Чаша с ядом - Бернард НАЙТ

При этих словах шериф недовольно прищелкнул языком.

– Неужели это такое преступление, а? Кто из нас может честно сказать, что отказывался от маленькой супружеской измены время от времени? Уж только не ты, Джон. И что бы ты стал делать, если бы твоя миленькая владелица постоялого двора вдруг забеременела бы – или та симпатичная женушка купца в Даулише?

Лицо коронера потемнело: хотя его связь с Нестой стала почти что узаконенной, он полагал, что в своих случайных отношениях с Хильдой там, на побережье, проявил больше осмотрительности. Как, черт возьми, Ричард узнал об этом? Хотя Джон легко мог сравнять счет, так как только в прошлом месяце застал шерифа в постели со шлюхой.

Крики позади них достигли крещендо, и, обернувшись, оба увидели, что Альфреда разложили для пытки тяжелым грузом, длившейся до тех пор, пока обвиняемый не давал признательных показаний или не умирал. Все это происходило в небольшом сводчатом углублении в каменной стене. Альков едва достигал восьми футов в ширину, и в колонны, поддерживающие арочный потолок, над самым уровнем пола были вделаны прочные крючья.

Стражники прижали извивающуюся, как угорь жертву к земле, в то время как Стиганд сумел-таки наклониться достаточно, чтобы зацепить кандалы на ногах за один из крючьев. Громко пыхтя и отдуваясь, он надел оковы на руках на другой крюк, так что Альфред оказался растянутым поперек входа в альков, лежа на спине. Небольшая группа наблюдателей пододвинулась поближе к стонущему, всхлипывающему, доведенному до ужаса мужчине и остановилась, бесстрастно взирая на него.

Втайне Джон придерживался мнения, что эта пытка, подобно испытанию огнем или водой, бесполезна для установления истины, но ее одобряла в равной мере и светская, и церковная власть. Тот факт, что признания, выбитые под воздействием сильнейшей боли, очень часто оказывались ложными, похоже, не мешал считать их вполне приемлемыми для увеличения числа осужденных.

Ричард де Ревелль подошел еще на шаг ближе, так что подол его длинной зеленой туники почти касался груди мастерового.

Священник из собора пропел нечто неразборчивое себе под нос и начертал знак креста в воздухе. Томас де Пейн последовал его примеру, причем три раза подряд и очень быстро, едва не уронив свой драгоценный мешок в грязь.

– Альфред, сын Осульфа, признаешься ли ты в плотском домогательстве и надругательстве над Кристиной Риффорд? – почти задушевно спросил шериф.

Мужчина сделал паузу в своих стенаниях и мольбах о помощи ровно настолько, чтобы успеть с жаром отрицать это.

– Нет, сэр, конечно, нет, сэр! Я никогда даже и не притрагивался к молодой леди, Господь мне судья!

– Он тебе не судья здесь, хороший мой. Сегодня я – твой судья.

Оба, и каноник, и коронер, бросили быстрые взгляды на Ричарда, правда, по разным причинам: шериф ставил себя и над Божественным, и над королевским правосудием, но оба решили промолчать.

– Я ничего не сделал, сэр. Как я могу признаться в том, чего никогда не было? – В голосе Альфреда явственно звучал истерический страх, но шериф отступил назад и сделал солдатам знак начинать.

У подножия каждого поросшего зеленой плесенью столба лежала груда толстых металлических ржавых пластин прямоугольной формы.

– Если ты настаиваешь на своей невиновности, то нам придется освежить твою память, – заявил де Ревелль, кивая Ральфу Морину, который придерживался об этом способе получения признания того же мнения, что и Джон. Многим истинным воинам были не по душе эти хладнокровные пытки в тайных казематах. Однако у него не было другого выбора, кроме как сделать знак своему солдату, который наклонился и поднял одну из железных плит, весящую примерно пятнадцать фунтов.

– Положи первую ему на грудь, – скомандовал шериф. Плиту опустили на грудь Альфреда, и она прикрыла его от ключицы до живота. Ощущение было не из приятных, но не более того и пожилой мужчина возобновил свои стоны, мольбы о помиловании и уверения в собственной невиновности.

– Следующую! – приказал де Ревелль, и другой стражник сделал шаг вперед, чтобы повиноваться.

– Если этот малый признается, что ты сделаешь с другим? – спросил Джон с ноткой сарказма.

– Подвергну его той же самой пытке, разумеется, – резко бросил шериф. – Нет сомнения, они оба участвовали в деле.

Когда вторая железная плита легла ему на грудь, худощавый саксонец резко втянул в себя воздух и замолчал, поскольку ему приходилось прилагать немалые усилия, чтобы дышать под грузом тридцать фунтов, давящим ему на грудину. Когда к первым двум плитам присоединилась третья, лицо у него потемнело, а губы приобрели синюшный оттенок, в то время как он с хрипом старался втянуть в легкие воздух.

Стиганд, гигантское брюхо которого свисало над широким ремнем, стоял, уперев руки в бока, и опытным взглядом наблюдал за процедурой.

– Этот не продержится и четверти часа, шериф, – критически заметил он. – Он слишком худой. И под следующей плитой у него просто треснут ребра, помяните мое слово.

Ральф Морин поднял руку, чтобы остановить следующую плиту.

– Лучше дайте ему признаться, пока он еще в сознании, в противном случае вы получите труп, и записывать в свитки коронера будет нечего, – посоветовал он.

Ричард встал в головах у теряющего сознание Альфреда.

– Ну, парень? Ты готов признаться?

Кровеносные сосуды уже лопались в белках глаз пожилого мужчины, и распухший язык не помещался меж почерневших губ. Не в состоянии говорить из-за нехватки воздуха, он только слабо кивнул головой.

Шериф с торжеством повернулся к своему зятю.

– Видишь? Он признается! Этот метод намного лучше твоего разнюхивания и шныряния вокруг с ветхими пергаментами, Джон.

Внезапно позади них зазвенели кандалы – между вторым стражником и Гартом, который телосложением походил на самого Ральфа Морина началась борьба.

Обернувшись, они увидели, как более молодой из подмастерьев тащит стражника к месту пытки. К ним подбежали другие солдаты, чтобы схватить Гарта, но он закричал:

– Отпустите старика! Он ничего не сделал. Это был я! Отпустите моего друга – это был я, говорю вам. – Его крупное лицо покрылось смертельной бледностью – таким оно станет, когда Гарт будет висеть на веревке, что, как он теперь, без сомнения, понимал, и будет его концом.

На лицах зрителей отразились самые противоречивые чувства при виде столь неожиданного развития событий. Шериф удовлетворенно ухмылялся, коронер выглядел растерянным, а Стиганд – горько разочарованным.

– Ты понимаешь, что говоришь, парень? – выдохнул Джон. – Это ведь не просто жалость к своему напарнику, а?

Выражение лица у Гарта стало отрешенным и невыразительным.

– Это в самом деле был я. Девушка не шла у меня из головы с того самого момента, как она зашла в мастерскую к моему хозяину несколько недель назад.

– Ну и как тогда все произошло? – требовательно спросил Джон, все еще сомневающийся в правдивости признания Гарта.

– Молодая женщина вышла из нашей мастерской как раз перед закрытием. Она заставила меня сгорать, от желания, поэтому я и пошел за ней в собор. Сначала я ничего не собирался с ней делать, просто поглазеть на нее на расстоянии, чтобы увидеть это лицо, эти полные губы. Но покачивание ее бедер, изгиб груди… я потерял голову. Когда она вышла через маленькую боковую дверь, я последовал за ней – и там, снаружи, в темноте, не смог совладать с собой…

Страсть в его голосе, когда он, рассказывая, словно заново переживал эти моменты, убедила Джона, но, поскольку Альфред, кажется, уже перешел границу между жизнью и смертью, констебль прервал их, послав одного из своих людей поднять железные плиты, пока они обдумывали этот новый для них поворот событий.

– Так и ты тоже участвовал в этом, грязная свинья? Полагаю, потом и Альфред, в свою очередь, позабавился с бедной девочкой, а? Они оба тут замешаны, разве не так я говорил, Джон? – воскликнул Ричард де Ревелль, буквально лучась самодовольством.

– Не «тоже», говорю я вам, – крикнул своим глубоким голосом Гарт. – Понимаете, это был я, один. Не он. Альфред уже больше ничего не может, хотя и не прочь иногда приласкать глазами смазливую мордашку.

Ричард небрежно натягивал свои перчатки из мягкой кожи.

– Вероятно, на следующей неделе я повешу вас обоих, просто на всякий случай, я не верю той лжи, которую вы, чернь, пытаетесь скормить мне.

Для коронера это оказалось уже слишком, хотя он и привык к избирательному чувству справедливости у шерифа. Он отвел де Ревелля в сторону и пробормотал сквозь стиснутые зубы, приблизившись к нему вплотную:

– У тебя нет власти повесить их, Ричард Изнасилование – уголовное преступление, тебе это прекрасно известно. Я позволил тебе поразвлечься, чтобы ты получил наконец свои признания, но эти двое должны предстать перед Королевским судом.