Назови меня по имени - Ольга Николаевна Аникина

вроде баннеров на жёстких основаниях. Два самых высоких задних баннера можно было сдвигать и отодвигать друг от друга, в зависимости от сценической задачи.

– Лучше я привинчу стойки прямо в зале, перед мероприятием, – сказал Алёша. – А сегодня мне нужно просто испытать их на прочность.

– Алёша, – Машин взгляд перемещался с одного холста на другой, – ты хоть представляешь себе, какой ты классный художник?

– Художник процентов на сорок, – раздался голос из-за Машиной спины, – остальные шестьдесят слизаны с Бидструпа. Я бы всё перерисовал с нуля. Но, кажется, у Лёши совсем не осталось времени.

Маша обернулась. Дядя Коля говорил совершенно серьёзно и выглядел трезвее, чем она сама.

– Ох, да вы что! – воскликнула Маша. – Это всего лишь задник для сцены.

Ей хотелось защитить ученика и приободрить его, но Алёша, к Машиному удивлению, спокойно принял критику. Он смотрел на свой труд с тревожным, недоверчивым прищуром и, казалось, всерьёз раздумывал над предложением переделать заново почти законченную работу.

Художник покачал головой.

– Если у человека нет стиля – тут дело такое… Рисуй, не рисуй… А из Лёши можно выжать гораздо больше, чем сорок процентов. Уж я-то знаю.

Глава 6

Для сборки баннеров Алёша попросил выделить ему помощника, и Маша отпросила с урока Павлика Разумихина. Из всего мужского состава выпускных классов, кажется, только Павлик не чурался ручного труда. На большой перемене Разумихин прибежал в класс. Вид у него был возбуждённый.

– Народ, это нечто! – воскликнул Павлик. – Картины – блеск! Девятов отжёг по полной.

Все, кто успел к тому времени вернуться из столовой, тут же рванули в актовый зал.

Алёша открыл дверь, но вместо одного Разумихина в помещение ввалилось человек двенадцать парней и девушек.

– Эй, куда? – крикнул Алёша. – Ещё не готово! Там на полу крепёж разложен, эй!

Алёшу оттеснили к стене. Последним в зал вбежал Павлик, всем своим видом изображавший раскаяние.

– Прости, старик, – сказал он и развёл руками. – Нельзя преграждать путь народа к искусству.

Ребята обступили картины.

– Ой, мамочки… – выдохнула Катя. – Это же круто, да?

– Вот у этого Пушкина нос какой-то длинный, – сказала Прудникова.

– У тебя у самой нос длинный, – вступился Павлик. – Сможешь так нарисовать?

– А я разве сказала, что плохо? – оправдывалась девочка.

– А это что за чувак? – спросил мальчик из 11-го «Б» в серой толстовке и с капюшоном на голове. – Для Раскольникова что-то староват.

– Ребя-та! – Прудникова вытаращила глаза. – Это же не Раскольников! Это… знаете кто?.. Вы телевизор вообще смотрите?

В распахнутые двери актового зала вошли директриса и Маша.

– Так, – сказала Нинель. – Что здесь за собрание?

Ребята расступились, только Алёша не тронулся с места.

– Таланты и поклонники, – сказала Маша, улыбнулась и бросила на Алёшу ободряющий взгляд.

– Хм… – Нинель Валентиновна обошла все картины, одну за другой.

В зале повисло молчание.

– Вы думаете, это хорошо? – обратилась начальница к Маше. – Все эти шутки над классиками. Кто здесь нарисован, Маяковский? Что-то не нравится мне этот Маяковский.

Маша обеими руками прижала к груди классный журнал.

– Нинель Валентиновна, это не просто хорошо, – сказала она. – Это остроумно, тонко, талантливо.

– А мне кажется – фривольно и чересчур дерзко. – Директриса покачала головой.

– Послушайте… Да ведь это всё цитаты. Постмодерн! Помните ленинградское неформальное искусство? – Маша с жаром бросилась защищать ученика. – Шинкарёв, Шагин… Тихомиров! Мы же современные люди, Нинель Валентиновна.

Маша не сомневалась ни на минуту: директрисе очень понравились рисунки ученика, но от пристального взгляда начальницы не скрылось ёрничество, присущее почти всем работам молодых художников. Если Маша видела в этих сюжетах шутку и полёт свободной фантазии, то консервативная Нинель вполне могла принять смелость за наглость, а юмор – за издевательство. Маша вдруг подумала: а если начальница возьмёт да и запретит монтаж баннеров? Возьмёт да и забракует всё, над чем Алёша трудился целый месяц?

Ничего подобного допустить было нельзя. Маша решила, что отстоит работу своего ученика, чего бы это ей ни стоило.

– Всё-таки Маяковского я бы убрала, – сказала Нинель после недолгого молчания.

Маша смотрела на директрису, и внутри у неё закипала злость. Ах ты старая колода, думала Маша, пытаясь скрыть раздражение. Ты ведь даже не представляешь себе, сколько труда парень вложил в эти работы.

– Я считаю, – произнесла Маша с нажимом, – Маяковского нужно оставить.

– Ну пожалуйста! – зашумели старшеклассники. – Пожалуйста, давайте оставим…

– Подписано же: «Готов тут же его спасти». – Девочка из 11-го «Б» класса присела на корточки перед картиной.

– Действительно, – пожала плечами Маша. – Совершенно безобидный рисунок.

Нинель взглянула на часы: до конца перемены оставалось минуты полторы.

– Добро, – сказала наконец директриса и торопливым жестом схватила синий ежедневник. – Шесть так шесть.

Потом обернулась к Маше.

– Имейте в виду, на праздник могут приехать гости из Министерства образования. Это ещё не точно, но… – Нинель снова посмотрела на часы и устало махнула рукой: – Монтируйте!

Директриса направилась к выходу. За ней последовала и Маша – на ходу она обернулась к кучке ребят, полукругом обступивших шесть белых подрамников; дети радостно что-то обсуждали. Маша встретилась глазами с Алёшей и мысленно поздравила ученика с его первой маленькой победой. Задним числом она отметила, что среди ребят, которые прибежали поглазеть на Алёшины работы, кажется, не было Данилы Красневского.

За три часа – а именно столько оставалось до праздника – новость об Алёшиных картинах быстро облетела всю школу. На переменах в актовый зал приходили учителя и ученики; туда заглянул даже охранник c первого этажа. Монтаж баннеров занял почти всё утро, но на последнее занятие им всё-таки пришлось вернуться в класс. Пятым уроком в расписании 11-го «А» стояла физика.

– Не буду тебя сегодня спрашивать, – сказал физик Алёше. – Почему-то я уверен, что домашнее задание ты не выполнил. Но задачу на механику попрошу решить вместе со всеми.

Природа наделила Анатолия Игоревича невзрачной внешностью. Его лицо было построено из мягких, текучих линий. К сорока годам у физика образовалось небольшое брюшко, но самой выдающейся частью тела у него была голова – продолговатая, непропорционально крупная, и потому ученики прозвали физика «яйцеголовый». У «яйцеголового» имелось всего два или три пиджака – поношенных, всегда плохо выглаженных – и одна коричневая шерстяная жилетка, которая сидела на нём совсем в облипку. В одной и той же одежде Анатолий Игоревич появлялся из года в год; подобное постоянство не добавляло солидности его облику. Однако предмет свой он подавал хорошо и дисциплину на уроках держал, хотя ни среди учащихся, ни среди учителей особым авторитетом не пользовался.

– Итак, дано. – Анатолий Игоревич подошёл к доске и взял мел. – Масса состава, летящего на Анну Каренину, –