Топография счастья - Николай Ссорин-Чайков

Willerslev R., Ulturgasheva O. (2012). Revisiting the Animism versus Totemism Debate: Fabricating Persons among Eveny and Chukchi of Northeastern Siberia // Animism in Rainforest and Tundra: Personhood, Animals, Plants and Things in Contemporary Amazonia and Siberia / M. Brightman, V. E. Grotti, O. Ulturgasheva (eds). Oxford, NY: Berghahn Books. P. 48–68.

Символический обмен с советским прошлым

в современных «местах счастья и удовольствия» города Екатеринбурга

Фотография с праздничного действа, выражающая полноту бытия, взывает к публике: «Ты готов веселиться?» Атрибутика праздника отсылает к советскому времени. Современный успешный человек играет в «советское». Для полного счастья ему нужно отправиться в прошлое, актуализировать какую-то его часть и слиться с ним. В этом разыгрываемом праздничном действе слипается прошлое и настоящее. Прошлое выступает способом структурирования и означивания настоящего, местом праздника (рис. 1).

1. Ты готов веселиться? Фото Анны Рыбаковой.

Для Екатеринбурга характерно активное присутствие советского в визуальном облике города, задаваемом в первую очередь (в центральной части и в районе Уралмаша) архитектурой конструктивизма. Советский Свердловск был одним из наиболее ярких примеров попытки реализовать советскую утопию и устроить счастье на земле, которая воплощалась в новом образе жизни, в преобразующей быт архитектуре, в новом типе жилья.

Ниже мы рассмотрим различные варианты взаимодействия с «советским» в специфических городских «местах счастья», а также некоторые закономерности и тенденции, с ними связанные.

Счастье — это определенное состояние, которое рождается в конкретном социальном поле, в конкретных социальных отношениях.

Счастье имеет Место, оно развертывается в темпоральных и топологических характеристиках, соотносится и противостоит ситуации отсутствия счастья, говоря иначе — несчастью и прозе жизни. Счастье этимологически отсылает к причастности, приобщенности к целому, к полноте бытия, и эта причастность носит динамический характер. Между счастьем и отсутствием счастья постоянно происходит динамический обмен. Сама возможность счастья задается и конституируется фоном отсутствия счастья, отношением с ним. Динамические отношения причастия и отсутствия полноты бытия могут выражаться метонимически или метафорически. Важно, что идет процесс постоянного динамического движения и обновления, который соотносится с различной темпоральностью и характеристикой «мест счастья». Счастье может быть взятым в долг, может быть компенсацией за труды и страдания в прошлом, бегством от проблем и способом их забвения.

На первый взгляд, счастье можно считать универсальным человеческим феноменом и вести отсчет его осмысления с древнейших мифологий и античных философских систем. Однако тематизация счастья как самостоятельного феномена происходит в ситуации модерна как результат секуляризации и становления современного субъекта, ориентированного на посюстороннее бытие. Но в содержательном плане феномен счастья, будучи продуктом современности, своими корнями уходит в мифологические основания.

В самом общем виде пространство счастья — это пространство свершившегося мифа. Космос мифа осваивает Хаос, и избыточность бытия находит свою форму, но затем вновь погружается в динамику поиска новых пространственно-временных конфигураций и способов обмена с другими состояниями.

В данном случае миф знаменует собой вечное настоящее, вневременное состояние начала, в то время как счастье отражает полноту бытия. Но в пространстве самого мифа мы можем обнаружить различные способы отношений с прошлым и будущим как с элементами сложного настоящего. В различных типах социальности (советское, городское, постсоветское, потребительское) они вступают в сложные динамические взаимодействия, а в повседневной жизни мы фиксируем их различные темпоральные формы, предполагающие иной тип структурирования отношений между людьми. Это касается в первую очередь современной ситуации, которая предстает как пространство сосуществования различных временных форм в одном социальном пространстве. Разнородность современного постпросвещенческого мира выражается в разнонаправленности и непредсказуемости взаимодействий. Констатация сосуществования разнонаправленных и разновременных социальных феноменов требует анализа явлений, оказывающихся на стыке различных темпоральных форм, через которые и посредством которых осуществляется это взаимодействие.

В современном социальном знании активно работает такое понятие, как «места памяти»[327]. Эти места являются эмоциональными конденсаторами и сосредоточениями исторической мифологии. Взаимоотношения с ними для выстраивания исторической идентичности различных социальных групп осуществляются через специфические ритуальные практики и разнообразные интерпретативные стратегии. «Места памяти» — это феномены, темпоральное отношение с которыми задается их амбивалентностью: с одной стороны, они принадлежат прошлому, тому прошлому, которое уже ушло и которого нет в наличном настоящем, с другой стороны, они присутствуют в этом настоящем как прошлое настоящее, как актуальное прошлое. На взаимодействии этих различных времен и строится энергетика «мест памяти», задается жизнь мифологических конструкций, связанных с этими топосами.

По аналогии с «местами памяти» можно рассмотреть и «места счастья». Только их хронотоп будет иметь более сложный характер. Как ситуация счастья они принадлежат актуальному настоящему, но одновременно соотносятся с различными структурами и прошлого, и будущего, более того, являются специфической конфигурацией Целого. «Места счастья» не являются физическими объектами в прямом смысле слова. Они формируются как символические объекты, локализованные в специфическом темпоральном измерении, с которыми акторы связаны значащими связями. Как топосы они представляют собой систему взаимодействий и диспозиций, для акторов они энергетически нагружены (investissment), эмоционально и психологически инвестированы. Как уже давно отмечено в антропологической и психологической литературе, психологические инвестиции могут коррелировать и с реальными финансовыми инвестициями[328].

Для того чтобы описать динамику темпоральных отношений, складывающихся вокруг «мест счастья», мы используем понятие «символический обмен», разработанное Ж. Бодрийяром. Оно позволяет выявлять и описывать сложность и неоднозначность взаимодействий в разнокачественной реальности.

Бодрийяр, стремясь выйти за ограничения, налагаемые структуралистским описанием социальности, противопоставляет два понятия: символический обмен и циркуляция знаков.

Символический обмен — это обмен значимыми действиями, это отношения, в которых разыгрывается статусное положение участников в социальном пространстве. Символический обмен отсылает к агонистическим играм, в которых участники делают ставки с риском все проиграть. С. Зенкин отмечает в предисловии к работе Ж. Бодрийяра «Символический обмен и смерть»:

Ясно, что символический обмен и представляет собой, по Бодрийяру, «агонистическую» игру, состязание, чреватое нешуточным противоборством, сравнимым с дуэлью. В то же время эта игра способна доходить до крайних пределов, до экстаза, оборачиваясь катастрофическим «истреблением» законов и установок социальной инстанции[329].

Человек личностно вкладывается в обмен. С. Зенкин продолжает:

Именно такие субъективно переживаемые обмены, чреватые вызовом и риском для участников, ставящие их в конфликтно-силовые отношения между собой, и обозначаются у Бодрийяра термином «символический обмен»[330].

В содержательном плане определяющими в этих взаимодействиях являются отношения Вызова и Ответа. Противостоять человеку в этих ситуациях может не только субъект. Его антагонистом часто бывают и внешне безличные структуры (Судьба, Фортуна, а точнее, объективированный и обезличенный социальный опыт), важно, что за ними скрывается социальное содержание или опыт.

Если Ответ на Вызов не дается, то он оказывается отложенным, взывающим к реагированию и возмещению посредством превращенных форм в виде метонимии или синекдохи. Это задает специфическую динамику социума. Символический обмен не подразумевает, что участники отношений получают эквивалентные воздаяния как результат взаимодействий. Обмен не носит эквивалентного характера, его последствия разнонаправленны. В результате динамичности и разнонаправленности обмена конституируются социальные иерархии, социальные поля, а также сами акторы.