У последней черты (СИ) - Дмитрий Ромов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Одобряю, — машет он рукой. — Я уже начал. Но он под себя уже многих подгрёб. Непросто это, в общем. Только вот с Лимончиком разбираться нам никак нельзя. Будем политическими путями ходить. Если мы его грохнем, нам точно не выкрутиться. Живыми не оставят. Это стопудово.
Оставят или не оставят, я не знаю. Знаю только, что мы его грохнем. Или он нас. Компромисса быть не может.
Толик ждёт меня на Поварской улице у входа в ресторан дома литераторов.
— Ты не сказал, мы в ресторан или на мероприятие? — приветствует он меня и с удивлением смотрит на молчаливых и серьёзных Какору и Семёна.
Они стоят у входа и внимательно осматривают окрестности.
— Вроде в ресторан, — пожимаю я плечами и уверенно подхожу к двери маленького замка, в котором ресторан и размещается.
Ну, хорошо, не замка, а охотничьего замочка. Дёргаю на себя дверь и… И никаких распоряжений на мой счёт здесь не имеется. Приходится пропускать вперёд Толика.
— Анатоль, ты что писатель? — спрашиваю я, когда мы попадаем внутрь.
— И не просто писатель, а маститый, — усмехается он. — А твои друзья? Они что, с нами не идут?
— Нет, снаружи подождут. А это не ты, случайно, «Му-му» написал?
— Не я, — смеётся он.
— А «Кота в сапогах»?
Он машет головой.
— Ну «Анна Каренина» твоя хотя бы?
— Я написал цикл стихов и большую поэму о комсомоле, — говорит он. — Их напечатали в «Юности», а «Молодая гвардия» отдельным томом издала. «Комсомол — моя судьба» называется. Несмотря на название, там много всего про любовь.
— Про любовь к комсомолу? — хмыкаю я.
— Нет, про любовь между комсомольцами. Я за это дело премию Ленинского комсомола получил, а также членский билет союза писателей и работу в ЦК.
— А ты крутой, Анатоль, — говорю я останавливаясь. — Протащил эротику под знамёнами ВЛКСМ. Я восхищён. Хорошо, что ты устроил этот каминг-аут, а так бы я и не знал, что у меня в подчинении целый лауреат находится. Эротический поэт комсомола.
— Не знаю, что я там устроил, но да, хорошо, что ты теперь знаешь. И нет, эротики там нет.
— А если найду? — усмехаюсь я. — Слушай, пойдём сразу руки помоем, чтоб уже не выходить.
— Ну, давай, — соглашается он. — Гигиена превыше всего.
Мы заходим в туалет, но прежде, чем, собственно, мыть руки, подходим к объектам, воспетым некогда художником Дюшаном и названным им фонтаном. То есть к писсуарам. Наступает весьма интимный момент, во время которого человек становится практически беззащитным.
Я слышу, как в туалет заходят другие джентльмены. Должно быть писатели. Мы сейчас все здесь немного писатели, обдумываю я не самый изысканный каламбур. Единственное место в ЦДЛ, где каждый становится пи…
Додумать я не успеваю, потому что на мою голову опускается что-то очень тяжёлое. И тут же огромный кулак врезается в район правой почки.
Это не кружка, а целый бидон пива, — успеваю подумать я, скрючиваясь от боли. Твою дивизию…
— Второго брать? — доносится голос сквозь наползающий на меня мрак.
— Выруби пока.
Бац!
Да не меня!
Становится темно…
22. Тонкая красная линия
Не знаю, кому как, но мне во тьме нравится именно тот момент, когда она рассеивается. И она, как раз, рассеивается. И рассеивается, как мне кажется, быстро. А враг мой проявляет себя не по годам дерзким и беспредельным. Не по годам в том смысле, что годы-то не те, всё-таки, восьмидесятые на дворе. Это во что они с таким подходом через десять лет превратятся?
Поживём — увидим, как сказала мама Жени Лукашина в самом конце фильма.
Все эти мысли проносятся, как метеориты, мимо моего космического корабля в вязком безвременье звёздной одиссеи. И, что характерно, мой космический корабль идёт своим ходом. То есть, возвращаясь к действительности, я понимаю, что передвигаюсь на своих ногах. Но, вместе с тем, меня тащат под руки. Два чувака.
Мы проходим по кухне. Она не такая красивая, как в голливудских боевиках. Столы и посуда не такие изящные, зато вся эта утварь чрезвычайно тяжёлая. А запахи, просто восторг. Я бы здесь задержался на некоторое время, а то не ел, не спал, да ещё и по чайнику получил.
— Открывай, — бросает мой сопровождающий справа моему сопровождающему слева.
Мы останавливаемся. Тот, что слева оказывается чуть впереди, а тот что справа — чуть позади. Тот что слева тянется к дверной ручке, желая распахнуть дверь. И, поскольку его внимание полностью переключается на дверь, момент кажется мне подходящим, чтобы…
Я резко подаюсь вперёд и направо, выкручиваясь и сжимаясь, как пружина и выкручивая руку из хватки левого громилы. Но правый реагирует и сжимает мою вторую руку сильнее, рывком притягивая меня к себе.
Как безмерно оно, притяженье Земли…
Моим лбом по его носу, это как слону дробина, тем более, голова моя уже не та. Но всё равно, получай!
Хрясь!
А вот тяжёлая чугунная крышка, сорванная левой рукой со здоровенной жаровни, представляется гораздо более весомым доводом в пользу моего немедленного освобождения.
Время превращается в кисель, густой и тягучий. А я остаюсь быстрым. Быстрым, как молния.
Б-а-а-м!
Звук такой, как в «Фитиле», только низкий и растянутый. Горячая, гадина! Клиент оседает. Долг платежом красен, как говорится. Тот что, у двери, справившись с изумлением плывёт в мою сторону, и тут мой чугунный щит и меч, два в одном, снова приходит на помощь, встречая бронебойный кулак этого молодца.
Чего такие неулыбчивые, ребята? А как насчёт ребром крышки по роже. Хоба! Не нравится? Крови много не бывает. Он отшатывается бедолага, хватаясь за разбитую голову, и прекращает интересоваться чем бы то ни было, кроме собственных ощущений. А крышка горячая, сука. Настолько, что после этого удара я просто выпускаю её из руки, и она с грохотом летит на пол.
Тем временем, первый бандюга находит в себе силы и начинает подниматься. Более того, в руке его появляется складной нож и уже даже в разложенном виде. И мне приходится выбирать — бежать или нападать. Лучшая оборона — это нападение. В некоторых случаях. Таких как этот.
Я хватаюсь за ручку жаровни, оставшейся без крышки и, сорвав с газовой плиты, обрушиваю её вместе с кипящим и благоухающим содержимым на своего преследователя и притеснителя.
Его крик сливается с ещё более чудовищным криком крупной сдобной дамы в белой поварской одежде. Она врывается в эту часть кухни и приходит в ужас от причинённого ущерба и потери своего восхитительного варева.
А из-за её спины появляется ещё один молодец, третий из ларца. Он совершенно непочтительно отталкивает отчаявшуюся женщину и устремляется ко мне.
В кухне злится повариха с сватьей бабой Бабарихой…
Как-то так.
Я мгновенно разворачиваюсь и бросаюсь