Межконтинентальный узел - Юлиан Семенов

- Нет! - тонко закричал Кульков и повалился на колени. - Нет же! Я хочу искупить! Поймите, мне стыдно! Я не скрываю! Мне мучительно стыдно за все, что было! Не лишайте меня возможности искупить хоть малую толику моей вины! Молю вас, Иван Иванович!

Славин вздохнул, лицо собралось морщинами - не терпел избыточных эмоций. Из-за этого даже редко ходил в театры, чаще всего покупал билеты на "Принцессу Турандот". Другие спектакли его просто раздражали, особенно когда актеры дышат трепещущими ноздрями и по минуте держат бессмысленные паузы, рассчитывая на нервических старух. В таких случаях Славин просто уходил.

- Встаньте, - сказал он. - Я не переношу истерик... У мужчин тем более... Если вы намерены искупить свою вину - понятно, хоть в самой малой степени, объясните на пальцах, в чем состоит смысл "Либерти"?

- Что?! - Кульков "сыграл" непонимание. - О чем вы?!

- Не надо выгадывать время. Или вы объясняете мне, что это такое, или я объясню вам, но это будет наша последняя встреча, Геннадий Александрович...

Кульков снова увидел лицо Питера, вспомнил его слова; все развивается именно так, как тот и говорил; только продолжать игру, только бы не сорваться, только вести себя именно так, как начал, тогда он вырвется...

Встав с пола, Кульков тяжело вздохнул, потер лицо ладонями и ответил:

- Смысл операции "Л и б е р т и" состоит в том, чтобы по этому условному сигналу мой непосредственный руководитель из ЦРУ Гарри Сайтон приехал в столицу Германской Демократической Республики и там нелегально встретился со мной.

- Зачем?

- Для обсуждения вариантов моего ухода на Запад.

- А какие варианты возможны?

- Первый вариант: он вручает мне американский паспорт и билет на поезд... Второй - уход самолетом, но через третью страну, скорее всего Африканского континента...

- Вы хорошо помните Гарри Сайтона?

- Да! Я сразу опознаю его! Вы захватите с поличным!

- Вы имеете в виду американский паспорт с вашей фотографией?!

- Конечно.

- Где и когда вы встречались с Гарри Сайтоном?

- Первый раз в Париже, когда он передал мне этот треклятый чемодан...

- А второй раз?

- Через год... В Женеве... Именно он предложил мне устранить Георгия Иванова с того поста, где тот работал в то время.

- Он разговаривал с вами о Пеньковском?

- Да.

- Когда?

- Практически во время каждой из этих встреч.

- Он говорил вам, что Пеньковский является их агентом?

- Нет.

- Убеждены?

- Конечно.

- Что его интересовало в Пеньковском?

- Всё.

- А что вы ему отвечали?

- Я?

- Ну, естественно, не я, - усмехнулся Славин. - Я бы знал, что ему надо ответить.

- Старался давать обтекаемые ответы...

- Почему?

- Не знаю... Я боялся Пеньковского... Думал, что это проверка...

- Вы думали, что это проверка? - переспросил Славин и неторопливо, чуть не по слогам, врезал: - Скажите, а сколько вариантов и значений дал этот самый Сайтон для использования слова "либерти" в шифровке?

Лицо Кулькова снова п о т е к л о; Славин понял, что угадал. "Бойся везения вначале", - вспомнил он слова Абеля, тот часто повторял именно эту фразу; сейчас Кульков задаст какой-нибудь вопрос, чтобы выгадать время.

- Что вы имеете в виду? - спросил наконец Кульков, облизнув сухие губы.

- Ничего, - устало ответил Славин. - Ровным счетом ничего. Но от того, к а к вы ответите, зависит лишь одно: поверю я вам или нет. Конкретно: примем мы ваше предложение о поездке в Берлин или отвергнем... Не торопитесь говорить... Идите в камеру и подумайте...

...На сообщение Кулькова, заложенное им в контейнер тайника - под контролем контрразведчиков - и взятое через пятнадцать минут Питером Юрсом, радиоответа, как это бывало ранее, в тот же день не последовало...

В КГБ не знали, что сразу после прочтения информации Н-52 московская резидентура ЦРУ отправила в Лэнгли срочную шифрограмму: одна из цифр написана Н-52 таким образом, как было обусловлено заранее - в случае провала.

...Прочитав расшифрованное сообщение, ЗДРО вытянул ноги, запрокинул руки за голову и закрыл глаза, не зная, радоваться этой новости или печалиться; любой агент обречен, вопрос времени; сейчас важно другое - настало ли время, когда провал Н-52 угоден и, соответственно, р о з ы г р ы ш "Либерти", или же время еще не приспело; рано, поздно, не успел, переторопил - значения не имеет; в р е м я или нет, вот в чем вопрос...

"Папа!

Я получил письмо.

На все твои доводы я бы мог ответить своими.

Но это будет перебранка, а она представляется мне недостойной.

Ты не прав ни в одной из своих посылок. Все твои соображения несут на себе печать пристрастного домысла.

К сожалению, я обязан открыть тебе правду.

Тетя Мэри объяснила мне, что врачи сказали маме, как ей опасно рожать. Но ведь ты итальянец, а как итальянец может жить, не имея детей? И ты заставил маму родить меня. И поэтому ее не стало.

Тетя Мэри сообщила мне об этом три года тому назад, когда у тебя появилась именно та женщина, которая так сострадала, что ты не научил меня ценить добро. Передай мою глубокую благодарность твоей подруге за заботу обо мне. Я очень тронут и отдаю дань ее бесспорным педагогическим способностям. Только пусть бы она решилась пожертвовать собою, чтобы удовлетворить прихоть мужчины, которого любит: родить ребенка, зная, что это унесет ее в могилу.

Не считай меня неблагодарным. Я никогда не забуду то добро которое ты для меня сделал.

Эту горькую правду ты вынудил меня сказать своим жестоким письмом.

Сейчас я живу у бабушки, нам с Дэзи здесь удобнее, и старенькая счастлива, что не одна. Так что звони. Я буду рад услышать тебя.

Стивен"...

Кузанни отложил письмо, не в силах пошевелиться. Что он такое говорит?! Это же бред какой-то!

"Ну и что? - спросил он себя, ощущая громадную тяжесть в плечах, словно чугунные плиты положили на них. - Ну и что? Если он поверил в это, ничто его не переубедит, это навсегда... Но Мэри не могла так сказать! Это невозможно! Так позвони ей, - сказал он себе, по-прежнему не в силах пошевелиться. Зачем? Что это изменит? - спросил он себя. - Как - что?! Ведь это ложь! Ты же сам писал ему про беду интеллигентов: обижаются, вместо того чтобы действовать... Но почему Мэри так сказала ему?! Почему?! Ведь я всегда считал ее своим другом! Мэри, милая Мэри, с ямочками на щеках, как же ты могла произнести такую кощунственную ложь?! Зачем?!"

Он все-таки пересилил тяжесть этих треклятых чугунных плит и медленно поднялся. "А зачем я поднялся? - подумал он. - Ах да, мне ведь надо найти телефон Мэри, я давно ей не звонил, запамятовал номер, плохо... А где моя записная книжка? В сумке, - ответил он себе. - Где она, кстати?"

Сумку он искал медленно и сосредоточенно; перерыв шкаф, заглянул под кровать, потом увидел, что проклятая сумка лежит на столе, рядом с телефоном, в трех сантиметрах от письма Стива...

- Мэри, здравствуй, - набрав семнадцатизначный номер, сказал он и закашлялся, горло свело спазмой.

- Здравствуй, Юджин! Как хорошо, что ты позвонил! Я читала твою корреспонденцию из Женевы, очень интересно...

- Ты говорила... - начал было Кузанни, но снова закашлялся. "Не хватало еще тут сдохнуть; везти свинцовый гроб чертовски дорого, меня же не застрелили, сам помер, государство самолет не предоставит, оплачивать расходы придется семье, бедный Стив, и так я здорово поиздержался, застряв с этим сценарием о проклятом Сэме Пиме..."

- У вас там холодно, в Европе? - заботливо поинтересовалась Мэри. - Ты простудился, бедненький Юджин?

- Ответь мне... - Кузанни откашлялся в третий раз и, сжав кулаки так, что ногти впились в кожу, медленно, чуть не по слогам, произнес: - Ты говорила Стиву, что его мать не могла рожать, это грозило ей смертью, но я, паршивый итальянец, мечтавший лишь о продолжении рода, заставил ее дать жизнь мальчику?

- Я не могла ему этого не сказать, Юджин, - ответила Мэри. - Элеонора была моим самым любимым человеком...

- Почему же ты никогда мне об этом не говорила?

- Как?! Ты что... не знал?

- Если бы я знал, разве бы я посмел, разве бы я...

- Юджин, милый! - Голос женщины сорвался. - Я была убеждена, что Элеонора сказала тебе об этом! Юджин, отчего ты молчишь?!

Кузанни медленно положил трубку на рычаг; трубка тоже стала чугунной, весила не менее тонны.

"Зачем ты продолжаешь скрипеть на этом свете? - спросил он себя. - Кому ты нужен с твоими дерьмовыми фильмами, эффектными корреспонденциями из Европы, премьерами, разгромными рецензиями Ларри Арса и медалями, полученными в Сан-Себастьяне и Каннах?! Никому ты не нужен!

Элеонора промолчала о том, что врачи запретили ей рожать... И Мэри, которая знала, тоже молчала тогда об этом. И только один я, доверчивый идиот, носился, счастливый, по городу... Бедная Элеонора, бедная моя, бедная, бедная... Но ведь она хорошо перенесла роды! - чуть не закричал он. - Ведь она встала на пятый день, это все неправда! Она расцвела после родов! Никогда не была так красива, как в тот день, когда мы привезли Стива домой!"