Память (Книга вторая) - Владимир Чивилихин

А теперь я попрошу читателя обратить внимание на одно из последствий битвы: «…многие воеводы и бояре, и большая часть воинства падоша». Значит, какая-то часть дружинников и ополченцев была пленена — учтем это обстоятельство…

Последним князем, погибшим в северо-восточной Руси, был плененный на Сити Василько Константинович ростовский. Вот его великолепный портрет: «Сей князь Василько бысть телом велик, лицем леп, очи светлы, храбр и мужествен, вельми изучен многим рукоделиям и хитростем, милостив ко всем и отнюдь не памятозлобен, винным прощателен». Этого, должно быть, и вправду незаурядного человека враги на Сити «яша жива и ведоша до Ширенского лесу, нудяще его веру их прияти. Он же не послуша. Они же, много мучивше его, смерти предаша. Бысть сие зло марта 4-го дня». Когда орда ушла, княгиня ростовская Мария, дочь Михаила черниговского, эта выдающаяся, широкообразованная женщина, возродившая позже русское летописание, разыскала в Ширенском лесу останки любимого, перевезла в Ростов, предала земле, и среди ростовчан «бысть по нем жалость велия, и никто из служащих его до смерти можаше забыта, ниже хотяху иным князем служити».

Мысленно перенесемся в тот мартовский день 1238 года, когда отряд военачальника орды Бурундая, оставив гору трупов на льду Сити, вышел через Ширенский лес на торную торговую дорогу, ведущую к вожделенному богатому Новгороду, и здесь соединился с тысячами Субудая, обозом Батыя и огромным полоном.

Татищев:

«Татарове, победя ту князей, аще и велику язву понесоша, паде бо и их немалое множество, но множество их, а паче пленных, закрыва погибель их, идоша к Торжку»

Какое-то число пленных Бурундай пригнал через Ширенский лес и на дорогах, ведущих к Торжку, подсоединил к основной их массе, захваченной ордой по западным волостям Владимирской земли — в окрестностях Дмитрова, Волока Ламского и Твери.

Небо исчезло. Субудай, превозмогая боль в спине, откидывался на заднюю луку широкого урусского седла и взглядывал вверх, где из серого ничего нарождался этот белый и мягкий лебяжий пух. Он был похож также на содержимое серых коробочек, что собирали с кустов, чьи корни смачивала вода, презренные, иссушенные солнцем, ковыряющиеся в земле и не умеющие держать в руках саблю жители Хорезма. Из такого белого пуха они ручным колдовством делали почти невесомую, приятную на ощупь одежду, которую Субудай в давнем горном походе полюбил больше, чем холодные и тяжелые, по-змеиному льнущие к телу ткани народа джурдже.

После взятия последних городов Субудай должен был отоспаться в каком-нибудь селении, чтоб силы, отнятые седлом, вернулись, а спинная боль ушла. Он вспоминал, как бородатый, годами равный Субудаю урусский купец, что следовал с болгарской земли при обозе, сделал с ним такое, чего полководец не ожидал познать в этой жизни. Через кипчака-переводчика почтительно пригласил его в какое-то низкое черное жилище, называемое словом, будто взятым из языка джурдже, — бань-я. В каменном очаге бань-я доживал огонь, было жарко, как в хорезмских песках, и стояла в больших деревянных сосудах всеоживляющая вода. Голый красный купец бил мокрыми облиственными прутьями себя, потом кипчака и телохранителя-монгола, обливал их водой. Монгол отвратительно визжал и смеялся. Субудай подумал, что яса запрещает осквернять голым телом реку, а тут реки не было, а тело чесалось и требовало омовения. Он тоже разделся, осторожно попробовал на вкус воду — она была мягкой, как в весеннем ручье. Урус бросил воду на камни, расплылось горячее белое облако, и по телу старого воина разлилась неведомая приятная слабость. Субудай не разрешил бить себя. Он с юности этого никому не позволял, потому и оказался в степи, у Темучина, что было так давно, будто это было не с ним,-десять раз по пять лет. Однако теплая истома властно брала его в нежные путы, и он дал знак монголу сделать ему так, как делал себе этот старый обезумевший урус, который бил и бил себя по спине уже почти голыми прутьями, стоная, словно ему выворачивали суставы. Потом Субудая обливали водой, обтирали белой и прохладной урусской тканью, облекали в одежду из такой же ткани. В теплом жилище по его знаку сбросили на пол с широкой деревянной скамьи большой мягкий мешок, застланный той же белой прохладной тканью, а когда привели юную, нетронутую уруску с белой прохладной кожей, Субудай уже засыпал и, очнувшись от ее дрожания, жестом приказал монголу оставить его одного, потому что ему было хорошо одному, без боли в спине…

И если б не эта спинная боль, Субудаю было бы хорошо и сейчас вспоминать бань-я, подремывая на длинноногом русском коне хорошего спокойного хода, смотреть на белый небесный пух, точно такой, что спускался об эту пору и в его родные безветренные долины. И не думать бы о войне и крови на снегу, а лишь о сыне своем Урянктае, что был сейчас при Бурундае, и юном Кокэчу, которого отец пока держал в охране ставки.

И еще Субудай думал о том, как хорошо он сделал, что не повел большой плен от Ульдемира, — в западной части этого улуса тоже много людей, его воины быстро научились их искать по лесам и брать на арканы, и много их дойдет еще живыми до Новгорода, о богатствах которого урусский купец рассказал внуку Темучина сыну Джучи такое, чему Субудай пока не верит. Только вот кони слабеют на скудном корме и не дойдут до нового нетронутого улуса, если урусский купец солгал и в первом городе, о котором разведка Субудая давно ему донесла, не окажется зерна.

Батый, упоенный победами, гнал Субудая вперед. Богатая добыча была у него в руках — вороха дорогих мехов и тканей, тяжелые сундуки, наполненные тонкими изделиями из золота, серебра и драгоценных камней, прекрасные юные девы с белой кожей, тугими телами, голубыми, как небо, глазами и длинными мягкими волосами, рослые, выносливые и сметливые рабы, умеющие ковать оружие и строить города, табуны сильных лошадей, верховых и упряжных, вывезших награбленное добро из темных лесных хлябей к этой ровной большой дороге. В завершение похода Батый возьмет древнейший город урусов, где скопились не тронутые веками сокровища, и ему, Батыю, не будет равных на Карулене по богатству и славе; он, повоевав эту страну, быть может, затмит славу своего великого деда…

Любознательный Читатель. А тут вдруг распутица…

— Пресловутая распутица так въелась в нашу доверчивую память еще со школьной скамьи, что малейшее отклонение от этой общепринятой версии многие назовут слишком запоздалой и малообоснованной натяжкой; но лучше, как говорится, поздно, чем никогда…

Если прочертить на карте маршрут орды от верховьев Воронежа через Рязань-Коломну-Москву-Владимир-Сить-Ширенский лес-Торжок, то получится огромный вопросительный знак.

— С такой уверенностью говорить о маршруте, когда историки вообще о нем ничего не знают…

— Историки, кстати, не знают и подлинной даты битвы на Сити.

— Неужели?

— Прочтите все летописи, все научные статьи и книги, посвященные набегу орды Бату-Субудая, и вы ничего достоверного не найдете. Встречается, правда, в специальных и научно-популярных трудах условная дата — 4 марта 1238 года, но она не верна! Битва на Сити произошла, наверное, в понедельник, 1 марта 1238 года.

— Каким образом установлена эта дата?

— Ее помогает установить маршрут Бурундая после битвы на Сити, а сам этот маршрут — точная географическая промежуточная точка — Ширенский лес. Можно в нем и побывать, и найти его на более или менее подробной карте. Если известны расстояния между двумя точками — Калязином и Кашином — двадцать километров, и расстояния от этих пунктов до Ширенского леса — от Кашина примерно двадцать четыре километра, от Калязина — сорок, то мы найдем точное место, где был 4 марта 1238 года казнен Василько ростовский, захваченный в плен на Сити. Эта дата, кстати, совпадает с данными церковного календаря -^— был четверг крестопоклонной недели. А от места битвы на Сити до Ширенского леса примерно сто километров замерзшими ручьями и речками водораздельного Бежецкого верха — на северо-востоке Калининской области. Отряд Бурундая затратил на этот путь примерно трое суток… Думаю, что вместе с Васильком был уничтожен весь полон. Воображаю, как гнали плетьми связанных бывших воинов, ремесленников и пахарей узкими извилистыми путями, по глубокому снегу, а кое-где и бурелому, заставляя чистить дорогу. Бурундай спешил — он же не мог знать военной ситуации на Волге и хотел поскорей воссоединиться с главными силами, чтоб помочь взять Тверь и Торжок и сообща двинуться по Селигерскому пути на Новгород. Урусы падали от холода и голода; полон надо было хоть чем-то кормить, и он стал обременительным. А может быть, гонец Субудая сообщил Бурундаю перед его выходом на магистральный волжский лед, что последние урусские города Тверь и Торжок падут через день-два и полон стал не нужен… А Бурундай по-прежнему спешил — впереди лежал Новгород, и волжский ледовый путь от района Кашина до Селигера был не близким и не прямым, напоминающим по форме огромную букву дубль-вэ.