Зеленый поезд (Повести и рассказы писателей-фантастов Сибири) - Виктор Колупаев

— Да, местность здесь у вас весьма оживленная.

— Тогда позвольте вас спросить, коллега: чем же объясняется, что именно нашу деревню избрали местом проведения конгресса?

— Недоразумением, исключительно недоразумением, — саркастически проскрипел черт. — Исполком решил выбрать самую захудалую, самую темную деревню. Естественно, взглянули на карту, и эта местность нас прямо… как это по-русски?., очаровала. И деревня Баклуши, и река Пахучка, и Змеиные болота, и гора Чертовы кулички, и Русалочье озеро. Можно сказать, уникальный уголок. К сожалению, карта оказалась несколько устаревшей, еще дореволюционной. Мы дали задание подобрать о деревне Баклуши газетные публикации. И попалась нам статья некого предпринимателя, побывавшего недавно здесь в качестве туриста и немного знающего русский язык. Вот что он пишет:

«Народ в этой стране темен и непросвещен, до сих пор процветает вера в чертей, леших и ведьм. В деревеньке Баклуши я своими ушами слышал, как один почтенный человек сказал своей супруге возле магазина: «Лучше отдай бутылку, ведьма». На что та ответила: «Да пошел ты от меня к лешему, старый черт!»

После такого свидетельства очевидца, мистер Лопотуша, вопрос был решен окончательно…

«Какая же это скотина так опозорила нашу деревню на весь мир? — грозно подумал дед Кузя. — Возле магазина, говорит. Вроде бы я всех знаю, кто возле магазина. Ужо я его отыщу!..»

— И как видите, ошибочно, — продолжал черт, — Вот и верь прессе после этого. Оказалось, ничего похожего. Оживленное место, электричество, радио, Дом культуры с богатой библиотекой, передовой образцово-показательный кооператив, а главное — просвещенные, приветливые и жизнерадостные люди.

— Добавьте сюда, герр Штюкк, большой гидролизный завод по соседству, который превратил реку Вонючку, прозванную так за целебные сероводородные ключи, в сточную канаву. И осушенные Змеиные болота, где прежде водилось полным-полно дичи, а теперь одна осока. И порошок, который распыляют по всей округе с самолета. От него в лесу вся живность передохла, а у меня, извините, чесотка по телу пошла. И динамик на Доме культуры день и ночь орет без передыху: «Стань таким, как я хочу!» А я, герр Штюкк, не желаю стать таким, каким они хотят. Я, может быть, желаю остаться самим собой, добрым старым домовым, и по мере сил делать свое дело…

«Эвона оно что! — сообразил дед Кузя. — И как это я раньше не допер, ента же штука — самый обыкновенный домовой. Ну и негодяй! Типичный негодяй этот Лопотуша. А еще свой, колхозный. Хает почем зря нашу действительность перед иностранцем, а сало небось русское жрет! Погоди же, доберусь я до тебя, крыса безмозглая, выведу на чистую воду!»

— Понимаю вас, глубоко понимаю и сочувствую, — вежливо вздохнул иностранец, то есть черт. — Мы весьма озабочены чрезмерным развитием того явления, которое определяется понятием «изнанка технического прогресса», или, как любят выражаться русские, «оборотная сторона медали». Но, к сожалению, остановить человечество в его поступательном движении невозможно.

Единственное, что мы в состоянии сделать, — как-то смягчить удар, ожидающийся уже в ближайшем будущем. Собственно, этому и посвящен конгресс. Кстати, далеко ли до Змеиных болот, мистер Лопотуша?

— Напрямую, — ответил домовой, — час ходу. Но я знаю одну окольную тропинку, за десять минут доберемся. Ого, уже время…

И пара нечистых растаяла в темноте на глазах у пораженного всем увиденным и услышанным деда Кузи.

Заинтригованный донельзя, старик решился не ходить нынче на службу — ничего не случится за ночь с Домом культуры, — а отправиться на Змеиные болота и хоть одним глазком взглянуть на затевающийся там чертячий шабаш.

Окольную тропинку к Змеиным болотам знал не только Лопотуша, знал ее и дед Кузя. И хотя за быстрыми на ноги чертями старик явно не поспевал, но через полчаса он уже подходил к той местности, где в добрые старые времена действительно были грандиозные болота, мечта охотников на водоплавающую дичь, а ныне простирались унылые солончаковые луга, заросшие осокой. Луна светила вовсю, и старик видел каждую травинку, каждый лист на тропе.

Внезапно из-за кустов на освещенное место выкатилось что-то. Это было… Это было похоже на два пушистых одуванчика, только побольше. Подскакивая и обгоняя друг друга, покатились они впереди деда Кузи в сторону Змеиных болот. Смекнув, что и эти, по всей вероятности, из той же компании, старик снял шапку, изловчился и накрыл нечисть, как пацаны накрывают зазевавшуюся бабочку. Потом осторожно нашарил их рукой и, стараясь не раздавить, по одному пересадил в карман. На ощупь они оказались как мышата, мягкие, теплые, и гладить их было приятно и щекотно.

Дед Кузя довольно долго бродил по Змеиным болотам, но никаких следов герра Штюкка, Лопотуши или еще чего-нибудь подозрительного не обнаружил. И только под утро, когда луна уже начала бледнеть, а восточная сторона неба исподволь наливаться прозеленью, уловил старик какой-то характерный запашок, отдающий затхлостью и горящей серой. Он пошел на запах и вскоре услышал галдеж и писк, исходящий из небольшого овражка на границе Змеиных болот и леса, что у подножия горы Чертовы кулички. Осторожно, кустами, прокрался он к откосу, глянул вниз — и едва не свалился. Вот это было зрелище!

По всему овражку, занимая добрый гектар площади, кишмя кишела самая разнообразная нечисть. Тут были и обыкновенные черти вроде герра Штюкка, засаленные, лысоватые, с унылыми дряблыми физиономиями, с изрядными брюшками, а иные с обломанными рогами; и зеленобородые коряжистые лешие, обросшие лишайником; и жабообразные, ластоногие, ядовито-зеленые болотные черти с вылезшими на лоб склеротическими глазами; и перепончатокрылые надутые упыри; и кикиморы, которых дед Кузя сразу узнал, хотя отродясь не видывал подобных неописуемых страшилищ; и какие-то длинноногие вертлявые пигалицы; и важные паны, состоящие сплошь из одной бороды; и явно заграничного происхождения лощеные, упитанные, с выражением собственного достоинства на лице гномы и тролли; и скучающие сонные эльфы; и обыкновенные домовые вроде Лопотуши, запущенные, заплесневелые, изъеденные молью и вывалянные в пуху; и разная другая мелочь без названия, отдаленно напоминающая то запечных сверчков, то помятые одуванчики, то ершики, какими моют бутылки.

И вся эта нечисть шебутилась, размахивала ногами, руками, лапами, хвостами и крыльями, у кого что было; невообразимо галдела, пищала, хихикала, свистела, аплодировала, улюлюкала, топала, заупокойно выла и утробно ухала — хоть уши затыкай; и все проталкивались к трухлявому пеньку, заменяющему трибуну, и все требовали слова. Зрелище было настолько непристойное и омерзительное, что дед Кузя хотел уже плюнуть и уйти от греха подальше, но тут один важный седобородый пан, на вид вроде поприличнее других, влез на трибуну, то бишь на пенек, и провыл, что объявляется перерыв на пятнадцать минут, после чего прения будут продолжены.