Вселенная Г. Ф. Лавкрафта. Свободные продолжения - Джеймс Амбуэлл

— Да, ты же знаешь, что я часто читаю подобные книги вслух, и поэтому неудивительно, что возникают такие эффекты. Завтра мы отправимся на встречу с Сайрусом и Филипом Найтоном. А сегодня вечером, моя дорогая Селена, долина в последний раз воздаст тебе почести своим безымянным празднеством.

Он протянул ей свою массивную лапу, и девушка увидела, как та взволнованно дрожит. Вдохнув зачарованный воздух, она подняла чёрную как полночь руку, и их пальцы крепко переплелись.

III

(Из дневника Филипа Найтона)

Я не претендую на полное понимание происходящего, но мне это определённо нравится. Нравится новое чувство приключения, это ощущение, что жизнь не проходит мимо. Последние два десятилетия я жил своей спокойной жизнью, наслаждаясь хорошей едой и восхитительной литературой. Но особый интерес к мрачной поэзии всегда таился в глубине меня. И я никогда особо не задумывался над этим, у меня просто не было причин задаваться вопросом, почему я был так очарован Странными сёстрами в «Макбете"[205], или отчего outré[206] истории Генри Джеймса приводили меня в восторг больше, чем его нелепые социальные романы. У меня всегда была склонность ко всему макабрическому — таково моё объяснение, и этого казалось вполне достаточно.

Конечно, я подозревал, что это странный и необычный интерес, поскольку не встречал никого другого, кто тоже испытывал бы его. Думаю, что это и стало началом моего отшельничества. Не найдя никого, с кем можно было бы разделить свою страсть, я с удовольствием оставался дома в окружении любимой литературы. Вот почему меня сразу так привлёк Сайрус, когда я увидел его в читальном зале библиотеки, находившейся всего в трёх кварталах от моего дома. Там он сидел и читал небольшой сборник избранных фантастических стихов Кларка Эштона Смита в мягкой обложке, недавно опубликованный каким-то нью-йоркским издательством. Что ж, от старых привычек трудно избавиться, а во мне всегда была (как бы выразиться?) склонность к драматизму. И вот я встал немного поодаль от его стола и тихо продекламировал несколько строк из «Жуткой тьмы" Смита[207]:

Волшебный ветер жутко завывает,

И всюду тени мрачные ползут,

Деревьев подражая шелесту, голоса их шепчут и поют…

Нахмурившись, библиотекарь шикнул на меня, но юноша широко улыбнулся и предложил подсесть к нему. Наша увлекательная беседа закончилась тем, что я пригласил его на ужин и познакомил со своей обширной библиотекой. И когда я узнал, что он ищет недорогое жильё, то совершенно неожиданно для себя предложил ему снять за бесценок мансарду в моём доме.

Разве не удивительно, как можно быть одиноким столько лет и не осознавать этого, пока в твою жизнь не ворвётся какая-нибудь совершенно очаровательная личность, которая нарушит это одиночество? Его присутствие в моём доме, совместные трапезы и тихие вечера в библиотеке за молчаливым чтением, всё это было похоже на вновь обретённые частички утраченной молодости, и со временем превратилось в великолепные платонические отношения.

Однако прошлой ночью произошло нечто такое, что заставило меня задуматься. И теперь я уверен, что сама рука судьбы привела этого молодого человека в мою жизнь. Мы взяли такси и доехали до довольно убогой части города. Был поздний вечер, но в этом месте кипела жизнь. Шум казался просто невыносимым, как и запах. Для моей затворнической натуры стало настоящим потрясением оказаться в подобной обстановке, среди того, от чего я так старался отгородиться. Тьфу! Толпы безумцев, которые по собственной воле стали пленниками наркотиков и алкоголя!

Что может быть отвратительней, чем покрытое грязью и брызжущее слюной человеческое существо, бродяга, который смотрит на всех с неприкрытой ненавистью, когда его просьбы о подаянии игнорируются? Быть может спешащие офисные клерки с совершенно пустыми лицами? Я не знаю, всё это казалось таким мерзким и бессмысленным, и вызвало во мне свирепую ненависть, о существовании которой я даже не подозревал.

Моё раздражение длилось всего пару минут, пока Сайрус вёл меня от такси к высоким металлическим воротам, за которыми я увидел узкий мощёный переулок между двумя высокими кирпичными зданиями. Взяв меня за руку, Сайрус толкнул створки ворот, и мы шагнули к неприметной лестнице, спускавшейся к входу в какое-то уединённое заведение.

— Почему бы вам не присесть за столик, Фил, а я закажу нам кофе? — сказал Сайрус.

Я сел, наблюдая, как он подошёл к окошку в стене и протянул кому-то немного денег, а затем вернулся, чтобы присоединиться ко мне. Оглядевшись, я был приятно удивлён царившей здесь атмосферой, резко контрастировавшей с тем, что было снаружи. Множество людей самых разных возрастов сидели за столиками или расположились на больших диванах и тихо беседовали, стояли у стеллажей с книгами и бродили по комнате, изучая висевшие на стенах картины. Было восхитительно тихо. И когда свет трижды мигнул, Сайрус улыбнулся и шепнул:

— Пришло время для поэтических чтений.

Какой-то богемный тип с растрёпанными волосами, одетый во всё чёрное, и оттого казавшийся ещё бледнее, подошёл к одной из книжных полок и выбрал том, затем вышел на освещённое место и раскрыл книгу.

— Стихотворение Самуэля Лавмена, — объявил он, и начал читать поэму, посвящённую покойному Томасу Холли Чиверсу[208]. Когда парень закончил, аплодисментов не последовало, он поставил книгу на полку и вернулся на своё место. Поднялась пожилая женщина и прочла отрывок из сборника удивительных стихов новоанглийского поэта Эдварда Дерби[209]. После вышел Сайрус, достал из кармана пальто маленькую книжечку и зачитал пару сонетов неизвестного мне Уильяма Дэвиса Мэнли[210].

Я пытался решить, стоит ли и мне продекламировать по памяти одно из своих любимых сочинений Эдгара По, когда из самого тёмного угла с мучительной неторопливостью возникло нечто. Тучное существо медленно подкатило свою инвалидную коляску к месту, освещённому бледным светом лампы. Сайрус наклонился ко мне и взволнованно прошептал:

— Это Кайл Гноф[211], слепой поэт. Он настоящий гений, но очень редко выступает!

Я никак не мог избавиться от чувства отвращения при виде этой бесформенной массы раздутой плоти. Никогда раньше я не видел таких рук, кожа на них сильно обвисла тяжёлыми складками, когда они поднялись, сжимая кусок засаленного пергамента. Одна ладонь осторожно разгладила поверхность бумаги, словно нащупывая текст, написанный шрифтом Брайля. Жалкое существо медленно подняло свою тяжёлую голову, и я различил на его лице остатки того, что когда-то было глазами. Ужасные дряблые губы приоткрылись, выпустив струйку густой слюны, и, неуклюже искривившись, произнесли:

— Утраченная песнь Безумного араба из его книги тёмных сновидений, ранее