«Любовь к родному пепелищу…» Этюды о Пушкине - Арнольд Гессен

Пушкин вспоминает декабристов и в стихотворении, посвященном лицейской годовщине 1827 года:

Бог помочь вам, друзья мои,И в бурях, и в житейском горе,В краю чужом, в пустынном мореИ в мрачных пропастях земли!

И в восьмой главе «Евгения Онегина», когда говорит о круге вольнолюбивых друзей, среди которых поэт провел годы лицейской жизни до изгнания:

Я музу резвую привелНа шум пиров и буйных споров,Грозы полуночных дозоров;И к ним в безумные пирыОна несла свои дарыИ как вакханочка резвилась,За чашей пела для гостей,И молодежь минувших днейЗа нею буйно волочилась,А я гордился меж друзейПодругой ветреной моей.

«Молодежь минувших дней» – среди них были, надо полагать, и декабристы с их буйными спорами, кому Пушкин читал вольнолюбивые стихи своей «музы резвой». О декабристах поэт говорит и в заключительной строфе «Евгения Онегина»:

Но те, которым в дружной встречеЯ строфы первые читал…Иных уж нет, а те далече,Как Сади некогда сказал…

Жены декабристов[51]

Когда я припоминаю прошлое, мне кажется, что до Благодатского я вовсе не жила, потому что только здесь я научилась понимать всю ценность жизни.

Жены декабристов… Их было одиннадцать, этих героических жен.

Вместе с мужьями они прошли тяжкий путь каторги и ссылки – десятилетия борьбы и страданий, от Нерчинских рудников до могилы.

В ожидании суда декабристы провели в Петропавловской крепости семь долгих месяцев. Николай I сам был тюремщиком, следователем и судьею декабристов. Он продиктовал приговор, по которому 13 июля 1826 года повешены были пять декабристов, а остальные 120 отправлены на каторгу и в ссылку.

23 июля 1826 года выехали из Петропавловской крепости в Сибирь первые восемь декабристов. Их направили в Нерчинские рудники – самое страшное место царской каторги.

И уже на другой день, 24 июля, одна за другой начали выезжать в Сибирь, вслед за мужьями, жены декабристов.

Кто же были они, эти одиннадцать женщин, столь разные по складу своих характеров, сумевшие в новых и чуждых им условиях удивительно дополнить друг друга? «Во глубине сибирских руд», в Читинском остроге, в тюремных казематах Петровского завода и в ссылке вселявшие надежду, будившие в декабристах «бодрость и веселье»?

Первой выехала в Сибирь из великолепного особняка на Английской набережной в Петербурге двадцатишестилетняя дочь графа Лаваля, княгиня Екатерина Ивановна Трубецкая. Эта выросшая в богатстве и роскоши аристократка даже отдаленно не представляла себе, что ждет ее в этом крае отверженных.

В далекий сибирский путь ее со слезами на глазах провожал отец, граф Лаваль.

– Увидимся ли вновь? – спросил он.

Дочь не плакала. И отца убеждала не плакать. Она говорила, что детей у нее нет и ее долг – быть с мужем в тяжелые для него дни. Она просила отца простить ее…

Карета тронулась по набережной Невы. Быстро промелькнула Сенатская площадь, памятник Петру I, Зимний дворец, где Трубецкая не раз танцевала на придворных балах. На другом берегу – силуэт Петропавловской крепости, откуда только что увезли на каторгу ее мужа…

Начался долгий и томительный путь. По этому бескрайнему тракту длинной цепью, звеня кандалами, холодные и голодные, шли в Сибирь партии арестантов и каторжников. Чтобы скрасить свою горькую долю и облегчить тяжесть пути, они пели песни. Это были печальные, трогательные, надрывные песни, которые русский народ сложил про «Владимирку», про Сибирь, про каторгу…

В Иркутске Трубецкая задержалась. Выполняя приказ царя поставить жен декабристов в Сибири вне общего положения о ссыльно-каторжных, вообще вне закона, иркутский губернатор И. Б. Цейдлер делал все возможное и невозможное; чтобы отрезать им пути для дальнейшего следования к мужьям и заставить вернуться в Россию.

Полгода длилась борьба между Цейдлером и Трубецкой. Губернатор пугал Трубецкую тем, что начальство не в состоянии будет защитить ее от оскорблений со стороны каторжников, «людей самого развратного, презрительного класса». Он заставил ее подписать ряд обязательств, лишавших ее элементарных человеческих прав.

Трубецкая настаивала, требовала… Цейдлер угрожал, он объявил ей, что может отправить ее к мужу лишь по этапу, плечом к плечу с каторжниками.

Трубецкую это не испугало. Видя непреклонную решимость Трубецкой, Цейдлер разрешил ей отправиться к мужу в собственном экипаже, и 19 января 1827 года она выехала к нему в Благодатский рудник, где в двадцати верстах от Большого Нерчинского завода работал ее муж. Впервые она увидела его сквозь окружавший тюрьму тын, в кандалах, в грязном, подпоясанном веревкой тулупчике, обросшего бородою.

Вид его потряс молодую женщину.

Она пошла искать себе жилище и поселилась в маленьком домике, который сняла за 3 рубля 50 копеек в месяц с дровами и водой. Ей, выросшей в роскоши, трудно было даже представить себе, что люди могут вообще жить в таких жалких жилищах.

Одержав победу в борьбе с иркутским губернатором, Трубецкая тем самым открыла путь в Сибирь и женам других декабристов.

В конце декабря 1826 года из дома Волконских в Петербурге, на набережной Мойки, 12, из той самой квартиры, где впоследствии прожил свои последние месяцы и скончался А. С. Пушкин, выехала к мужу С. Г. Волконскому в Благодатский рудник двадцатилетняя княгиня Мария Николаевна Волконская, дочь известного героя 1812 года генерала Н. Н. Раевского.

Ее решение отправиться к мужу на каторгу вызвало в семье бурю. Против него восстали отец, мать, братья. Но решение Марии Николаевны было, твердо, и отец вынужден был примириться с этим. Он благословил ее в далекий путь и напутствовал: «Снег идет… Путь тебе добрый, благополучный – молю бога за тебя, жертву невинную, да утешит твою душу, да укрепит твое сердце».

Оставив на попечении свекрови и сестер недавно родившегося сына Николеньку, которого царь не разрешил взять с собой, Волконская выехала. В Москве остановилась у своей невестки, княгини Зинаиды Николаевны Волконской, которая устроила в ее честь прощальный вечер с участием известных певцов и артистов. На этом вечере присутствовал Пушкин. Он читал Волконской свое послание декабристам «Во глубине сибирских руд…».