Воспоминания о монастыре - Жозе Сарамаго

За считаные минуты машина достигает берега моря, можно подумать, что солнце притягивает ее к себе, чтобы унести на другую сторону света. Отец Бартоломеу Лоуренсо понимает, что они упадут в море, яростно дергает веревку, парус весь заваливается на сторону, и машина так резко взмывает ввысь, что земля снова оказывается далеко-далеко, а солнце стоит высоко над горизонтом. И все-таки уже поздно. С восточной стороны надвигается сумрак, ночь близится, бежать от нее невозможно. Машину понемногу относит по прямой к северо-востоку, и в то же время она начинает снижаться, повинуясь двум силам сразу, силе света, быстро слабеющего, и силе ночной тьмы, уже скрывающей дальние долины. Сейчас уже не ощущается природный ветер, ибо куда яростнее поток воздуха, возникающий при снижении, он пронзительно свищет, сотрясая кровлю, сплетенную из ивовых прутьев. Солнце опустилось на линию горизонта, словно апельсин на ладонь, хотя скорее оно похоже на металлический диск, который вынули из кузнечного горна, чтобы охладить в водах моря, блеск его уже не раздражает глаз, он был белым, вишневым, ярко-пунцовым, алым, он пока еще блестит, но уже сумрачно, он прощается, до свидания, до завтра, если наступит завтра для трех воздухоплавателей, их машина стремится к земле, словно смертельно раненная птица, с трудом держащаяся в равновесии на куцых крыльях, и от янтарной ее диадемы мало толку, она описывает концентрические круги, кажется, что падает она бесконечно долго, но конец неминуем. Перед воздухоплавателями вздыбилась темная масса, может быть, это и есть Адамастор, подстерегающий здесь странников, нет, это горы, поднявшиеся, словно купола, еще прочерченные на вершинах полосками алого света. У отца Бартоломеу Лоуренсо отсутствующий взгляд, он уже за пределами этого мира и за пределами собственной покорности судьбе, ждет конца, конец близок. Но внезапно Блимунда вырывается из объятий Балтазара, к которому прижалась судорожно, когда машина начала падать, и обнимает обеими руками округлый сосуд, воли людские, их две тысячи, но этого мало, она прильнула к сосуду всем телом, словно желая вобрать их в себя или присоединиться к ним. Машина резко подскочила, поднимает голову, словно лошадь, когда дернут уздечку, на миг замирает, как бы в нерешительности, и снова начинает падать, но уже не так стремительно, и Блимунда кричит, Балтазар, Балтазар, третий раз кричать не пришлось, он уже обнял второй сосуд, слился с ним воедино, и так Семь Солнц и Семь Лун силою своих собственных облачных сгустков удерживали машину, и она теперь снижалась медленно, так медленно, что лишь ивовые прутья чуть слышно скрипнули, когда коснулась она земли, она только накренилась, ведь на этом месте не было заготовленных заранее подпорок, не бывает так, чтобы все сразу далось. Крен был сильный, всех троих, ослабевших, измочаленных, выбросило из машины, тщетно пытались они уцепиться за борт, покатились по земле, а когда опомнились, оказалось, что ни у кого ни царапинки, воистину случаются еще чудеса на свете, а уж это чудо из самых подлинных, не пришлось даже взывать к святому Христофору,[73] он был начеку, следил за движением в воздухе, увидел, что машина потеряла управление, придержал ее огромною дланью и таким образом спас от катастрофы, для первого чуда, совершенного им на этом поприще, совсем недурно.

Дневной свет почти совсем поглотила темнота, она вот-вот сгустится полностью, в небе поблескивают первые звезды, нашим странникам не удалось до них добраться, хоть они и побывали поблизости, в сущности, что это было, блошиный прыжок, взлетели мы в небо близ Лиссабона, пролетели над Мафрою и над строящимся монастырем, чуть не свалились в море, а теперь, Где же мы находимся, спросила Блимунда и застонала, у нее мучительно болел желудок, руки ломило, вся сила из них ушла, на то же самое жаловался Балтазар, он поднялся на ноги, пытался выпрямиться, но пошатывался, словно бык, в череп которому всадили железный крюк и который вот-вот рухнет замертво, но Балтазару-то повезло, в отличие от быков он от верной смерти переходил к жизни, пускай себе пошатывается, полезно, запомнит, чего стоит возможность упереться ногами в твердую почву, Не знаю, где мы, никогда не бывал здесь, сдается мне, место горное, может, отец Бартоломеу Лоуренсо чего скажет. Священник тоже пытался встать, ни желудок, ни руки-ноги у него не болели, болела только голова, но так, словно ее пробуравили стилетом от виска до виска, Мы в опасности, и так же велика она, как если бы оставались мы в усадьбе, если не сыскали нас вчера, сыщут завтра, Но как зовется это место, где мы сейчас, Любое место на земле преддверие ада, одни отправляются туда после смерти, а другие живыми, смерть приходит потом, Покуда мы еще живы, Завтра будем мертвы.

Блимунда подошла к священнику, сказала, Мы пережили великую опасность, когда спускались, коли удалось нам одолеть ее, одолеем и другие, скажите, куда нам идти, Я не знаю, где мы, Когда день народится, станет виднее, поднимемся на какой-нибудь из этих холмов, поглядим, в какой стороне солнце, и по солнцу найдем дорогу, а Балтазар добавил, Поднимемся в машине, теперь мы уже знаем, что и когда нужно делать, и коли не подведет нас ветер, за целый день улетим так далеко, что Святейшая Служба не найдет нас. Отец Бартоломеу Лоуренсо не ответил. Сжимал голову руками, потом начал жестикулировать, словно беседовал с кем-то невидимым, и очертания фигуры его размывались темнотою. Машина опустилась на полянку, поросшую стелющимся кустарником, но шагах в тридцати от нее с обеих сторон поднимались, темнея на фоне неба, высокие заросли. Насколько можно было судить, не было никаких признаков того, что где-нибудь поблизости есть люди. Ночь становилась все прохладнее, ничего диковинного, сентябрь близился к концу, да и днем было нежарко. Под бортом машины, куда не долетал ветер, Балтазар разжег небольшой костерок, скорее для того, чтобы не было так одиноко, чем для того, чтобы согреться, да и нельзя было разжигать костер побольше, его ведь издалека видно. Они с Блимундой уселись, достали что было из еды, сперва позвали священника, но тот не ответил, не подошел, в темноте виднелась его фигура, теперь он стоял не шевелясь, может быть, смотрел наверх, на звезды, может быть, вниз, на глубокий дол, на низины, где не светилось ни единого огонька, казалось, мир стал необитаем, вот были бы здесь летательные машины, которые могут летать в любое время, хоть ночью, если все люди покинули эти места, то остались наши трое да пассарола, которая не знает, куда ей лететь, когда нету для нее солнца.

Покончив с едою, легли они под бортом машины, прикрывшись шинелью Балтазара и куском парусины, который достали из сундука, и Блимунда прошептала, Отец Бартоломеу Лоуренсо болен, он на себя не похож, Он уже давно на себя не похож, что поделаешь, А нам что же делать, Не знаю, может, завтра решит он. Они слышали шаги священника, шорох ветвей, которые он задевал, слышали его бормотанье, это успокоило их, тишина вот самый плохой знак, и, несмотря на то что холодно было и жестко, уснули оба, хоть и неглубоко. Обоим снилось, что летят они по воздуху, Блимунде, что летит она в колеснице, запряженной крылатыми конями, Балтазару, что летит он верхом на быке, накрытом огненной попоной, вдруг у лошадей исчезли крылья и поводья загорелись, стали взрываться ракеты, воткнутые в попону, и оба проснулись в страхе, спали они недолго, полыхало такое пламя, словно весь мир был объят пожаром, священник горящей веткой пытался поджечь машину, уже трещала кровля из ивовых прутьев, одним прыжком Балтазар подскочил к нему и, обхватив за пояс, оттащил от машины, но священник сопротивлялся, так что Балтазар, крепко сжав его, повалил наземь и затоптал ногами факел, Блимунда же тем временем куском парусины сбивала пламя, перекинувшееся на кусты, и наконец сладила с ним. Побежденный и смирившийся, священник встал на ноги. Балтазар засыпал землею костер. Они почти не видели друг друга в темноте. Блимунда прошептала безразличным тоном, словно знала ответ заранее, Почему подожгли вы машину, и Бартоломеу Лоуренсо ответил тем же тоном, словно ждал вопроса, Если суждено мне гореть на костре, так уж лучше на этом. Он отошел к зарослям, темневшим над склоном, и они увидели, что он стал торопливо спускаться, когда же поглядели снова, его уже не было, может, телесная нужда его погнала, ежели может испытывать таковую человек, который хотел поджечь мечту. Время проходило, священник не возвращался. Балтазар пошел искать его. Священника нигде не было. Балтазар звал его, никакого ответа. Нарождалась луна, заселила заросли виденьями и тенями, и Балтазар почувствовал, что волосы на нем встают дыбом. На ум ему пришли оборотни, нечисть всякого вида и всех пород, а что, если здесь бродят души чистилища, он вдруг твердо уверовал, что священника унес дьявол собственной персоной, и покуда не сцапал тот же дьявол его самого, прочел он молитву святому Эжидию, это святой помощник и заступник в тех случаях, когда великий страх нападет, при панике, при падучей, при умопомешательстве и ночных страхах. Должно быть, святой угодничек внял молитве, по крайней мере не явился дьявол за Балтазаром, однако же страхи не рассеялись, вдруг вся земля забормотала, может, казалось так из-за луны, самой лучшей святой будет мне моя Семь Лун, а потому вернулся он к ней, все еще дрожа от страха, и прошептал, Нету его нигде, а Блимунда сказала, Он ушел, больше мы его не увидим.