Круглый стол на пятерых - Георгий Михайлович Шумаров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Поэтому она не верит, чтобы у Васильевой и Великакова что-то получилось. Они слишком разборчивы. Она вздохнула с облегчением, как будто разобрала сложную фортепьянную партию. Все стало на свои места. Флирт пугает меньше, чем какое-нибудь сумасшествие на манер Ромео и Джульетты.
Спрятала сигарету и встала.
— Кажется, дождь, мне надо идти.
Тоня пропустила Великанову вперед. В коридоре Тамара Ильинична подала Васильеву руку, тот поспешно пожал ее. Дверь захлопнулась.
— Можно полюбопытствовать, о чем вы говорили?
— Можно полюбопытствовать, зачем ты пришел?
— Черт побери, но ведь ты сама водишь за нос людей, когда речь заходит об отце Сережки!
— Больше этого не будет.
— Ну что ж, я могу тебе помочь и рассказать кое-где о наших настоящих отношениях, хотя после визита этой красавицы нам разумнее всего не ссориться.
Он бил в самую точку. Васильеву хорошо было известно, что игра в мужа и жену теперь нужна не столько ему, сколько ей. Она слабее и боится людских пересудов. Мужество, с которым она в свое время отчаялась пойти к Раевскому, кумушки сейчас называли ошибкой, слабостью и грехом. Если это в порядке вещей у мужчин, то женщинам такого не прощают. Он не уверен, что и новый любовник поймет ее, когда схлынет страсть. Но Васильев великодушен. Он готов начать с женой заново. Это решит все вопросы и ни к чему его не обяжет.
Жена молчала. Васильев расхаживал по коридору и нетерпеливо расправлял ногой сбившуюся дорожку.
— Каждый из нас набит собственными предрассудками, — раздраженно продолжал он, — и в споре, который мы называем принципиальным, воюют не принципы, а эти самые предрассудки.
— Оставь, — бессильно сказала она.
Когда он ушел, Тоня присела на низкое кресло у вешалки.
Опять тишина, только вздрагивает холодильник да с лестницы доносятся веселые крики ребятишек.
Я уже не могу сказать,
что мало знаю тебя.
Мало знаю — противная,
кокетливая фраза
«Я вернулась с практики и посмотрела, нет ли писем. Но писем не было. У нас в общежитии трое Ивановых: два парня и я. И никто из нас ничего не получил с этой почтой.
На доске объявлений я прочитала записку, приколотую кнопкой: „Товарищи, кто взял письмо на имя Вертоградовой, очень прошу его вернуть. Письмо будет принято в любом виде“.
Я посмотрела письма на букву „В“. Нет, не вернули. Мне стало страшно. Такие истории переносишь на себя. Зачем мы договорились писать письма? Ведь ты же скоро должен вернуться, я верю в это, хоть не ходила к адвокатам.
А вдруг и у меня взяли письмо?
Я пошла к Люсе Вертоградовой. Она живет в сорок второй комнате. У Люси круги под глазами. Она любит одного парня. Он поехал в Архангельск строить бумажный комбинат.
Я ни о чем ее не расспрашивала. Просто посидела, рассказала о практике.
Нет, ты только подумай, как здорово: „Письмо будет принято в любом виде“! И ведь это написала девчонка. Наши мальчишки ходят и посмеиваются. Им непонятно, как девушка на виду у всех может крикнуть: „Да, я люблю его!“
Это еще не всё. Вечером объявление исчезло. Я спустилась вниз, в прачечную. А когда возвращалась, его уже не было. Я побежала к Люсе и увидела в коридоре Сашу и Римму, ее подруг. Они зашикали на меня, когда я хотела войти.
Очень просто: объявление снял дежурный преподаватель Раевский. Он пришел в сорок вторую и стыдил Люсю на все корки за аморальность. Оказывается, мальчишки приписали к записке какую-то гадость и имя Вовки. Он учился у нас, Раевскому нетрудно было узнать, в чем дело.
Если будет комсомольское собрание, я обязательно выступлю. Не знаю, как выглядит с точки зрения педагогики любовь, но уверена, что обвинять Люсю в аморальности — никому не дано такого права, в том числе и Раевскому.
Ладно, посмотрим.
Мне еще хотелось написать тебе, что в нашей комнате сейчас тихо. Я включила настольную лампу и пишу письмо. Немножко странно, но мне легче теперь думать о тебе с тех пор, как я побывала в твоем доме. Мне помогают твои вещи, которые тебя окружают и которые я хорошо помню: цветы, стеллаж, стол в кухне, где мы обедали, и даже белые корпуса больницы — они видны из окна. Все как будто что-то рассказывает о тебе, и я уже не могу сказать, что мало знаю тебя. Впрочем, я этого никогда не говорила. Мало знаю — противная, кокетливая фраза. А я не кокетка, правда?
Вот, в нашей комнате тихо. Девочки уже спят. Когда ты приедешь, я познакомлю тебя с ними. Очень интересные люди. Я продолжаю наш спор (и нашла же время — среди ночи!): интересных и порядочных людей много. У человека на все находится время — на поиски интересных книг, фильмов, памятников. Даже, говорят, марки есть интересные и монеты. А вот на поиски интересных людей время находят одни журналисты.
Прости, больше не буду.
Продолжаю уже без морали. Девочки спят. У окна — Альбина. Она легла рано, но завтра обязательно опоздает. Всегда опаздывает, на собственную свадьбу опоздает. И всегда у нее абсолютно уважительные причины. Очень добрая, поэтому у нее не остается времени для себя.
Гета спит напротив меня. Прекрасно рисует. Непременно хочет похудеть. Придет из техникума и сразу садится за альбом. Сходит на кухню, заглянет в свою тумбочку — „Нет, не буду обедать!“ Но когда приходим мы с практики — я и Катя — и едим с аппетитом заправских строителей, она подсаживается к нам и… В общем, она не похудела.
А Катя — это четвертая. Мы с ней вместе пытались сдавать в институт и вместе не попали. Мы и в школе вместе учились и сейчас в одной группе. Недавно поклялись плакать на распределении, чтобы нас вдвоем послали на один объект.
Андрюша, это было до знакомства с тобой, но мы действительно поклялись. А если ты поступишь в аспирантуру, надо ехать в большой город. А мы с Катей мечтали о каком-нибудь совхозе, который еще не выстроен. Как-то странно получается: в жизнь вторгаются большие города, и от этого становится грустно.
Прости, больше не буду.
Сегодня я шла со стройки и сочиняла тебе письмо. Шла и говорила вслух, а Катя слушала и
