Обелиск на меридиане - Владимир Миронович Понизовский

Но детей у них не было. К тому же у второй жены были перебинтованные ноги. По древней традиции китаянкам с младенчества бинтовали ступни, чтобы они оставались крошечными и, постепенно деформируясь, принимали форму «золотого лотоса» — бутона священного цветка. Вырастая, девушки неестественно, как куклы, семенили в своих атласных маленьких туфлях. В старозаветных семьях «золотой лотос» почитался как добродетель. Но в кругах, подверженных новым веяниям, женщина с бинтованными ногами воспринималась как уродка. Чан Кайши уже стыдился появляться в обществе и со второй женой. Хотя он любил ее, но жена, как и любой человек из его ближнего окружения, — лишь средство для достижения цели. Целесообразно держать подле себя — или нецелесообразно?.. Эта женщина стала ему помехой. Его женой будет Мэйлин. Только благодаря ей он сможет прочно утвердить себя на вершине пирамиды.

Несколько лет назад — еще был жив президент и Чан занимал пост начальника его Главной квартиры — их познакомила Цинлин, жена Сунь Ятсена: в то время младшая ее сестра Мэйлин только вернулась из Соединенных Штатов.

Принадлежали они к знатному и сказочно богатому роду Сунов. Многие десятилетия Суны прожили в Нью-Йорке. Глава семьи взял себе американское имя — Чарлз. Самая красивая из сестер, Цинлин тоже провела детство и юность в САСШ и там получила образование. Однако она решительно отличалась от всех в семье: предпочитала европейскому и заокеанскому китайское, носила национальную одежду, презрительно относилась к жажде обогащения и к славе, была исполнена чувства самоотрешения, предана Сунь Ятсену и провозглашенным им принципам освобождения и преобразования Китая. После смерти мужа она не пожелала ничем поступиться в изменившихся обстоятельствах. Она резко выступила против правых в гоминьдане, и особенно против Чана.

Мэйлин была почти на пятнадцать лет моложе Чан Кайши. Это не имело никакого значения: в Поднебесной браки между восьмидесятилетним стариком и двенадцатилетней девочкой или матроны и юноши, а то и подростка считались обычными. Серьезнее иное: девушка не только лучше говорила по-английски и по-французски, чем на родном языке, она во всем отдавала предпочтение иноземному. Младшая в семье, она была избалована, капризна, своенравна, даже сумасбродна. Согласится ли она принять предложение Чана?.. Исподволь он готовил почву, посылая подарки, трофейные драгоценности. Она не отвергала. Но и не выказывала благодарности.

Чарлз Сун по возвращении из Америки обосновался в Шанхае, продолжал расширять свои торговые и финансовые операции. Вел он их и с гоминьдановцами, и с мукденцами, и с чжилийцами, шаньдунцами — со всеми, кто нуждался в поддержке американцев. Деньги к нему текли потоком.

Американцы рвались в Китай. Они рьяно включились в борьбу за «открытые двери». Им плевать было на внутренние разлады, на «левых» и «правых», на северных и южных — лишь бы ни одна сторона не насаждала коммунистических идей и не якшалась с Советской Россией. Янки и нужны Чану! Нужны не мексиканские, не гонконгские, шанхайские, пекинские, а настоящие, первородные доллары, прочно обеспечиваемые золотом!.. Вот что привело его к мысли о женитьбе на Мэйлин, к «папаше Чарли», как называли янки в своем кругу главного их посредника-компрадора. Если Чану удастся женитьба, их семейство приберет к рукам всю страну. Немаловажно для укрепления его политического положения в Поднебесной и то, что, несмотря на разрыв с Цинлин, он, сделав своей женой ее сестру, и сам как бы породнится с «Отцом революции». Он помнил давние слова Мэйлин: «Я выйду замуж за генерала. Но не за «гоу-юй», а за знаменитого генерала!» Теперь он стал тем самым «знаменитым генералом», какого и желала получить в мужья сумасбродная любимица «папаши Чарли». Наконец с благодарностью за щедрые подарки прибыло и приглашение посетить дом Сунов.

Но встретили его в том доме без радушия. Все было чужеродным. Не только Мэйлин, но и ее мать — в европейских платьях, глаза оценивающие, будто в лавке: покупать или не покупать… На лице девушки можно было даже прочесть разочарование. Стар? Некрасив? Или надо было заявиться в мундире и с орденами?..

С наигранным волнением взглядывая на избранницу, сам Чан Кайши отмечал, что она едва ли не выше его ростом, да еще эта стриженая челка, сигарета в пальцах с крашеными ногтями… Никакого тепла или просто влечения он к этой женщине не испытывал. Превосходно знал: он будет не первым, с кем разделит она ложе, — о распутном поведении младшей дочери Суна сплетничали даже газеты. Если к какой из женщин его и тянет, так это по-прежнему к Юй, второй жене. Но Мэйлин и ее семейство нужны ему. Купля-продажа должна состояться!..

Хотя приняли его без особой приязни, обед, отметил гость, был проведен с соблюдением традиций: подали сладкий сок, затем восемь блюд, снова сладкое и восемь блюд и после сладкого, поданного в третий раз, — заключительные восемь блюд. Были и самые изысканные деликатесы из лягушачьего и змеиного мяса.

За столом «папаша Чарли» молчал. Матрона резким, как у павлина, голосом отдавала приказания слугам. Мэйлин не единожды опорожнила бокал с шампанским.

После обеда глава семейства пригласил гостя в свой кабинет. Привычно расположился в кресле за обширным столом, жестом показав Чану на кресло по другую сторону, будто принимал клиента. На сукне не было ни единой бумажки, только по правую руку лежал томик в переплете дорогой, тисненой золотом кожи с золотыми застежками. Позади стола висела географическая карта бассейна Тихого океана. Западное побережье Америки и восточное побережье Китая были испещрены значками. Синева океана как бы обрамляла лысую пятнистую голову «папаши Чарли».

Хозяин кабинета привычным жестом, не глядя, нажал кнопку. Дверца бара распахнулась, выдвинулись подсвеченные красной лампочкой полки с бутылками и инкрустированными перламутром коробочками. «Сигару? Сигарету? Трубку?.. Виски, коньяк, джин?» Налил себе рюмку коньяку и со вкусом раскурил сигару: «Что скажешь, сын мой?»

Чан Кайши помедлил. «В раннем детстве я потерял отца… Теперь я надеюсь получить возможность почитать вас своим father-in-law»[17], — чтобы ублажить старика, он намеренно произнес эти слова по-английски.

«Папаша Чарли» пыхнул сигарой.

«А вашу дочь я сделаю first lady[18] Поднебесной».

«Первой леди она сама себя сделает, — отвергая его плохой английский, отозвался отец Сун по-китайски. — Ты ее не знаешь: горда, упряма, как говорят — черт в юбке… Но я спрашиваю о другом. Как представляешь ты дальнейшую свою жизнь?»

«Папаша Чарли» повернулся во вращающемся кресле к карте: «Надеюсь, тебе известно, чем я занимаюсь? — Он привстал, протянул к карте руку и, растопырив пальцы, широко повел ими от значков на побережье Америки к таким же значкам на побережье Китая, будто бороздя синь океана дорогами-узами, такими же крепкими, как его короткие,