела на раз решает.

— Спасибо, — киваю я.

Он поднимает на меня глаза. Смотрит долго, словно хочет поиметь хотя бы взглядом.

Аккуратно обхватывает мои руки своими пальцами и подносит их к губам. Целует через повязки. Я застываю, перестав дышать. К горлу плотным комком подступает тошнота. Меня трясет. Это аллергия на чужие прикосновения. Мужские прикосновения. Господи, дай сил стерпеть и не оттолкнуть его.

Иллюзия нормальной жизни — это худшая китайская пытка. Каждая минута, которую он не дает о себе знать — словно капля воды, которая падает на лоб и сводит с ума. Я не видела Цербера пять дней. Пять дней, наполненных забытым счастьем и запредельным беспокойством.

Я посещала пары, и там надо мной не издевалась Алекс, которая, вероятно, была очень занята восстановлением своей разбитой морды. Все свободное от учебы время я проводила дома с семьей. И он не трогал меня. Не показывался, не звонил, ничего не передавал мне через Рафу.

С каждой минутой мне все страшнее. Цербер точно что-то задумал. Я даже догадаться не могу, какой безумный план созрел в его наркоманском мозгу, и потому в районе солнечного сплетения все время зияет огромная дыра.

— Ты видел сегодня Олега? — спрашиваю я, забравшись на заднее сиденье уже привычного черного «Джипа». Даже к тюремным камерам адаптируются.

— Нет, — мотает он головой. — Олег Владимирович сказал, что ему нужно побыть одному. Ему сейчас очень сложно.

— Почему? — я вся превращаюсь в слух — узнавать о неприятностях Цербера — это ни с чем не сравнимое удовольствие.

Я до сих пор вспоминаю тот момент в больнице, когда увидела эту сволочь побитой похуже Алекс.

Рафа протягивает мне шоколадный батончик и бутылочку воды со смайликом на этикетке.

— Ты ничего не ела сегодня, Агния. — Я хватаю шоколадку и надрываю упаковку. — Отец Олега Владимировича очень болен, онкология.

Я откусываю кусочек батончика. Еще никогда шоколад не казался мне таким вкусным. Отличные новости. Пусть Цербер мучится. Пусть страдает. Пусть это происходит хотя бы морально. Может, тогда он хоть что-то поймет и прекратит причинять мне боль.

— Спасибо, — киваю я, стараясь прогнать с лица довольную улыбочку, ведь кукла должна быть грустной, если хозяину плохо. — Это же лечится, да?

— Нет, Ася. Четвертая стадия с метастазами в мозге, — его физиономия становится угрюмой. Вспомнил о жене. Опускаю глаза, стараясь казаться сострадательной. — Только паллиатив.

Я смотрю на подтаявший шоколад, который размазывается по пальцам, и пытаюсь прикинуть, насколько это больно потерять маму или папу.

Отец просто ушел от нас с мамой и Никитой к другой женщине, и я возненавидела его. Было больно, но это не сравнить со смертью близкого человека. Я в красках представлю, как мне говорят, что мама умерла, и сердце сжимается от нестерпимой боли. Вот и Церберу будет так же. Или хуже. Он же так любит своих родителей. Впрочем, я не верю,