Сполохи детства - Степан Калита

Должен признаться, мне так понравилось это определение, что я стал частенько употреблять его в адрес Андрея Антоновича. Оно замечательным образом подходило ему. «Лысая человеческая особь», впрочем, относилась ко мне хорошо и даже несколько снисходительно. Отвечал задание я, нагло подглядывая в раскрытую книгу, как диктор в телесуфлер, с малых лет усвоив специфику этой профессии — делать вид, будто текст ты произносишь наизусть.

— Садись, пять! — неизменно говорил Гудков. После чего мои одноклассники удивленно переглядывались. Им казалось, биолог ослеп.

Один отличник-стукач решил пресечь безобразие, отправился к учителю и привычно поделился с ним: «А Степа ответы с учебника читает. А вы не замечаете». После чего был выгнан из лаборантской с треском.

— Еще раз придешь стучать! — выкрикнул Гудков. — Я тебе двойку в четверти поставлю! — И отвесил ябеде затрещину.

Этот эпизод стал всеобщим достоянием после того, как отличник пожаловался родителям на безобразное поведение учителя, и те пришли в школу разбираться — почему биолог гнобит их сына, «лучшего ученика», и развел в классе «любимчиков».

Инцидент этот довольно быстро замяли, как и многие другие. Гудков часто вел себя странно, но директор его покрывала, по причине сексистского характера, актуальной по сию пору — «учителей-мужчин не хватает».

Парадокс заключается в том, что ответственность делает тебя несвободным, но она же делает тебя настоящим человеком. Без ответственности вряд ли я чего-то добился бы в этой жизни. Безответственные люди порой очень симпатичны, но не дай вам бог взять на работу эдакую свободолюбивую личность, или, к примеру, одолжить слишком свободному человеку денег.

Однажды прогуляв школу, я внезапно почувствовал, как это вкусно. Свобода меня опьянила. Вот ты идешь по направлению к школе — которая суть учреждение карательного типа, подавляющее волю. Во всяком случае, советская школа. И вдруг свернул с пути, взял иное направление — и пошел, пошел, пошел, все ускоряя шаг. И вот уже ты ощущаешь сладкий запах свободы. Впереди — целый день, когда ты предоставлен самому себе. И еще впереди — целая жизнь, которая может быть также легка и прозрачна, только пожелай.

Впоследствии я ощутил то же чувство подлинной свободы, вдохнул ее запах — через многие-многие годы. Я тогда тяжело (и плотно в плане графика) работал в Нью-Йорке. И вот однажды я ехал на работу на метро. Вдруг меня словно кто-то схватил под локоть и выволок из вонючей подземки наверх, на воздух. Была весна. Тот же некто потащил меня по улице, сначала до винной лавки, где я купил вино из австрийского винограда «грюнер», мне упаковали его в бумажный пакет. А затем дальше — к ботаническому саду, где, устроившись, под цветущими азалиями, я вскрыл бутылку (крышка отвинчивалась) и приложился к ней. Я пил и пил, не в силах остановиться. Вино было терпким, необыкновенно вкусным. Я понял, что не прикасался к алкоголю целых семь месяцев. И затем, вдыхая ароматный, свежий воздух нью-йоркской весны, я осознал, что теряю время в этом чужом городе. Бывают моменты, когда алкоголь не пьянит, а лишь прочищает разум. Уносит все наносное, ненужное, избавляет тебя от лишних желаний, пустых чаяний. И ты вдруг в секунды прозреваешь — понимаешь, что делаешь все не так, и идешь совсем не туда, куда тебе было нужно.

В этот день я не пошел на работу. Я еще долго шатался по барам. И курил марихуану в переулке с каким-то смутным мулатом лет двадцати пяти. Я с трудом изъяснялся на английском. Но он меня понимал. Алкоголь и трава снимают языковой барьер. Я рассказывал ему, что счастлив. Так ощущает себя человек, вдруг сбросивший тяжелые кандалы. А он просвещал меня насчет игорных заведений в Америке. Говорил, что все лучшие казино принадлежат индейцам. А в других играть бесполезно, все равно останешься без денег. И в Вегасе ни за что не выиграешь. А вот в Атлантик-сити. В Атлантик-сити он однажды выиграл тысячу триста баксов. И это далеко не предел… На рассвете я вернулся домой, упал на кровать и заснул. Меня разбудил телефонный звонок.

— Ты где, приятель? — проговорил дружелюбно мой работодатель Джон. — Ты не вышел вчера на работу, потому я и интересуюсь.

— Я ушел, — сказал я.

— Куда ушел? — переспросил он. — И почему?

— Все, — ответил я. — С меня хватит. Энаф. Я увольняюсь.

— Стэп, — сказал он. Так меня называли в Штатах. Им так было удобнее. Да и мне нравилось. — Не знаю, как у вас в России, а у нас в Ю-эсэй так не делается. Ты должен заранее сказать мне, что ты увольняешься, отработать положенное время, и получить расчет. — Он спросил, хорошо ли я понимаю, что он говорит.

— Спасибо за все, Джон, — сказал я. — Но я ушел… Сорри, Джон, — добавил я, подумав, — крэйзи рашшнс. Ай хоуп, ю вилл андерстенд ми.

Он попытался снова убедить меня, что так не делается. Вряд ли Джон полагал, что я слишком ценный работник, чтобы меня отпускать. Скорее всего, воспитанный американец, он считал своим долгом разъяснить чужаку-эмигранту, как следует себя вести у них в Ю-эсэй. Я не стал его слушать. Сказал «бай, Джон» и положил трубку. Затем в спешке собрал вещи и в тот же день улетел в Атлантик-сити. За квартиру было заплачено заранее, оставалась еще неделя. Но я не мог здесь больше оставаться. Я задыхался в этом проклятом городе.

И знаете что, нет ничего лучше, чем в один прекрасный день сбросить кандалы… и сбежать от всех и вся. Попробуйте как-нибудь. Уверен, вам понравится. Хотя слишком большая свобода может вас даже убить.

Прогуливая школу, я поначалу просто шлялся по улицам. Мне нравилось гулять без дела, размышлять о чем-то, разглядывать спешащих по своим делам прохожих… И все же немного беспокоило то обстоятельство, что я поступаю против правил. И за мое самовольное поведение мне что-нибудь да будет. К тому же, в школе каждый день диктовали домашние задания. Их невыполнение грозило плохими оценками, низкой успеваемостью, двойками в четверти, оставлением на второй год, дурной компанией, алкоголем и наркотиками, колонией для малолетних преступников и, в конце концов, тюрьмой для взрослых, которая станет тебе вторым домом — если ты будешь плохо учиться. В общем, к ощущению свободы примешивалось тревожное чувство, что за свободу мне придется поплатиться. И все же ее вкус перевешивал тяжесть незначительной вины прогула. И я снова шел вместо постылой школы в кино, где смотрел новый фильм. И пробирался в кинотеатре из одного зала в другой — малый. Чтобы бесплатно посмотреть еще одно кино…

Бывало я ездил в гости к своему приятелю Пете. Пете сильно повезло… так мне казалось тогда. Петин папа сильно пил, и от пьянства скончался в молодом возрасте. Петю воспитывала одна только сумасшедшая мама. Она была настолько безумна, что решила — школа научит сына дурному. Лучше, чтобы он всегда был при ней. И вообще не учился. Пете это ни к чему. При этом в сыне она души не чаяла, покупала ему множество самых замечательных вещей, и даже приобрела за бешеные деньги видеомагнитофон, продав при этом автомобиль Жигули, оставшийся от усопшего мужа. Петя увлекался кинематографом самозабвенно. Собственно, на любви к кино мы и сошлись. Он постоянно обменивался кассетами, переписывал их самостоятельно, взяв у соседа видеокамеру. И каждый раз, приехав к Пете, я смотрел очередную серию «Пятницы тринадцатого», где маньяк с упоением терзал сексуально озабоченных подростков, или «Кошмара на улице Вязов», где куда более харизматичный Фредди очень остроумно отправлял чуть менее отвязных подростков на тот свет.

Пете я немного завидовал. Ему можно было не посещать школу на вполне законных основаниях. А меня в конце концов настигло заслуженное наказание. Завуч позвонила родителям и поинтересовалась, почему их сын все время отсутствует в школе. По крайней мере — один раз в неделю. И иногда и по два дня кряду — больше я себе не позволял… Мама не захотела вникнуть в мои рассуждения о том, что «в школе ужасно», и что «она мне не нужна», не помог и Петин пример… Мама сказала:

— Если его родители хотят, чтобы он рос дебилом, пусть растет. А тебе я дебилом стать не позволю.

С тех пор на протяжении нескольких месяцев в моем дневнике должна была расписываться завуч. Ее подпись удостоверяла моих родителей в том, что я был в школе, а не шлялся где-нибудь, наслаждаясь «запахом свободы»…

Есть еще любопытная штука. Ответственности можно научить. А вот «запах свободы» доступен далеко не всем. Некоторые просто не умеют, не способны его почувствовать. Да и я разучился с возрастом ощущать этот аромат. Он меня страшит. Чтобы бросить все дела (даже самые никчемные), мне нужно осознать их бесполезность. Открыть перспективы тщета всего сущего очень помогает алкоголь. Но я сейчас почти совсем не пью. Наверное, тоже разучился. Хотя алкоголиком себя считаю. И это звание я, ей богу, заслужил.