Российский либерализм: идеи и люди - Коллектив авторов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
17 марта 1849 года Иван Аксаков попал под арест: его на основании перехваченных писем к московским друзьям заподозрили в создании совместно с Ю. Ф. Самариным «подпольной организации». Император Николай, ознакомившись с материалами допроса Аксакова, сделал там личные замечания (весьма доброжелательные) и дал ставшую знаменитой инструкцию начальнику III отделения А. Ф. Орлову: «Призови, прочти, вразуми и отпусти!»
Аксаков оказался на свободе, но под негласным надзором. В 1851 году министр Л. А. Перовский предъявил ему фактический ультиматум: либо служить, либо заниматься литературной деятельностью – и Аксаков подал в отставку. Это был единственный способ отстоять свои права. «А как вы думаете, спросил ли бы Пушкин, какую карьеру ему выбрать?» – подбодрила его А. О. Смирнова-Россет.
В 1840–1850-х годах Иван Аксаков был еще «чистым и ярым западником» – об этом свидетельствует в своих записках А. И. Кошелев. Аксаков не разделял ни восхищения допетровской Русью, ни преклонения перед «особенностями» русского народа. Он слишком много повидал в российской провинции и желал не построения теорий, а конкретных практических улучшений действительности, в том числе отмены крепостного права и реформирования судебной системы. Славянофильские крайности старшего брата Константина нередко вызывали у Ивана иронию. Снимок Константина на дагерротип он, например, комментировал так: «Истый москвич с татарскою фамилиею и нормандского происхождения, в русском костюме XVII столетия, сшитом французским портным, изобретением западным XIX века, передал свои черты лица медной доске…»
В более серьезных спорах с братом Константином (заслужившим прозвище «передовой боец славянофильства») Иван Аксаков призывал прежде всего считаться с действительностью. А действительность иногда доводила его до отчаяния: «Ах, как тяжело, как невыносимо тяжело порою жить в России, в этой вонючей среде грязи, пошлости, лжи, обманов, злоупотреблений, добрых малых, мерзавцев, хлебосолов-взяточников, гостеприимных плутов – отцов и благодетелей взяточников… Вы ко всему этому относитесь отвлеченно, издали, людей видите по своему выбору только хороших или одномыслящих, поэтому вы и не можете понять тех истинных мучений, которые приходится испытывать от пребывания в этой среде, от столкновения со всем этим продуктом русской почвы. Там, что ни говорите в защиту этой почвы, но несомненно то, что на всей этой мерзости лежит собственно ей принадлежащий русский характер!»
В 50-х годах славянофильство теоретика Константина казалось практику Ивану лишь отвлеченной теорией. И он критиковал «деспотизм теории над жизнью», как «худший из деспотизмов», поскольку попытки подчинить народ чуждой ему теории делают жертвами целые поколения. «Допетровской Руси сочувствовать нельзя, а можно сочувствовать только началам, не выработанным или даже ложно направленным русским народом, – но ни одного скверного часа настоящего я не отдам за прошедшее!»
Все это не помешало Аксакову выступить в 1852 году редактором славянофильского «Московского сборника» (с оговоркой в предисловии о том, что «не все участники сборника думают одинаково»). Сборник получил известность благодаря своей «честной физиономии», однако, поскольку в «мрачное семилетие» 1848–1855 годов «честные физиономии были непозволительны», вызвал недовольство одновременно и в III отделении, и в Главном цензурном комитете, и у министра просвещения.
В результате второй том сборника, где сам Иван Аксаков, вспомнив свой чиновничий опыт работы в Калуге, «отвалял на обе корки» губернское общество, просто не допустили к печати. Аксакову вообще запретили что-либо печатать и даже редактировать без разрешения Главного комитета цензуры. Впрочем, в 1853 году в Петербурге вовсю ходили списки аксаковских «сцен» «Присутственный день в Уголовной палате». Это был первый ручеек того потока самиздата, который хлынул в общество в последний год несчастной Крымской войны.
Крымская война застала Ивана Аксакова за изучением ярмарок на Украине: он выполнял поручение Русского географического общества. В 1855 году он вновь оказался на Украине – но уже казначеем и квартирмейстером Серпуховской дружины Московского ополчения. На недовольство отца и брата Константина он отвечал: «Вступать в ополчение не значит согласиться на разыгрываемую комедию, а значит изъявить готовность участвовать в опасностях, угрожающих России, чьей бы виной они ни были навлечены». Иван хотел, чтобы было что ответить совести, если она спросит: «А ты где был, когда решалась судьба Отечества?» Честный и работоспособный штабс-капитан Иван Аксаков поставил дело так, что красть в дружине стало невозможно. Впрочем, война уже перешла в стадию «странной», и ополчение дожидалось ее конца в составе гарнизонов Одессы и Бендер (лишь один раз Аксаков видел издали английский пароход-фрегат).
По окончании войны Аксаков вошел в комиссию князя В. И. Васильчикова, занимавшуюся «беспорядками» в продовольственном снабжении русской армии. Судя по письмам, даже у повидавшего много злоупотреблений Ивана Аксакова от подробностей «волосы дыбом становились». Он пришел к убеждению, что Севастополь должен был пасть хотя бы для того, чтобы «явилось на нем дело Божье, то есть обличение всей гнили правительственной системы». На этом закончилась служебная карьера Ивана Аксакова, дослужившегося до чина надворного советника, который «никаким награждениям не подвергался».
Вместе со служебной карьерой прекратились и поездки Аксакова по России. Но «оттепель» нового царствования настолько облегчила возможность выехать за границу, что сотни и тысячи русских подданных буквально хлынули в Европу. Одним из них стал в 1857 году и Иван Аксаков. Отец благословил его поездку довольно своеобразно: «Увидишь своими глазами, до каких жалких результатов довела народы так называемая цивилизация… Снисходительнее взглянешь на все наши недостатки и неустройства…» Иван Аксаков действительно смотрел на Европу критично, но в его подробных письмах-отчетах домой нет желчности. Ему интересны «жизнь и быт действительных народов» Европы. Аксаков восхищается Германией (Нюрнберг – «чудная средневековая игрушка»), испытывает в Париже «чувство провинциала, приехавшего в столицу, восхищение капитана Копейкина», в Италии прикуривает сигару от горячей лавы Везувия, пленяется Венецией. Больше всего критики достается французам, и это вполне понятно. На войну с ними Аксаков уходил всего три года назад, а в Париже ему пришлось быть свидетелем триумфа победителей: по бульварам проходят батальоны зуавов с наградами за взятие Севастополя, со знаменами, разорванными русскими пулями. Звучат новые парижские названия: Альма, Малахофф…
В письмах Аксакова нет ничего о поездке в Лондон (недалеко ушла Россия от эпохи тотальной перлюстрации писем). В Лондоне Аксаков встречался с Герценом. Конечно, это был не просто визит одного из сотен русских туристов, для которых Герцен был специфической лондонской достопримечательностью. Впечатления от личной встречи у обоих были весьма теплые. Герцен писал о собеседнике: «Человек большого таланта… немного славянофил, человек с практической жилкой и принципиальностью»; «Мы с ним очень и очень сошлись…».
Основные чаяния Герцена и Аксакова действительно сходились: освобождение крестьян, гарантии прав личности, проведение демократических реформ. Аксаков становится одним из «тайных корреспондентов» «Колокола» и «Полярной звезды» (наряду с И. Тургеневым, Б. Чичериным, К. Кавелиным). Герцен публикует сатирические «Судебные сцены» Аксакова, мистерию «Жизнь чиновника», корреспонденции о современной жизни России. Связь с Герценом сохраняется до 1863 года, когда «лондонский пропагандист» разрывает со многими российскими либералами. Во второй половине 1850-х годов Аксаков сыграл заметную роль в налаживании связей Герцена с кругом славянофилов. Благодаря этому, как заметил Н. Я. Эйдельман, «еще одна группа русских либералов отныне „работала“ на демократическую печать».
Общий вывод Аксакова от путешествия по Европе довольно интересен: «Если бы я был богат, то после семи-восьми месяцев упорного труда и подснежной жизни я бы уезжал каждый год месяца на четыре или пять за границу».
В эпоху Великих реформ Иван Аксаков выбрал для себя редакторско-издательское поприще («это поважнее, чем участие в ополчении»). Возможность влиять на общественное мнение казалась ему весьма важной – недаром на юбилее актера М. Щепкина в 1856 году Иван Аксаков предлагает тост за общественное мнение…
Аксаков признавался: «Я гораздо умнее на бумаге и в стихах, чем в разговоре». 1857 год – его первые тайные корреспонденции в «Колоколе». 1858 – начало 1859 года – негласное редактирование газеты брата Константина «Молва» до самого ее закрытия, «Русской беседы» и «Сельского благоустройства» Кошелева; попытка издавать свою газету «Парус». Вышли всего два номера «Паруса» – в нем свобода слова слишком опережала дозволенную «гласность».
