Эрика - Марта Шрейн

* * *

Во вторник граф Петр пришел в цех к Гедеминову:

— Я сейчас лицом к лицу столкнулся с этим лагерным мерзавцем, Поповым, который мне звезду на спине выжег, — взволнованно сказал он.

— Здесь, на фабрике? — удивился Гедеминов.

— Здесь. Но он меня не узнал. Я же бороду отрастил. Что будем делать? Он ведь сумасшедший. Нам опять с ним жить?!

— Вы не ошиблись, граф? — спросил Гедеминов.

— Он еще и с вами, князь, в одном бараке теперь живет, — сказал вместо ответа художник. — В гражданском ходит, только брюки, синие галифе, остались от формы. Он здесь заведующий хозяйством и секретарь партийной организации. Медалями пиджак обвешал. Теперь порядочным фронтовиком прикинулся.

— А я уже хотел начать спокойную жизнь в мире и согласии со всеми. Видно моя гражданская война еще не окончена. Третий раз он мне дорогу переходит. А Адель? На нее и так слишком много всего навалилось. Она не вынесет постоянных встреч с Поповым. Хорошо еще, что я ее с работы рассчитал. И мысленно обратился к Господу: «Не введи меня в искушение.» И пообещал графу Петру зайти к нему вечером.

Очень скоро Гедеминов столкнулся с Поповым. Тот шел по коридору барака прихрамывая. Увидел Гедеминова и обрадовался:

— А–а–а, князь! Сосед, значит. Я узнал, что ты на фабрике работаешь. Может, выпьем за встречу, раз уже судьба постоянно сталкивает нас? Пригласишь в комнату? Думаю, нам пора кончать вражду.

Гедеминов холодно посмотрел на Попова и спросил:

— Где ты, гражданин, бывший начальник, видел, чтобы князья приглашали в гости подлецов и ели–пили с ними за одним столом?

— Подожди, я теперь выше тебя по должности, — не сдавался Попов, — и ты должен радоваться моему хорошему отношению к тебе.

Но в ответ услышал: «Не попадайся мне на глаза, терпение мое не бесконечно. А узнаю, что словом ли, взглядом ли обидел мою супругу, тебе конец.

— Да, — покачал головой Попов. — Сколько волка не корми, он все в лес смотрит. Видать лагерь тебя не исправил.

— Увижу под дверью, ребром ладони дам по шее, головка и повиснит на бок. — подошел ближе Гедеминов. В его глазах появился стальной блеск.

Попов отскочил в сторону и громко крикнул:

— А ты не угрожай, не угрожай князь! А то можешь, как миленький, снова загреметь.

Несколько дверей в бараке приоткрылись. Гедеминов понял, что это свидетели разговора и, притворившись, стал уговаривать Попова:

— Ну что вы, товарищ начальник, все пугаете нас? Выпили лишнее, идите спать. Не приставайте к нам, рабочим. Мы не хотим никакой ссоры. Зачем вы нас всякий раз обижаете? Ничего плохого мы вам не сделали. — Повернулся, и медленно пошел к себе.

— Да я тебя снова засажу, белогвардейский недобиток! — закричал Попов в спину Гедеминову, но тот уже не слушал его. Попов с перекошенным от злости лицом, пошел к себе. Но вслед, из одной открытой двери барака, услышал: «Только пришел на фабрику, а уже скандалит. Это тебе не лагерь!»

Попов хотел увидеть, из какой двери кричали, но двери все разом захлопнулись.

* * *

На территории фабрики к Попову подошла Танька–пьяница. Она еще была трезвая, сразу узнала его и стала громко кричать:

— Ты?! Ирод! Где моя дочь? Она же и твоя. Ты сдал ее в детский дом! Под какой фамилией, говори! Она на тебя похожа и приметы есть. Я найду ее, а тебе за это отвечать придется перед людьми и Богом. Теперь я тебя не боюсь. Что, выгнали из НКВД? Давно надо было. Есть Господь на небе!

— Бога нет, — прошипел ей в лицо Попов. — Еще раз рот где откроешь — остаток дней в сумасшедшем доме проведешь. Это я тебе обещаю. Иди и на глаза мне не попадайся.

Оставив ее, Попов спокойно пошел дальше. Ему навстречу шла Инна, юная, румяная подруга его племянницы Риммы.

— Я жду вас, — сказала она радостно. — Мне к празднику Великой Октябрьской революции надо сделать доклад о героях гражданской войны. Я хочу написать о вас. А потом уже вы выйдете на сцену, и я вам подарю цветы. А профсоюзная организация готовит тоже вам подарок, — не удержалась Инна и выдала профсоюзный секрет. Попов обнял Инну за плечи, и она доверчиво прижалась к нему. Кто–то вышел из ворот и Инна подумала: «Пусть видят, в каких хороших отношениях со мной такой замечательный и смелый человек, как Попов Анатолий Севастьянович — герой двух войн».

Вечером Попов вернулся в комнату к жене и похвалился:

— Ты бы видела Серафима, как сегодня ко мне прижималась молодая девчонка! Меня всего пробрало. Хотел поцеловать, но вовремя вспомнил, что теперь я большой человек, парторг фабрики. Сдержаться пришлось. А ведь она меня хотела!

— Опять за свое. Появятся бабы, появится выпивка и загремишь снова в сумасшедший дом, — заметила жена.

— Заткнись, дура бесплодная, — прикрикнул на нее Попов.

— Родила бы я, да избил ты меня беременную, не помнишь? И зачем тебе еще дети? Вон, полные детские дома, там от твоего греха страдают дети без матерей.

— И ты туда же, старая сучка!

— Не старей тебя и живу с тобой только из–за того, чтобы из партии тебя не выгнали. Делать ты по жизни ничего не умеешь, только над людьми издеваться можешь.

— Знаешь, у меня много способов от тебя избавиться. Но сейчас не хочу. Мне надо авторитет зарабатывать. Так что молчи и не заводи меня.

* * *

Инна училась, занималась общественной работой и носилась по территории фабрики, довольная жизнью и собой. Ей казалось, ее все любят, и даже Танька–пьяница. Как–то она остановила Инну и поинтересовалась:

— Дочка, где ты родилась? У тебя есть родители?

— Я не знаю, где они, — ответила Инна. — У меня в свидетельстве о рождении везде прочерки. Я в приюте росла.

Мимо прошел кто–то из рабочих, и Инна устыдилась того, что разговаривает с женщиной, которую на фабрике презирают. Но после того дня, когда Эрика в бане сказала ей, что Танька–пьяница ее мать, Инна не находила себе места. Однажды она подошла к Эрике и со злостью сказала:

— Повтори, что ты сказала про меня. Почему ты решила, что эта пьяница — моя мать?

— Я на тебя разозлилась, извини, и в отместку сказала, — оправдывалась Эрика. — Она всегда так смотрит на тебя, как вроде признает. Может, чувствует? А если тетя Таня тебя признает и перестанет пить, вы заживете вместе. Пусть она не мать тебе, но лучше вдвоем, чем одной, — грустно сказала Эрика.

— А если у нее спросить, где у меня еще родинка есть, и если она скажет, значит, она действительно моя мать? Вот смотри, у меня почти подмышкой, под левой рукой, еще одна, совсем маленькая.

— Хочешь, я спрошу. Подойду и спрошу. Я не постесняюсь. Лишь бы она была твоей матерью. Да если бы моя мать не сделала того… и я бы узнала, что она пьяница, я бы побежала к ней и обняла ее. Какое мне дело до других, пусть что хотят подумают. Я тоже хочу иметь маму, устала жить одна.

— Ты правду говоришь? — тихо спросила Инна.

— Хочешь, я спрошу? Может, она правда твоя мама? Я сейчас к ней пойду, пока она не пьяная. А ты сиди и жди здесь.

— Нет, — возразила Инна. — Я пойду с тобой.

Девушки направились в барак для рабочих фабрики. Постучали в дверь. Увидев их, Таня растерялась.

— Ты пришла, доченька, — не веря своим глазам, сказала Татьяна, двигаясь навстречу Инне, не замечая Эрики.

— Нет, я хочу знать, если вы думаете что, я ваша дочь, то где у меня родинки есть? — спросила Инна.

— На спине под левой лопаткой небольшая, маленькая под левой рукой и на попке, с правой стороны. Доч… ка..! — протянула Татьяна руки навстречу девочке. — Ты ведь моя дочка?!

Инна растеряно посмотрела на Эрику и жалобно сказала:

— Она немогла этого знать, — и заплакала.

— Доченька! — кинулась к ней Татьяна. — Ты нашлась, — заплакала от счастья Таня.

Эрика тихо вышла, закрыв за собою дверь. «Вот я и осталась без подруги», — грустно подумала она, завидуя Инне.

* * *

Фридрих Фонрен ехал на свидание с дочерью и бывшей женой.

— Какая она, моя Лине, теперь? — с болью думал он и понимал, что должен хорошо подготовиться к разговору с дочерью. Но мысли его все время возвращались к бывшей жене. Ей тридцать шесть лет, а она уже столько перетерпела. Он ее любил и продолжал бы любить до старости. А теперь она чужая жена. И у нее сын, и у него дети. «Как же так получилось?» — с горечью думал он. Тут же он останавливал себя: «Ты должен сосредоточиться на том, что скажешь дочери. Как реабилитируешь мать в ее глазах. Эрика выросла в другой системе. В системе, где ненависть к немцам даже через десять лет после окончания войны все еще подогревается писателями, художниками, режиссерами. Один другого лучше расписывают звериное лицо человека немецкой национальности. Да, война есть война. Столкнулись два сверхгада — Гитлер и Сталин. И бросили свои народы убивать друг друга. И в этой, и в той стране воспитывали фанатиков. Да, СС было зловещим, но это всего лишь брат НКВД, которое поступало так же чудовищно, а может, еще хуже. Эрика ненавидит немцев, и ей стыдно признаться, что она тоже немка. Поверит ли, что немецкое население гнали, как скот, десятками тысяч, что болезни и голод убивали в дороге людей?