Знамена над штыками - Иван Петрович Шамякин

первую неделю большого поста пришла весть, что немцы заняли Гомель, Андрей домой не показывался ни днем ни ночью: куда-то ездил, ходил, войско свое обучал в поле, окопы под Иговкой рыли, долбили мерзлую землю.

Вскоре немцы и Добруш взяли. По крупецкому отряду, который преградил им дорогу, из пушек били. Между Крупцами и Переростом большой бой шел, немцев уложили, как снопов на току. Обозлился германский царь за убитых и приказал из пушек стрелять по селам, никого не жалеть. Люди в холодных подвалах сидели, спасаясь от снарядов и пуль.

Два дня бились кормянцы в чистом поле под Иговкой; шли по колено в грязи — к тому времени уже наступила весна. Да что ты сделаешь, если у немцев пушки и пулеметы, а у наших одни винтовки, да и то патронов не хватало; мать слышала это от отца моего, который также был в отряде; в ту зиму они только поженились.

Наши вынуждены были отступить. Через речку, по Ягодному, — хорошо, что болото не растаяло еще, — на Злынку подались все отряды.

Андрей на минутку заскочил домой — переобуться, взять в дальнюю дорогу хлеба.

Вышел из хаты и побежал: надо было нагнать свой отряд. И тут посреди улицы, перед окнами родной хаты, его настигла пуля.

— Германцев не было еще тогда на нашей улице, — рассказывала мать, вытирая слезы. — Люди говорят: свой выстрелил, тот, что урядником при царе служил. Зол он был на Андрея, ведь Андрей сразу за Советы стал, отрядом командовал, в Добруш ходил, товарища Ленина помогал освобождать. Мы в подвале сидели, не видели, как убили Андрея. А потом германцы вошли и уже никого не пускали к нему, когда узнали, что он командиром был. Из пулеметов стреляли. Отец наш — ваш дед Степанец — просил, умолял, деньги платил, чтоб разрешили по-людски похоронить Андрея. Все равно не разрешили.

Сидя за печью, слушал я этот бесхитростный рассказ; боль и скорбь матери сжимали мое детское сердце и, как ничто другое, распаляли мою фантазию, возбуждали гордость за близких мне людей, кормянцев, которые не убоялись с винтовками пойти на немецкие пушки.

Потом, когда овладел иной формой познания мира — книгой, выучив биографию Ленина и историю революции, я, хорошо помня рассказ матери, удивлялся, откуда могла возникнуть невероятная легенда, что Андрей Калинин ходил в Добруш и помогал красногвардейцам освобождать Ильича от немцев.

Отец мой этого не знал, отмахивался: «Мало ли что придет бабе в голову». Лесничествовал он далеко от родной деревни. В Корму я наведывался редко, и как-то не удавалось встретиться с теми, кто участвовал в этих событиях, узнать об этом более детально. В конце концов согласился с мнением моих друзей-студентов, что легенда эта — местный крестьянский отзвук, эхо на кадетско-эсеровскую брехню, будто немцы везли вождя революции в пломбированном вагоне.

На этом, по правде говоря, я успокоился и уже стал забывать рассказ матери — всему свое время.

Но вот года два назад, читая документы того времени, когда шла борьба за победу Советской власти, наткнулся я на сводку штаба Московского военного округа. Член фронтовой коллегии Аралов и член оперативного отдела Мустафин 8 марта 1918 года в 20 часов донесли в штаб Московского военного округа:

«На Западном фронте, несмотря на заключение мира, боевые действия на участке Гомель — Новозыбков не прекращаются. 6 марта после обстрела немцами нашего отряда в районе станции Добруш из орудий и пулеметов, стоящих на платформах поезда под командой русского офицера в погонах подполковника, наши войска, сильно озлобленные этим, перешли в наступление и коротким ударом заняли станцию Добруш. 7 марта бой продолжался. Мы продвинулись вперед и отбили утраченный три дня назад бронированный поезд „Товарищ Ленин“».

Так вот откуда возникла легенда, которую рассказывала мать!

1

Комиссар отряда Елисей Арефьев вышел из темноватой квартирки начальника разъезда и… зажмурился, захлебнувшись от света и воздуха. Утро было удивительное, сказочное. Такое может быть только в марте, ранней весной. И только вот тут, среди леса, на маленьком разъезде, где вокруг почти первозданная природа. Действительно, лес почти не тронут рукой человека, с двух сторон подступающий до самой насыпи лиственный лес — низинный дуб, осина, граб, ольха. Под деревьями еще лежит снег. Снег уже тронут весной и людьми, расположившимися тут. Но от ночного мороза он отвердел и удивительно звенит под ногами бойцов. Над головой, на старых липах, возвышающихся над зданием станции, — птичий гомон. Сколько там птиц! И поют на все голоса! Он, комиссар, москвич, горожанин, даже не знает, как они называются, эти певуньи ранней весны… Воробьев он знает. Но воробьев на деревьях, кажется, нет. Они вот тут, под ногами, — осмелели и порхают, скачут по насыпи, возле теплушек, на крышах вагонов, близ кухни, что мирно дымила по другую сторону пути, на поляне между штабелями бревен и поленницами березовых дров. Чего-чего, а топлива тут хватает!

Синева неба резала глаза. Солнце слепило. Оно только поднялось над лесом и стояло как раз над железнодорожной просекой, которая, туннелем сужаясь вдали, рассекала лес рельсами, уходившими на восток.

Арефьев, человек лет сорока, с присущим ему запалом подумал, что солнце взошло в Москве. От мысли такой стало приятно на душе.

Прислушался. Вокруг царила тишина. Нет, он не слышал, как весело, с переливами поет пила — пилят дрова около кухни, — звенит снег и шуршит под ногами песок на насыпи, как щебечут птицы. Он слушал другую тишину, желанную, долгожданную, — тишину мира. Он, как миллионы других солдат, мечтал о ней, о такой тишине, сражался за нее. И вот наконец осуществилась эта всенародная мечта. Позавчера получена телеграмма Крыленко, что в Бресте подписан мирный договор. Верховный главнокомандующий приказал прекратить все военные действия и оставаться на своих позициях.

Приказ они выполнили.

Московский красногвардейский отряд, его штаб, тылы разместились на лесном разъезде Закопытье, откуда можно связаться по телеграфу с центром. Боевые роты — там, на взлесье, под Добрушем, который они вынуждены были три дня назад оставить под натиском кайзеровских войск.

Тишина желанная, но нерадостная. У Елисея Егоровича сжалось сердце. Вот куда, гады, доперли — до Москвы рукой подать! Когда Троцкий сорвал переговоры, их, отряд московских пролетариев, послали в Калниковичи, чтобы помочь обессиленной армии сдержать наступление немцев. Но старая армия, в сущности, развалилась, а новую, революционную армию не успели еще создать. Четыре месяца всего живет Советская республика! Правда, народ в Полесье — в городах,