Царские забавы - Евгений Сухов

Первые, кто справился с оцепенением, были монахи. Вооружившись треногами, они выплыли на лодчонках к самому руслу и, поднимая дюйм за дюймом сеть, стали высматривать злодея. А когда его израненное тело показалось на поверхности, стали пиками добивать рыбу. Сом, запутавшийся в сетях и пришпиленный многими крючьями, казался легкой добычей. Он не двигался, словно был уже мертв. Но вдруг дернулся, ударом хвоста разодрал сеть и величаво нырнул в глубину. Однако уже через минуту рыба показалась на поверхности вновь. Сом в самом деле был царем среди всех рыб, он плыл у самой поверхности, и остатки сети длинной колючей мантией волочились следом. Сом торчащими из тела крючками, подобно искусному рыбаку, цеплял на своем пути рыбу поменьше — плотву, лещей; ловил щук, запутавшихся в ячейках сети; не пропускал стремительных судаков, а потом, как государь в окружении многочисленной свиты, поплыл вниз по Яузе.

— Коли! — раздавалось с правого берега.

— Руби! — вдогонку кричали отроки с левого брега.

И монахи с сыромятниками, объединившись в одну рать, с остервенением колотили выплывшего на поверхность сома, как будто рыба была воплощением злого духа. А когда у рыбины уже не хватало сил, чтобы нырнуть в мутную глубину, монахи подцепили сома баграми и, силясь, выволокли громадину на берег.

Сом был очень велик.

Его огромное тело было покрыто множеством свежих ран, кое-где видны были заросшие старые шрамы, он напоминал воина, решившего отдохнуть на берегу реки после праведных ратных дел. Круглые, словно бусинки, глаза были устремлены на обступившую его толпу и взирали с мудростью ветерана, доживающего последние дни.

— Что с супостатом-то будем делать? — недоумевали сыромятники.

— Не есть ведь его, если от сома мертвечиной за версту прет! — ответили монахи. — И сосчитать трудно, сколько душ безвинных сгубил.

— И то верно, кто же его есть станет после того, что он в округе учинил?

Хотя велик был соблазн разрезать рыбину на множество лакомых кусков да и накормить ею весь город.

Последнее слово изрек игумен:

— Сом этот — порождение дьявола! — перстом ткнул старец себе под ноги, где, по его пониманию, находились котлы с кипящей смолой и стонали от боли грешники. — А значит, и расправиться с ним нужно, как с колдуном.

Сом был так велик, что не умещался на двух телегах, подогнали монахи третью повозку и загрузили рыбину. Согнулись оси под тяжестью; но сумели выдержать небывалую ношу, а потом осторожно повезли рыбу в сторону Красной площади.

Зрелище было небывалое и сумело собрать такое количество народу, какое не всякий раз является даже на казнь. Да и виданное ли дело, чтобы рыбину чести лишали!

Сома погрузили на эшафот, огромную голову укрепили на колоде, а длинный хвост, свесившись, едва не касался голов собравшихся.

Глашатай зачитал указ.

Из прочитанного следовало, что рыбина была воплощением едва ли не всех грехов рода людского, а потому полагалось предать ее позорной казни. Никита-палач, вооружившись огромным топором, трижды пытался перерубить голову рыбе. Но она, словно призвав в помощь все бесовские силы, умело сопротивлялась наточенной стали, которая после каждого раза вязла в массивных хрящах, а над площадью раздавалось размеренное:

— Тук! Тук! Тук!

А когда наконец голова отделилась от туловища, брызнув во все стороны ошметками рыбьего мяса, мужики, стоявшие в первых рядах, могли поклясться, что из нутра сома на помост брызнула черная дьявольская кровь.

С рыбой обращались как со зловредным колдуном: священник прочитал очистительную молитву; дьяки окропили поруганное место святой водой; Никита поплевал во все стороны, чтобы отогнать злых духов, а потом заплечных дел мастера обложили рыбину валежником и подожгли.

Только смердящий дух разошелся по площади.

Часть пятая

Глава 1

Государя не было в Москве.

Москвичи знали, что он чудит в пригородах, разъезжая с опришниками по вотчинам бояр, без конца высматривает себе невесту. Однако, как и подобало, каждый день священники начинали службу с восхваления самодержца и великого князя всея Руси, как будто Иван Васильевич находился не за сотни верст от своей вотчины, а прилежно прозябал во дворце в окружении заботливой и радивой челяди.

Только иной раз добежит до Москвы весть, словно волна от брошенного в воду камня, что будто бы государь едва не женился на вдовой попадье и на Пасху вместе с поцелуем наградил ее перстнем Анастасии Романовны или в Вологде будто бы приглянулась государю молоденькая монашка и он, презрев царское одеяние, лазил к старице, запросто преодолевая пятиаршинный забор.

Чаще эта волна разбивалась о берег недоверия, слишком разное толковали о русском государе, и где здесь был лукавый вымысел, а где правда, не сумели бы разобраться даже ближние бояре. И если бы пришла весть о том, что государь надумал растворить кровь Рюриковичей в «черных людях», они восприняли бы это известие так же беспристрастно, как и слухи о том, что Иван Васильевич надумал ожениться на английской королеве.

Царь по-прежнему был любим, и холостяцкие затеи Ивана Васильевича народ воспринимал едва ли не за безвинные забавы великовозрастного детины. Никакая шелуха клеветы не могла налипнуть на светлый лик государя, и появление Ивана Васильевича в Москве челядь воспринимала как большое событие: били в колокола, жгли костры и стучали в барабаны.

Государь оставался в Москве ненадолго: отстоит дневную службу, а к обедне опять в дорогу. Не любил он Стольную, которая, как злая мачеха, не способна была пожалеть и приголубить пасынка. Дальние вотчины были русскому государю куда милее, чем убранство каменных палат.

Разное говорили про государя: будто бы он разъезжает по дальним землям не только для того, чтобы поклониться святым мощам, а еще затем, чтобы в беспутстве и в грехе затопить тяжесть недавней утраты. Бабья услада для Ивана — это все равно что мятежный отвар для больной души. В Москве сказывали, что выехал однажды государь с опришной дружиной к вотчине князя Милославского, с гиканьем и свистом въехал во двор и подумать не успел, как вооруженная челядь побила десять рынд, приняв их за насильников.

Только чудом и спасся государь.

А тремя часами позже явился Иван Васильевич со многими людьми, побил всю челядь, а самого Милославского за негостеприимство посадил на кол.

Не верил народ в злодейство государево, если и клал на кого-то Иван Васильевич опалу, так это по божьему дозволению.

— Все ли готово, Малюта?

— Все приготовлено, как ты и наказывал, Иван Васильевич. Поначалу-то он не хотел, все божьей кары страшился, а я ему разъяснил, что до бога далеко, а государь рядышком… Вот он и смирился.

— Это ты верно подметил, Григорий Лукьянович. Если я только под богом хожу, так холопы еще и подо мной.

— Как ты и наказывал, государь, я сказал ему быть в церкви после вечерней службы, чтобы был в золотой мантии и чистом подризнике… чтобы не пьян был!

— Верно, Малюта, давеча я к нему зашел, так на него смотреть срам один! Из горла сивкой тянет, как из пивного погреба, а епитрахиль в пятнах заляпана, как будто он на нее свечи ставил. Выпороть бы его, да уж ладно! Пускай государю послужит. Никому более о деле не рассказывал?

— Да как можно, Иван Васильевич?! Да разве я посмел бы?!

— Ну ладно, это я так спросил. Вели готовить лошадей и не забудь, что повозка крытой должна быть!

— Все сделаю как нужно, государь!

Малюта ушел, оставив государя в Гостиной комнате.

Иван Васильевич был суеверен: он искренне верил, что в черных кошках прячется душа дьявола, а если в полнолунье отведать настоя из адамова корня, то можно набраться такой силы, что любовные подвиги Геракла могут показаться ребячьей забавой.

Иван Васильевич свято верил и в то, что каждая из ведуний способна заглянуть в будущее и при желании может изменить не только собственную жизнь, но и повлиять на чужую судьбу. А потому к колдуньям государь относился внимательно, полагая, что за каждой из них стоят бесовские силы, ссориться с которыми ему не с руки.

Государь Иван Васильевич верил и в гадание, твердо зная, что только ведуньи способны озарить колдовским светом полутемные закоулки души и через толщину налипшей скверны добраться до правды. А потому, когда они смотрели ему в глаза, лики колдуний представлялись едва ли не воплощением святости. Только колдунья имеет ключи к будущему, только нечистая сила способна приоткрыть завесу давно ушедшего бытия.

Иван Васильевич не однажды ловил себя на мысли, что будто бы сама судьба указывает ему путь именно в тот момент, когда колдунья смотрит в глаза.

Но особенно доверял Иван Васильевич картам, которые способны угадать не только прошлое, но и, выстроившись в длинный ряд из дам и королей, указывали путь в будущее.