Сонет с неправильной рифмовкой. Рассказы - Александр Львович Соболев

За дорогу мы сделали всего три остановки — ради того, что наш капитан эвфемистически называл «технический перерыв». На негнущихся ногах, совершенно задубевший от ветра, речного холода и неловкой позы, я выходил на берег с незамысловатой целью, внутренне раздираемый двумя противоречивыми мыслями: мне было иррационально тревожно, что мои спутники уплывут без меня и одновременно мне неистово хотелось от них удрать, закончив эту уже опостылевшую мне поездку. Каждому, наверное, случалось ощутить, насколько склад наших мыслей зависит от физического комфорта: вероятно, нужно обладать фанатизмом святости, чтобы сохранять ровное настроение души в момент, когда твоя тленная оболочка подвергается даже самым незначительным испытаниям, чуть выходящим за рамки обыденности. Все во мне отзывалось раздражением как прикосновение к больному зубу. Вряд ли, конечно, мои товарищи могли бы это оценить: даже если бы я, свихнув на минуту с ума, попробовал бы им изложить свои ощущения, они, скорее всего, пожали бы плечами и переглянулись, а то и насупились бы: если мне рутина их существования кажется нестерпимой, то какого же черта я напрашивался? Сам себя успокоив этой отрицательной риторикой, я смиренно лез обратно в лодку. За все эти «технические перерывы» мы не обменялись и двумя фразами.

Наконец к вечеру мы причалили к деревянным мосткам какой-то деревни, аккуратно раздвинув своим железным носом скопление деревянных лодочек. Перед этим мы несколько раз поворачивали, последовательно сменив реку-гиганта на реку поменьше, потом зайдя из реки поменьше в совсем небольшую протоку и уже аккуратно, на самой малой скорости, протарахтев немного по ней вверх по течению. От мостков, куда я, кряхтя и спотыкаясь, выбрался, видны были несколько изб, приводивших на память полузабытое слово «повапленные»; среди них была одна поновее прочих, рядом с ней стоял столб со спутниковой тарелкой. В пароксизме необоснованного оптимизма я проверил свой телефон — он не работал. «Ну ты погуляй немного, надо тут повидать одного», — сообщил мне капитан (по мере удаления от цивилизации он как-то видимо опростился), и они вдвоем пошаркали по крутому берегу вверх. Я присел на пенек рядом с мостками и закурил.

Очевидно было, что для местных явление нашей лодки — что-то вроде прибытия английской эскадры в Петроград в 1915 году, так что я совсем не удивился, когда через четверть часа ко мне пожаловали первые гости. Были они втроем, как на подбор, словно иллюстрация из какого-нибудь антропологического атласа или рекламного плаката: красивая девочка, некрасивый мальчик, ужасно некрасивый мальчик. Они стояли на тропинке чуть выше и смотрели на меня, я курил и смотрел на них. В мое время деревенские дети были, кажется, попроще и погрязнее, а уж одевались точно похуже… Хотя я сам был одним из них, так что судить об этом сейчас сквозь оптическое искажение полувека мудрено. Были они, как положено, босиком, причем некрасивый по-мартышечьи почесывал себе левую голень правой грязной ступней. Комаров пока было не видать. «Вы из Москвы приехали?» — подарила наконец девочка. «Да», — отвечал я. «Чернику покупать?» Я где-то читал, что один из краеугольных камней местного благосостояния — летний сбор ягод, которые оптом закупаются ушлыми умельцами для перепродажи на молокозаводы, и что при наличии известного энтузиазма можно составить на этом недурной по здешним меркам капиталец. «Нет». «А что, грибы?» — продолжала девочка, и видно было, что возможный список поводов для появления пришельца близок к исчерпанию. «Охота запрещена», — строго сообщила она, не дожидаясь моего ответа. Не люблю я детей и не понимаю, как с ними разговаривать. «Я просто путешествую, — произнес я, подумав. — Скоро поплыву дальше». Это не произвело на них никакого видимого впечатления, и мне почему-то стало обидно. Если бы к нам в детстве приплыл по реке непонятный человек и сказал бы, что он путешественник, мы, думаю, забросали его вопросами про дальние моря и страны, даже если бы оказалось, что он — серебряный значкист (так тогда говорилось) общества «С рюкзаком по родному краю». Эти же младенцы, мудрые как змеи, были до обидного прагматичны. «А что вы нам привезли?» — спросил хриплым басом мальчик, который пострашнее. Девочка посмотрела на него с уважением. Есть такой тип мужской красоты, носители которого больше всего напоминают гориллу, ради невинной шутки обряженную в человеческий костюм: выдающиеся надбровные дуги, низкий лоб, крепкое сложение. Глядя на мальца, который явно собирался вырасти в подобную переходную ступень от высшего примата к высочайшему, я подумал, что необыкновенная привлекательность этого типа для женщин должна быть атавистичной и, следовательно, как всякий атавизм, необоримой. В обычной ситуации я потянулся бы за телефоном, чтобы это сразу на всякий случай записать, но тут было неловко. Из зернышка этой неловкости сразу выросла другая: я вспомнил, как брал с собой в Непал пакет грошовых мелочей для угощения местных детишек и внутренне на себя посетовал, что в этот раз ничего подобного не пришло мне в голову. «Двести рублей хватит», — подхватил мою мысль первобытный мальчик. «Каждому», — быстро добавила девочка, но не успел я покорно полезть за деньгами, как все трое одновременно уставились вверх и, очевидно, что-то заметив или услышав, бросились прочь. Через минуту наверху показались мои спутники.

— Не заскучал ты тут? — дружелюбно спросил меня старший. Были они, похоже, уже немного выпивши. — Давай брезент натягивать — ночуем здесь, завтра дальше поплывем уже на вишерке.

— Вещи оставляем?

— Да, конечно, никто не возьмет.

Я не был в этом так уж уверен, но, чтобы не выглядеть глупо, взял с собой только рюкзак с документами и деньгами. Мы затянули большим куском прорезиненной ткани все наше имущество и побрели вверх, прихватив сумку, издававшую характерное позвякивание. Деревня, как и казалось с воды, состояла из семи изб разной степени заброшенности, как будто иллюстрация из какой-то этнографической книжки: от практически нового дома до совершенных руин. Рыжая остроухая собака побежала в нашу сторону, потявкивая, но, что-то неочевидное разглядев, передумала и вернулась к своим делам. Мы зашли, разувшись, в новую избу. За огромным столом сидел, прислонившись к бревенчатой стене, насмерть пьяный мужик с русой бородой. Время от времени он приоткрывал осоловевшие глаза, как будто надеясь, что мы исчезнем. У выбеленной русской печки хлопотала, звеня железом, раскрасневшаяся женщина со стянутыми в пучок черными волосами. Похоже, мы застали конец семейной ссоры, которая окончательно утомила главу семейства и только взбодрила его жену. В углу радио бурчало что-то неразборчивое.

— Ну? Люсь, мы только поужинаем и пойдем спать к Левашовым, — примиренчески проговорил старший из моих Алексеев.

— Да