Диана де Пуатье - Иван Клулас

Счета показывают, что сад, как и в Шенонсо, был предметом особых забот хозяйки дома. Садовники Жак Малле и его сын Клод расписывали там причудливые арабески, окаймленные карликовым кустарником и украшенные цветами, чьи краски гармонировали с цветом черепицы, кирпичной кладки и подкрашенного песка, окружавшего здания. На перекрестках аллей были установлены мраморные вазоны, увенчанные урнами. Гости, и в их числе особенно поэты, оказывались весьма чувствительны к этой оригинальной версии сада на итальянский манер.

Спуститься из замка в сад можно было по галерее, полуутопленной в земле, и через криптопортик, для которого флорентийский астролог Габриэль Симеони предложил роспись во славу Дианы и короля[471]. «В первой части это женщина, олицетворяющая земли Ане, с тремя башенками на голове и охотничьим соколом на левой руке, а ее колесницу везут олень и кабан — животные, изобилующие на этих землях, правой же рукой она делает знак королю. Надпись гласит: „Это он позволил пастись моим быкам и овцам“». Диана и в самом деле не употребляла и не предлагала гостям ничего такого, что не производили бы ее владения: впрочем, она этим обстоятельством весьма гордилась, о чем свидетельствует надпись, выведенная в столовой золотыми буквами.

Часть вторая посвящалась королю. Симеони представил его всемогущим судией над делами мира сего: «Я приказал изобразить голову в виде солнца ради его величия, остальную часть фигуры — в виде символа мира, а в правую руку вложил боевой меч со следующим девизом: „Готов как к тому, так и к другому“».

Третья часть воспевала «божественность Дианы»: «Я распорядился начертать Диану с земным шаром в виде золотого яблока в правой руке и горящим факелом — в левой. Колесницу ее влекут лань и бык, а надпись гласит: „Целомудренная Диана возвышает и ведет за собою мужчин благодаря своей порядочности“. Образом золотого яблока я хотел подчеркнуть богатство и могущество означенной дамы, а факел означает свет, даруемый Дианой, как это часто изображалось на оборотной стороне античных медалей, в том числе на одной бронзовой из Фостина, найденной мною в этом городе, — там виден и факел, и символизирующий богиню полумесяц на плечах».

Куда более, нежели приятные прогулки, игры на воде и физические упражнения, короля привлекала в Ане охота. В этом отношении все полностью соответствовало его вкусам: конюшни, псарня, зверинец для охотничьих леопардов и гепардов, соколятня, вольер для берберийских петухов и индюшек располагались вокруг двора, посреди которого царил фонтан «Диана с оленем». Именно оттуда охотничьи своры отправлялись в леса Дрё и Розо. Охота на зайцев чередовалась с погоней за оленем, соколиной или ястребиной охотой. А заканчивался день общей встречей в большом зале «бань», куда доносились мелодичные звуки оркестров, укрытых в соседних павильонах. Затем королевская свита возвращалась в замок на вечерний пир и бал.

У современных поэтов это место изысканных увеселений вызывало немалый восторг. Йоахим дю Белле воспевал его в сонете 159 своих «Сожалений»[472]:

Вашего ДиАне (по имени вашему я называюВаш дом в Ане) дивная архитектура,Одухотворенный мрамор, живая живописьЗаставляют считать его прекраснейшим:Чудные золоченые панели, блестящая часовня.Великолепные башни, богатая кровля.Сад, затканный вечной зеленью.Живой фонтан с вечным источником:Сии творения (Мадам) тому, кто их созерцает,Напоминают совершеннейший образец античности.Показывают искусство и восхитительную щедрость.Но величайшая кротость в сочетании с величиемИ благословенная Звезда — с мудростьюДелают вас куда более всего этого достойной изумления.

Оливье де Маньи тоже посвящает «Оду» воспеванию красот и очарования «садов Эвне». Для него, как и для дю Белле, поместье являет собой волшебный союз «мудрости», «добродетели» и всемогущества. Поэт воздает по заслугам и целомудренной вдове великого сенешаля, и подруге Аполлона одновременно.

Ронсар в стихотворении, написанном в 1556 году, описывает дворец Ане как истинный храм богини, вернувшейся на землю[473]:

Если б я мог, Маньи, достигнуть благодаря милостиНашего д’Авансона расположения той.Что носит сто тысяч имен из-за своего воздействияИ трижды меняет лик:Возле садов Ане, в прелестном месте,Я запечатлел бы ее достоинства в бессмертных письменахИ всех могущественных богов, идущих за нею.Когда, повесив на шею рог, она мчится на охоту…

Диана де Пуатье — это новая Диана, более совершенная, чем прежняя. Лесть поэтов, основанную на мифологии, более ничто не сдерживает. Дю Белле умоляет ее добиться от возлюбленного покровительства искусству и, стало быть, девяти музам[474]:

Сделай же так, святая Диана,Чтобы сей добродетельный король,Исчерпав силы неугомонного Марса,Изредка прислушивалсяК голосам девяти Дев.

Ронсар просит лишь за себя самого:

И точно так же, как Луна, приближаясьК Солнцу, обретает яркость, добродетель, силу, могущество,Потом, отдаляясь от него, нежным приливомПитает небо, землю и море.Так наше Солнце, озаряя Вас своими лучами.Позволяет Вам источать счастье на Францию,Но я еще не в полной мере ощутил изобилие.Даруемое каждому Вашими дивными чертами.Диана, которой и ста имен было бы мало,Возьмите лук и придите уничтожить чудовище.Которому безразличны песни…Феб любит стихи, как король поэтов,А Диана — его сестра: стало быть, если вы его сестра.Любите служителей Феба, своего брата[475].

Со своей стороны. Оливье де Маньи заявляет, что античная богиня Луны навсегда уступила место Диане новой[476]:

Она сияет лишь ночью, в свой черед.Но ваши добродетели и днем и ночьюИзливаются на нас и украшают мир…Ибо Солнце, благословенная принцесса,От которого вы получаете сей божественный свет,Куда величественнее того, от коего ФебаПолучает свет на склоненное чело.

Уступая этой волне льстивых уверений, Диана приказала изображать себя в Ане в виде богини-охотницы, о чем свидетельствует описание от 1640 года: «Что еще весьма достойно внимания, так это длинная галерея слева, полная множества великолепных картин и пейзажей, а также портретов означенной Дианы де Пуатье, то изображенной в виде охотницы, то обнаженной, подобно Диане Античности, то одетой с великой пышностью, свойственной моде того времени, иногда — такой, как в совсем юные годы, иногда — постарше, словом, в различных ипостасях и убранстве».

Эти портреты, написанные в то время, когда Диане уже перевалило за пятьдесят, были, несомненно, идеализированы[477]. Среди них могла находиться и «Диана-охотница», ныне хранимая в Лувре, созданная между 1550 и 1560 годами. Франсуаза Бардон так определила стилистические особенности этого произведения: «В сочетании мягкости и несколько фригидной хрупкости, в нематериальности плоти, лишь едва женственной, и этой тихой холодности есть напоминание об эстетике Фонтенбло. Однако в естественном моделировании тела, реалистическом изображении правой руки, точности воспроизведения украшения, скрепляющего ленту, видна принадлежность к французскому искусству — искусству, уже освободившемуся от итальянской манеры. Это стиль периода Ане — сочетание идеального и естественного».

По мнению того же автора, с этой картиной стилистически довольно сходна и «Диана» из коллекции Спенсера в Алторпе — поясной портрет охотницы. Иная версия картины — из музея Санлиса — запечатлела Диану на отдыхе, возлежащую подле оленя. Надпись на картуше картины Спенсера — цитата из псалма 42-го «Оливетанской библии» (французской версии, опубликованной Пьером-Робером Оливье в 1535 году для Водуа Альпийского):

Как олень, истомленный жаждой, стонетУ иссякшего источника,Так стенает моя душаБез тебя, о. Господи!

Король Генрих, как говорили, любил распевать этот псалом на охоте, а Диана отвечала ему пением другого гимна.

Вполне естественно, что все, кто благодаря родству, из соображений выгоды или из благодарности поддерживал отношения с Дианой, исповедовали культ новоиспеченной богини. Так обстояло дело в Бургундии с графом де Тоннер, Антуаном де Клермоном, супругом Франсуазы де Пуатье, сестры Дианы. В его замке Анси-ле-Фран самое почетное место в «зале Дианы», чей свод населяли божества Олимпа, отводилось именно богине-охотнице. Она представала застигнутой во время купания вместе со своими нимфами и поражающей проклятием Актеона, потом, в облике Дианы-Венеры, получала от Париса золотое яблоко за красоту, к великой досаде Минервы и Юноны. Благочестивые сентенции тщетно пытались смягчить языческий характер изображений. Так, над сценой с Актеоном можно было прочесть: «Господь, даруй славу нам, но во имя твое».