Метагалактика 1995 № 1 - Игорь Волознев

— Позвольте усомниться в искренности вашей тирады, — вышел вперед Николай Николаевич Вольф. — Вчера вы убили моего друга. Сегодня уговариваете, — кивнул на толпу, — ведете на смерть тех, кто вам по невежеству своему может поверить. Покойный комендант не успел сообщить узникам острога, быть может, самое важное! Его Величество Государь Александр Первый объявил всероссийскую амнистию. И все с сегодняшнего дня были бы на свободе! За вами и был послан корабль под русским флагом. Теперь же, сотворив бунт и убийство, вы обрекли себя на царский гнев. Одумайтесь, пока не поздно! И отдайтесь на милость Государя нашего! В толпе возникло замешательство:

— Как так амнистия?

— Чего ж нам сразу не сказали?

— Не верь ему, братцы! Брешет!

— Пусть какой документ покажет!

— Стройся! — прервал гвалт Бурковский.

Бывшие узники, солдаты, команда корабля, нехотя, кое-как выстроились в две шеренги.

— Была ли амнистия, не было ли ее, сейчас не об том речь, — продолжал Бурковский. — Я сообщил вам о нашем плане. Мы никого не держим. Кто не желает плыть с нами — шаг вперед!

Двое солдат и трое матросов вышли из строя. Шагнул было и четвертый, но его остановил боцман:

— А ты куда, Ваня? Ты что — с этой рванью? Опять беду на голову кличешь?

— Ты припомни, чума! — говорил боцман тусклым голосом, — как они тебя напоили в индийском городе Калькутте. А тебе нельзя. У тебя головка слабая.

— Так ить… — засмущался здоровяк. — Друзья-товарищи. Завсегда вместе были, в кучке.

— Пущай эта пьянь остается. Их камчадалы очень даже ждут. А ты знаешь, Ваня, кто есть камчадалы?

— Кто?

— Людоеды, Ваня, — вздохнул боцман. — Они, Ваня, людей едят.

— Дурак ты, боцман. И шутки твои дурацкие, — сплюнул за борт проходящий мимо небритый низкорослый узник.

— Вот когда из тебя суп сварят, узнаешь, кто дурак, — почти не обиделся боцман. — А ты, Ваня, их не слушай. Ступай себе в строй, ступай. Ну их к бесу.

— Вы, господа, насколько я понимаю, остаетесь? — подошел к связанным офицерам Бурковский.

Все ответили ему молчанием. Вольф брезгливо смотрел в сторону; мичманы, опустив головы, смотрели под ноги, унтер-офицеры Андронов и Неродных, будто не замечая подошедшего, непринужденно перешептывались; Васюков с ненавистью уперся взглядом в глаза руководителя бунта.

— Что ж, воля ваша, — усмехнулся Бурковский. — Оставайтесь.

— Я, пожалуй, с Вами, господин поручик, — неожиданно сказал Некрасов.

— Что?! — вскинулся Вольф, лицо его налилось, стало почти багровым от прилившейся крови. — Как… как вы посмели?! Вы, дворянин, русский морской офицер!

— Я, знаете ли, люблю авантюристов, — обращаясь к Бурковскому, невозмутимо продолжал Некрасов. — Вся эта Ваша затея, господин… мм… поручик, конечно же закончится крахом. Хотел бы быть свидетелем этого.

— Мне свидетели не нужны, — сухо заметил Бурковский. — Мне нужен толковый моряк! Если Вы соглашаетесь присоединиться к нам, я назначаю Вас капитаном корабля.

— Да, я согласен! — кивнул Некрасов.

— Подлец! — Вольф рванулся, но его удержали, повалили на палубу двое караульных.

Третий солдат по молчаливому приказу Бурковского подошел к Некрасову, развязал и размотал тугую веревку.

Остальные офицеры в изумлении глядели друг на друга, смущенные и потрясенные происходящим.

— Господа, не будем из всякой ерунды устраивать древнегреческое трагическое действо, — Некрасов растирал на руках красные рубцы, оставленные веревками. — Меня, например, вот вы, Андронов, удивляете. Несколько часов назад жаловались на удачу, которая, якобы, обошла Вас стороной. Что ж Вы? Дерзайте! Может быть это — единственный выпавший шанс! Перед Вами — весь мир!

— Да! Я готов на любое предприятие! — унтер-офицер Архип Андронов чувствовал себя в этот миг героем, кем-то вроде неизвестного и загадочного Буонапарте. — Я готов на все, но не на предательство!

— Не будем, господа, бесплодно сотрясать воздух, — прервал Андронова Бурковский. — Здесь собрались не мальчики. И каждый из нас — кузнец своего счастья. Или несчастья…

26 июля. 11 час.

Грело солнце, ослепительно сверкал Тихий океан. Белые паруса растворялись в далекой синей дымке.

Оставшиеся на полуострове люди, стоя на высоком берегу, смотрели вслед уходящему кораблю.

— Жаль ребят. Поверили этой сволочи, — зло сказал Васюков.

— Хоть бы живы остались, — утирая белым платком слезы, прошептала красавица Таня.

— Благослови их Господь, — сказал сизый испитой священник острога и перекрестил уходящих.

— А я им завидую, — тихо, будто про себя сказал Николай Николаевич Вольф.

Никто его не услышал…

26 июля. 17 час. 55 мин.

Начало пути, тем более дальнего, всегда веселее, чем его конец…

На палубе, уходящего в неизвестность корабля, все шло вкривь и вкось. Наши люди везде гулять умеют — даже посреди океана! Тут тебе и песня, тут тебе и пляска, тут и соленое русское слово:

— Стоит поп на люду, подпер шишкой бороду!

— Трах, трах, трах — любит монах старуху на осиновых дровах!

— Был я добрый молодец! Пошел я к синю морю дубище-коренище рубить! Как отрубил я коренец, он ударил меня посреди яец! Так вот — у меня рубец!

— Стали мы дядюшку женити! Послали за свахами — четыре свахи дубовые, пята сваха вязовая. С той радости наш дядюшка уделался, кругом обделался! Домой побежал — никому не сказал!

…Внизу в капитанской каюте Бурковский и Некрасов пили французский коньяк.

— Как это ни странно, я в некотором роде способствовал успеху вашего восстания, — рассказывал Некрасов. — Невольно, разумеется. Я упросил коменданта пригласить Вас на ужин. Дело в том, что со мной учился некто Бурковский. Очевидно, Ваш однофамилец. Кстати, прекрасный добрый человек…

— Не в пример мне, — улыбнулся Бурковский.

— Кокетничаете, поручик? — чуть прикрыв глаза, сказал Некрасов. — Вам ни к лицу, Вы не красная девица.

— Вот хлебнем вместе морской водицы, узнаете — кокетничаю или нет.

— Да, — вздохнул Некрасов, — хлебнуть придется.

Они помолчали. Потолок над ними ходил ходуном — веселье на палубе набирало силу.

— Веселится народ, — прислушиваясь, сказал Некрасов.

— А Вы их не попрекайте особенно, господин Некрасов, — сказал Бурковский, разливая коньяк — Когда теперь еще доведется? Да и ром кончается.

— Да. Наш человек пока не увидит дно бочонка — не угомонится, — согласился Некрасов. — Кстати, что вы скажете о своих людях. Вы-то их всех знаете, как облупленных.