Негоциант - Владислав Жеребьев

— Что я? — Хриплый довольный смех вновь раскатился по гулким сводам темницы. — Дверцу притворил аккуратно, спустился вниз, взял топор да порубил уродов в щепки. Стены в спальне проще закрасить теперь, чем отмыть.

— И не жалко тебе их было? — поразился я.

— Жалко, — вздохнул кровавый ревнивец. — Тогда как в тумане было, хотелось порубить, не больше, а сейчас, положа руку на сердце, и полена бы хватило. Взять да полупцевать от души, так чтоб ребра затрещали.

— Полено дело хорошее. — Я улыбнулся, вспоминая ту памятную драку советника с наемными убийцами. — Очень нам как-то помогло это полено.

— Как хоть зовут тебя, господин шпион?

— Дмитрий. А тебя, господин убийца с топором?

— Полун.

— Будем знакомы, Полун. Жаль только, что общение наше не долго продлится.

Самое тяжелое — ждать да догонять, а ждать собственной казни так вдвойне тяжелее. Наверное, точно так же ощущал себя Садам Хуссейн в день перед кончиной. Связи есть, друзья на свободе есть, а все равно на тот свет отправишься. Ну что же они медлили, черт возьми? Грецки, Зимин, Подольских? Где этих трех полуграций черти носят? Меня же реально казнят. Вон уже и стук молотков, по соседству на площади поднимают и крепят еще одну виселицу. Судя по всему, буду болтаться в паре. Ну да, если встать на цыпочки, то вполне себе видны помост и рабочие, возящиеся над креплениями. Точно две.

Мне же последнее желание должны обеспечить? Что бы попросить? Помилование? Смешно. Мало того что я ни в чем не виноват, так еще простить себя упрашивать буду. Не выйдет, ой не выйдет. Может, сигарету? Мелко как-то. Попрошу, чтоб мешок на голову не надевали, когда на казнь поведут. Вот, самое оно. Птички поют, щебечут, заливаются. Солнышко вон уже показалось за горизонтом, такое до боли милое, теплое, радующее, а я-то еще, дурак, называл твои лучи хамами, когда они мне спать мешали. Что же в этой жизни я сделал не так? Родился, учился, работал, служил. Везде и всегда поступал по совести, реже по уму, когда по совести обстоятельства не позволяли, и очень редко по велению сердца. Вот что я делал не так, сердце свое не слушал. Женился бы на Земле, завел детей, пару голопузых крикливых пацанов. Пил бы пиво по пятницам в гараже с соседями, ездил в походы, раз в год выбирался бы на курорт пожарить на солнце старые косточки. Жизнь бы по-другому обернулась, пусть и не богато, но своя, спокойная, размеренная и, главное, долгая.

Светка, та, что в седьмом классе, симпатизировала. Гуляли даже, за руку взявшись, но разошлись. Зануда, говорила, не интересно ей. Другие, что в институте, что в армии в увольнении по паркам гуляли, да круглыми глазами на голубые береты смотрели, да и вообще. Много было вариантов, столько, что не посчитать. Знакомили даже специально, да все откладывал. Потом, попозже. Вот денег заработаю, вот машину куплю, вот квартиру побольше, тогда и можно, тогда и в самый раз. Да, не будет этого «самого раза». Не будет уже никогда.

— Есть связь! Есть. — Англичанин ворвался в кабинет Сергея, размахивая над головой странным приспособлением, отдаленно похожим на спутниковый телефон, и протянул его агенту ФСБ. — Попробуй. Второй такой, кстати, экспериментальный образец, сейчас на второй базе рядом со стартовой площадкой у дежурного офицера.

— Давай. — Сергей взял из рук Мак-Лохлена трубку и, поднеся её к лицу, вопросительно взглянул на англичанина.

— Единица, — с готовностью подсказал тот. — Просто жмешь один — и готово.

Нажав на искомую цифру, а затем на клавишу вызова, Александров поднес трубку к уху и, сквозь треск помех, еле различил голос.

— Дежурный офицер Кларк, слушаю.

— Как там у вас дела, Кларк, — радостно поинтересовался Сергей.

— Глушат.

— Кто?

— Не очень понятно, сэр. Вроде бы некому в этой глуши путать наш спутник, но связь неустойчивая и все время пропадает. Первые два дня все работало как часы. Человека на том конце было слышно так же отчетливо, как если бы он находился с тобой в одной комнате.

— Связь со спутником есть?

— В том то и дело, сэр, что связь отличная. Ничего не мешает его работе. Автоматика четко отрабатывает и раздает сигнал. Глушит нас что-то уже на Земле.

— Слышал? — поинтересовался Сергей у топчущегося рядом англичанина.

— Да ладно, — радостно отмахнулся тот. — Связь-то все равно есть, а с остальным разберемся. Может быть, залежи какого урана или другие прелести жизни. Месяц, два — и покроем весь континент.

— Это лишнее. — Передав трубку Мак-Лохлену, Александров внимательно посмотрел на коллегу. — Связь нам нужна, чтобы обеспечить контроль мобильных групп. Подольских сильно зашевелился. Масса интересного оборудования и специалистов узкого профиля перебрасывается на планету уже вторую неделю. Сбирский тоже что-то задумал. Наши агенты не успевают записывать все его текущие подвиги, а то, что он заручился поддержкой королевского советника, так это вообще уму непостижимо.

— Уж не Бануса ли? — живо поинтересовался англичанин. — У меня на него досье. Умный малый, умелый фехтовальщик. И самое интересное, получал образование на Земле в одном из наших университетов.

— Даже так? — улыбнулся хозяин кабинета. — Наших досье, значит, вам мало.

— Так наши и появились раньше, — пожал плечами агент МИ-6. — Мы старика ведем под колпаком еще с момента его вынужденной эмиграции. Думаете, откуда у него появился стартовый капитал? Наши постарались?

— А что же вы его упустили?

— Ускользнул. Подольских — бестия скользкая. В наших ближайших планах, как я помню, есть пункт сотрудничества с его конторой, так что хочу дать вам совет: никогда и не при каких обстоятельствах не доверяйте ему на все сто процентов.

За мрачными мыслями я и не заметил, как солнце вошло в зенит, осветило своими лучами место моей кончины. Площадь перед ратушей по традиции заполнилась людом, крикливым и шумящим, пришедшим посмотреть на редкий вид развлечения — мертвое тело на веревке. Дверной замок щелкнул, отворяя дверь, и на пороге появилось четверо стражников. Один из них держал в руках кандалы, второй мешок. Двое оставшихся просто стояли, положив руки на рукоятки топоров, и смотрели сквозь меня.

— Уже? — улыбнулся я. Страха перед смертью я почему-то не испытывал. Занимал меня один вопрос. Что там, после жизни? Ангелы сидят на облаках и фальшивят на лютнях? Черти включают газовые горелки под котлами со смолой? А может, как у скандинавов, Вальхалла с её пирами и реками алкоголя? Можно еще было предположить мусульманский рай с четырьмя десятками девственниц каждому правоверному, но туда меня точно не пустят. Куда уж тебе, Дмитрий, с твоей западноевропейской внешностью. Бороду опять же не носишь, уплетаешь за обе щеки свинину без зазрения совести. Неправильный ты, не мусульманин вовсе. Закрыт тебе путь к халявным девкам. Но что, если нет там ничего, а только пустота? Бесконечная пустота и тишина. Конец, финиш, приплыли. Вот будет неприятно.

Вместо ответа стражник подошел ко мне и защелкнул на руках хитрые и безумно тяжелые браслеты.

— Мешка не надо, — запротестовал было я, но, получив удар по почкам, быстро согласился, что мешок на голове не такая уж и плохая идея. В общем, последнего желания мне не дали.

— Иди вперед, — раздался голос одного из моих тюремщиков. Сильные крепкие руки вцепились мне в предплечья, задавая направление и исключая отклонения от курса. Вот ведь здоровые лбы, синяки же останутся! Господи, ну что я несу? Какие синяки, меня же вешать ведут. Кстати, о «ведут». Есть такое понятие, последние шаги в своей жизни заключенный делает по «зеленой миле», своеобразный путь в никуда. Есть ли такое понятие в России, не знаю, да и цвета той самой мили я не видел. Перед глазами была грубая мешковина, в ноздри и глаза забивалась пыль, а в сердце стояла зима. Где-то сбоку послышалась возня, крики и сочный звук удара чем-то тяжелым во что-то мягкое, но конвоиры даже не сбавили шаг.

Ткань на голове сильно мешала восприятию всех ощущений, но даже сквозь нее я слышал ор толпы, жаждущей увидеть редкостное зрелище. Бандитов, убийц и насильников вешали почти каждую неделю, а вот шпиона, самого настоящего, наверное, впервые. Сколько там столпилось народа? Сотня, две, тысяча? Площадь, небось, забили под завязку и гроздьями свисают с крыш, будто не попавшие на стадион футбольные болельщики, забравшиеся на высотку и старающиеся разглядеть в бинокль игру своей команды. Пропал во мне шоумен, а ведь площади собираю. Не каждому дано.

Толчок в бок — и я лечу куда-то кубарем. Сориентироваться мешает мешок, выставить руки вперед, так, чтоб не удариться, стальные кандалы. Нет, кто-то подхватывает, зажимает рот. Черт знает что, умереть спокойно не дадут.

Яркий свет ударил в глаза, заставил поморщиться. Нет, это точно не тот свет. Вон и Зимин сидит, хмурый и злой. Ярош рядом, встал на колени и отмыкает кандалы, которые и поносить-то толком не удалось. А кто это спешно запирает дверь? Черт, Аморис! Зуб даю. Старина, как же я рад тебя видеть.