Мера Любви - Франц Энгел

Ноны сентября были посвящены принятию присяги на верность. Сначала королю Ричарду присягнуло духовенство: епископы и настоятели монастырей, затем присягали графы и бароны земли английской.

Джованни не приносил присяги новому королю как епископ Силфорский, ибо, когда де Бельвар спросил у Ричарда совета на его счет объяснив, в каком странном положении тот обретается, можно сказать, выгнанный из своей епархии, вернее даже, едва спасенный из рук убийц собственных каноников и паствы, король посчитал, что лишенный всякого дохода, бывший ли, настоящий ли епископ в изгнании не представляет для него ровно никакого интереса, и оставил решение силфорской проблемы на усмотрение намеченного на иды сентября все-английского церковного собора в Пайпуэлле.

— При таких условиях, что вы рассказали, милый граф, этот епископ не сможет мне ничем помочь, так же как не сможет и никак навредить, — философски заключил Ричард. — Дело терпит.

Епископ Гуго Честерский, вернувшийся из изгнания вместе с архиепископом Кентербери и еще не успевший даже поглядеть на свою епархию, вместе с прочим духовенством, участвовавшим в коронации Ричарда, дожидался церковного собора и не придумал ничего лучше, как присоветовать графу обратиться за помощью к папскому легату, который должен был прибыть в Англию в самом скором времени.

Де Бельвару и Джованни оставалось только ждать.

А пока суд да дело, граф сговорил вторую свояченицу, Мабель, за барона д'Обиньи, а третью, Агнес, за Анри де Феррэ, сына четвертого графа Дерби.

Матримониальные заботы не слишком обременяли де Бельвара, развлечениями же и пирами он откровенно пренебрегал, проводя при дворе столько времени, сколько было необходимо, чтобы не показаться отъявленным невежей, ибо находил общество Джованни куда милее, нежели компанию кого угодно другого.

Мод уехала жить при королеве Элеоноре, где высокородное общество должно было подготовить невесту графа Хантингдонского к достойному принятию ответственности ее нового положения. Ей предстояло выучиться быть строгой, но приветливой, мудрой, но ненавязчивой, почтенной, но умеющей развлекаться, приятной собеседницей, внимательной и снисходительной слушательницей, не позволяющей себе зевать даже во время самых занудных россказней своего супруга или его гостей, знающей, как настоять на своем, не вступая в споры, ценящей изящное остроумие, ловко отличая его от пошлости. Ей требовалось выучиться дарить свое внимание кавалерам, не преступая скромности, короче говоря, освоить сложную науку быть дамой.

С тех пор как Мод покинула дом Овильо, Джованна часто скучала одна, а между тем ей очень хотелось поговорить о таких вещах, что нельзя поверять слугам. Брат был рядом, но всегда занимался своим графом, слишком редко оставлявшим Джованни в полное распоряжение сестры. Наконец ей представился удобный случай, де Бельвар уехал ко двору, и она усадила брата рядом с собою.

— Вы гадкий, милый мой братец, очень гадкий человек, — вздохнула Джованна, надувшись на него то ли в шутку, то ли всерьез. — Вы всегда смотрите в одну сторону, туда, где находится ваш ненаглядный де Бельвар, словно те цветы, что поворачиваются всегда навстречу солнцу, мне же от вас достаются лишь случайные взоры.

— Неправда, — запротестовал Джованни.

— Нет, правда, не спорьте, мне лучше знать, ведь со стороны всегда виднее, — остановила его сестра. — Вы так счастливы, что даже пожелай вы это скрыть, у вас ничего не выйдет, у вас все на лице написано.

Джованни прижал ладони к щекам, словно и вправду стремясь скрыть оказавшиеся столь явными знаки своего счастья, его пальцы показались ему холодными.

— Это и есть любовь? — вдруг серьезно спросила Джованна. Джованни кивнул.

— Пресвятая Дева, как бы мне хотелось испытать такое! — воскликнула Джованна и прижалась к брату.

Он обнял ее.

— Какие же вы везучие, мужчины. Вы свободны и можете выбирать себе того, кто вам понравится, а мы, женщины, должны подчиняться родителям, опекунам, кому угодно, нас выдают замуж, не спросив нашего согласия, а потом мы обязаны угождать мужу, чужому человеку. — Джованна опять вздохнула. — Но мне грех жаловаться, мне еще повезло, Паоло не был мне противен, как, я слышала, бывает. Он не очень плохой, правда. Знаете поговорку? «Стерпится — слюбится». И это правда, так и случилось, отчасти, первая половина сбылась — я к нему привыкла. Но я не люблю его, и он не любит меня, он говорит: слишком сильно любить свою жену грешно.

— Паоло? — воскликнул Джованни.

— Да. Вы удивлены, а я вот, нет. Паоло его дела важнее всего на свете. Деньги, деньги, он бы из воздуха деньги делал, если б была на то какая-нибудь возможность. — Джованна замолчала ненадолго, повозилась, устраиваясь в объятьях брата. — Да он и дома-то не бывает, а откуда я знаю, чем он там, за морем, занимается? Может, у него другая есть, а может и не одна, что ж ему, здоровому мужику, терпеть что ли? А я вот жди его месяцами. Были б хоть у меня дети, но что-то нету, не дает Господь, и Паоло плохо старается, если честно. Боюсь я, как бы не оказался у него на стороне ребеночек, так он совсем меня забудет, оставит, запрет в монастырь или просто в четырех стенах, чтобы пожертвование не вносить, и все, кончена тогда моя жизнь.

 - Джованна, откуда такие скорбные мысли? Бедняжка. Отчего вам представляется все в таком мрачном свете? Вы же красавица, где Паоло еще найдет такую как вы? — попытался утешить сестру Джованни.

- А, был бы от красоты какой толк, — хмыкнула Джованна. — Я на вас похожа как две капли воды, а вы, вот поди ж, себе графа отхватили, настоящего, и такого прямо, как с картинки. А я что? Значит, мне Паоло приходится удовольствоваться. Говорю же, мужчины счастливчики Будь я мужчиной, тоже бы нашла себе дворянина, — размечталась она. Не графа, так барона. А может и графа, раз, говорите, красивая.

А женская-то красота ничего не стоит.

— Не знаю, что и сказать вам, дорогая сестра, — смутился Джованни.

— Что ни скажи, я права, — решительно выпрямилась Джованна, встрепенулась, словно стряхнув с себя наваждение. — Не слушайте вы меня, я часто жалуюсь без причины, такой уж, видно, у меня характер злосчастный. Я за вас рада, правда-правда, очень, — Джованна поцеловала брата. — Граф ваш любит вас сильно, крепко, без памяти, и вы его так же. Что можно еще желать?

— Откуда вам известно, как он меня любит? — спросил Джованни.

— А он вам не говорит?

— Говорит, но…

— Верьте ему, не врет. Он на вас так смотрит, никогда не видала такого взгляда, не могу описать. Так смотрит, что сразу понятно — любит.

Однако скоро в этот дом, обитатели и гости которого пребывали до сих пор в добром согласии, явился раздор, и принес его с собою возвратившийся из долгих странствий хозяин — Паоло Овильо. Приехал он, когда графа и Джованни не было дома. Оказалось, конюшни полны чужими лошадьми, а покои — чужими людьми. На требование же объяснить, что такое происходит без него в его собственном доме, жена его Джованна отвечала складно, рассказав все по порядку, и Паоло пришлось сдержать свою досаду, ибо маркграфа Честерского нельзя было взять и выставить вон. Так что незадачливый хозяин приветствовал гостей, спрятав злобу за любезностью, и все шло своим чередом пару дней, только вот Паоло отнюдь не принадлежал к числу тех людей, которые способны примириться с тем, что они не в силах изменить, и при первой же возможности, едва граф и шурин за порог, отыгрывался на своей жене, ведь именно она, неразумная женщина, была всему виной — кто разрешил ей, бестолочи такой, зазывать в дом гостей в отсутствие супруга и господина?

На третий день такое существование сделалось для Паоло поистине невыносимым, и он совсем не старался скрыть своего негодования. Хоть шурин и сидел дома, все же граф куда-то отправился, а Джованна вздумала перечить, и едва только она ответила Паоло как-то не так, как ему хотелось, он разразился жестокой отповедью.

— Я уже у себя как и не у себя! Никто в собственном доме! Ишь, взяли моду дерзить! Кто научил вас эдак себя вести? Это мой дом! Зарубите себе на носу! Я не нанимался в холопы графу Честерскому!

На крик прибежал Джованни.

— А, драгоценный шурин, легок на помине! Прежде чем лезть ко мне без меня, словно вор, подумали бы лучше, что ваше общество моей жене совсем не подходит! — оборотился к нему Паоло.

— Перестаньте браниться, дорогой супруг, — попыталась урезонить мужа Джованна, но Паоло оттолкнул ее.

— Женщина должна молчать, когда ее не спрашивают! — рыкнул он. — Пошла прочь!

Джованна, удивленная, остановилась посреди комнаты, страх велел ей слушаться мужа, но обида не давала двинуться с места.

— Что я сказал? Я научу вас слушаться! — Паоло схватил Джованну за плечи и хотел вытолкать вон, но вмешался Джованни.