Тени черного леса - Алексей Щербаков

Пока строили, обнаружилась еще одна тонкость. Далеко не все из тех, кто был к этому причастен, горели отдать жизнь за фюрера. Тот же Линген имел некоторое отношение к заговору немецких генералов, которые попытались в 1944 году взорвать любимого фюрера. Правда, очень отдаленное отношение. Но все же имел. Что же касается Феликса Йорка, то он ни в каких заговорах не участвовал, глядел налево самостоятельно. В контакт с ним вошли в самый последний момент. Равно как и еще с несколькими людьми, которые тоже хотели выйти из войны с максимальными удобствами.

Немецкая любовь к секретности привела к тому, что все те, кто работал на строительстве, имели только небольшой кусок информации. Линген как раз был из тех, кто по роду своей работу собирал ее в кучу и имел некоторое представление обо всем проекте в целом. Заговорщики, как и польские националисты, были уверены, что Польшу русским союзники не отдадут. Так что всю информацию они рассчитывали преподнести на блюдечке англичанам. А уж они пусть решают, как ей воспользоваться. Потом в Черный лес попали материалы института «Норд» — и прибавился коммерческий интерес… Тот самый Черный Доктор, которого звали Генрих Фукс, тоже глядел налево. Он уверял, что материалы имеют огромную ценность. Сам он увезти их никуда не мог. Не только потому, что у нацистов все друг друга контролировали — но и потому, что объем был солидный — пара грузовиков.

Что же касается теплой компании, у них все пошло наперекосяк еще во время войны, после провала генеральского заговора. Гестапо и прочие немецкие службы стали рыть носом землю. Йорк оказался под сильным подозрением — но его трясти не стали. Линген очень боялся ареста, поэтому он поспешил заболеть и попытался укрыться в госпитале. А потом не придумал ничего умнее, как попросить начальника госпиталя, который тоже сочувствовал заговору, спрятать документы прямо у себя. Это была ошибка. Доктора куда-то срочно перевели, забрать материалы не удалось. Осталось только начертить две схемы — и одну из них переправить Йорку.

— Вы так ему доверяли? — спросил Еляков.

— У меня не было другого выхода.

При приближении наших войск Линген пытался бежать — и даже сел в Пиллау на корабль, идущий в «большую» Германию. Но не повезло. Транспорт отошел от порта всего на милю — а потом в небе появились наши пикировщики. Для летчиков всех стран судно посреди глади моря, которое не может ни залечь ни спрятаться, даже не способное огрызаться зенитным огнем, — лакомая добыча. Никто и нигде не разбирается — везет оно военные грузы или мирное население. Всякие там «законы войны» всерьез воспринимают только в мирное время. Как только начинается война — про них тут же забывают. Да и разве сверху видно летчику — кто там на судне?

«Юнкерсы» с удовольствием топили наши корабли при эвакуации Таллина и Ханко, а также союзные конвои. Теперь «пешки»[58] сводили счеты. В общем, корабль отправился на дно — и Дикс спасся только чудом. После этого он сидел в Кенигсберге, не зная, на что решиться. И тут появился Шварцхельм.

Барон не имел отношения к возведению Черного леса. Его непосредственные начальники были против этой затеи — и в результате оказались вне игры. Да и Барон, неплохо знавший законы партизанской войны, отзывался об этой затее с откровенным презрением. Но, тем не менее, он многое знал. В том числе — и про институт «Норд».

— Я не знаю, как он на меня вышел, но этот человек способен и не на такое. Они явились ко мне — и выбора у меня не оставалось. Пришлось их вести.

— А почему вы повели их другой дорогой?

— Я кое-что знал о Шварцхельме. И догадывался — он человек, который не любит оставлять свидетелей. Зачем я ему был нужен, когда документы будут в его руках. Я хорошо знаю этот бункер — и повел их длинной дорогой. И надеялся уйти. Собственно, так я и сделал… Я бы все равно вам сдался. Нельзя, чтобы материалы попали в руки таким, как он.

— Вот мы и перешли к самому интересному. Что было в материалах этого самого института «Норд»? — спросил Еляков.

— Я не очень хорошо понимаю, поскольку не специалист. В одном из небольших лагерей ученые экспериментировали на заключенных. Насколько я понял, это очень ценные исследования. Йорк хотел передать их англичанам. А Шварцхельм, как я понял, разыскивал их для тех, кто хочет продолжать нацистские игры. Насколько я понимаю, это — революция в практической психологии. Технология манипуляции сознанием — на физиологическим уровне. Шварцхельм говорил, что в будущих конфликтах это будет самым главным оружием…

Оставалась еще одна деталь, которая не укладывалась в мозаику. В общем-то, это было все равно. Но — любопытно. И потому Еляков спросил:

— Август Шахт покончил с собой, когда мы пытались его взять. А Отто Хансена убил Шварцхельм. Причины?

— Хансен ничего не знал о проходе на объект. Но он прекрасно знал Шварцхельма. А Шахт, насколько я знаю, непосредственно отдавал приказ об уничтожении пленных после завершения объекта. Он понимал, что от вас ему хорошего ждать нечего.

— Ну что же, дело мы сделали. Теперь остается — убедить начальство, что эту чертову базу надо вскрывать как можно быстрее. А то кто знает — кто еще ищет туда вход? — подвел итог Еляков.

Эпилог.

КОНЕЦ ОСИНОГО ГНЕЗДА

17 июля, окрестности озера Спирдинг-зее

То, что взяли Лингена, оказалось большой удачей. Теперь Еляков мог предъявить начальству уже не догадки и чьи-то домыслы, а реальные показания, которые сделали свое дело. Оно и понятно. В преддверии больших событий, связанных с перекройкой границ и «переселением народов», иметь под боком партизанскую базу, набитую оружием… Такое не улыбалось никому. Так что решение было принято быстро. В итоге Еляков и Мельников сидели в своем «виллисе» в десяти километрах от Биаллы. Копеляна уже не было. Он вернулся в распоряжение майора Щербины. Теперь уже точно было известно, что вот-вот их двинут на расформирование — так что у Оганеса появилась перспектива в скором времени попасть в родной Тбилиси. И даже, возможно, с еще одной боевой наградой, полученной в мирное время. По крайней мере, Еляков написал представление на орден Красной Звезды. А Мельников уже числился в МГБ. Пока он был лишь прикомандирован, но Сергей вступил на дорогу, которая, как сказал капитан, будет вести его до могилы. Потому что бывших чекистов не бывает.

Теперь они сидели в своем «виллисе» и рассматривали Черный лес. С виду — обычный еловый лесной массив. Правда, возле опушки были понатыканы таблички «Мины». Но такими надписями было никого не удивить.

Вокруг суетилось много народа. Из Польши прибыла рота русских саперов. Кроме того, имелся еще батальон пехоты Войска Польского — и даже два броневичка. Подъехал взвод каких-то угрюмых и очень крупных русских ребят, которых прислало Елякову его начальство. Их задачей было — вынуть эти самые материалы института «Норд». В общем, в обычно пустынном месте теперь скопились разномастные легковушки — в том числе и «эмка» Мысловского и несколько грузовиков. А два броневика взяли под контроль окрестности.

— Ну что, капитан, начинаем? — спросил подошедший командир польского батальона. Формально операцией руководил он, но без Елякова тут ничего не решали.

— Двинули.

— Что ж, начнем, благословясь, — сказал саперный командир и дал команду своим. Они, сверяясь с копией одной из схем, двинулись в лес.

— Нам долго еще предстоит загорать, пока эти ребята отметят тропу, — обратился польский офицер к Елякову.

Говорил он по-русски с характерным волжским оканьем — и Мельников почувствовал близость земляка.

— Раз загорать, тогда закурим, — кивнул Еляков и обратился к польскому офицеру: — Слушай, майор Успенский, сдается мне, что ты такой же поляк, как я китаец.

— Так оно и есть. Я всю жизнь прожил в Горьком. И более русского, чем я, найти трудно. В Войске Польском, когда оно формировалось, было плохо с опытными офицерами. Туда много наших направили. Как у нас шутят — всех, у кого фамилия кончилась на «-ский». Вот и я в суматохе угодил. Хотя в моей-то фамилии уж точно ничего польского[59]. Но что с того? Куда послали, там и служу.

— Это точно, — заявил подошедший Мысловский, — у нас русских было много…

«Загорать» пришлось меньше, чем предполагалось. Видимо, схема, на которой был указан проход в минных полях, была точной. Через пару часов командир саперов доложил, что вышли на какую-то поляну и не знают, что делать дальше.

Захватив на всякий случай взвод пехоты, Еляков, Мельников и присоединившийся к ним Мысловский двинулись в лес. Саперы поработали на совесть. Путь указывали вешки, понатыканные чуть ли не через десять шагов. Тропа прихотливо извивалась между угрюмыми деревьями. А вокруг, насколько хватало взгляда, притаилась смерть. Идти пришлось гораздо меньше, чем рассчитывал Мельников. Вскоре они вышли на крошечную полянку. Поляна как поляна — высокая трава — и никаких признаков пребывания человека.