Хроники Проклятого - Ян Валетов

– Можем даже сегодня, – предложил Валентин. – Палец усох, перстень практически лежит рядом с телом. Я без труда его сниму, не побеспокоив мумии. Все равно надо изымать тубус и письменный прибор, а значит, трогать эту руку…

– Если сможешь снять, ничего не сломав, – давай! – кивнул дядя Рувим. – И мы прямо сегодня его и осмотрим. А вдруг появятся какие мысли? Готовы, ребята? Тогда вперед!

Когда небо на западе окончательно потеряло красноватый оттенок и на пустыню набросила свое звездное покрывало апрельская ночь, в рабочей палатке на столе уже лежали найденные в «мине» предметы.

Поужинали наспех – слишком велико было нетерпение, которое испытывали члены экспедиции. И дай им волю, под штабным навесом собрались бы все, но профессор Кац был непреклонен – с находками оставались работать Арин, Борух и он сам, Валентин допускался как документалист, с камерой и фотоаппаратом. Остальные будут ознакомлены с результатами по окончании работ. Народ, конечно, поворчал, но разошелся по палаткам – спорить с начальством, конечно, не возбранялось, но характер дяди Рувима был хорошо известен в экспедиционной среде.

Естественно, что в первую очередь археологи взялись за тубус. Он был сделан из кожи очень плотной, толстой и некогда превосходно выделанной. Нынче же верхний слой покрылся мелкими трещинками, но все равно не лопнул окончательно, а всего лишь утратил упругость.

Осторожный Борух, касаясь артефакта легкими движениями пианиста-виртуоза, разве что не облизал кожаный цилиндр и предположил, что он изготовлен из буйволовой шкуры, прошит жилами и склепан медными заклепками, которые потускнели от времени, но не съедены коррозией ни на долю миллиметра.

– Только его так не открыть, – сообщил он, буквально проводя по тубусу своим немаленьким носом. – Крышка и корпус между собой срослись… Видите, как затянуло? Я бы попробовал распороть днище. Хотя там, я думаю, не лучше, все сшито добротно, внахлест. И боковой шов такой же… Разве что вскрыть мини-пилой, вот здесь, – он указал на крышку. – Тогда мы наверняка не зацепим документы, если они там есть, а после этого любой реставратор, если у него руки не из жопы, легко придаст этой штуке первоначальный вид… Да что реставратор, я сам это сделаю за пару часов!

Он почесал бороду и задумчиво посмотрел на начальника.

– Ну, так как? Режем? Все равно придется…

– Режем, – согласился дядя Рувим. – Только не просто аккуратно, а очень аккуратно…

– Как обрезание любимому брату! – пообещал Борух, доставая из чехла нечто, напоминающее электрическую зубную щетку, только со сверкающим диском на конце. – Никто ничего не почувствует…

Зажужжал моторчик, и диск практически без сопротивления впился в тысячелетнюю кожу. Запахло паленым волосом. Молодой ассистент работал, как врач-дантист: осторожно, ежесекундно контролируя линию разреза, прочищая ее мягкой кисточкой. Ороговевший материал резался легко, слегка подгорая по краям, отчего незначительно менял цвет.

Шагровский видел, что дядя просто приплясывает от нетерпения, буквально сгорает от желания немедленно взять в руки то, что скрывал старый тубус. Несмотря на возраст, с темпераментом у профессора все было просто отлично, лучше, чем с терпением.

Зато бородатый ассистент никуда не торопился, как и было обещано, работал тщательно и вскрыл чехол только с третьего прохода. Срезанная стальным кругом крышка отвалилась в сторону, открывая внутренности тубуса.

– Гвиль! – выдохнул Кац и со свистом втянул воздух через стиснутые зубы. – Настоящий гвиль! Йофи!

Внутри кожаной трубы виднелись прекрасно сохранившиеся листы пергамента.

Рувим Кац протянул руку к находке, пальцы у него чуть дрожали. Он почти дотронулся до пергаментов, но в последний момент отдернул руку и поднял на коллег глаза – счастливые и почему-то чуть влажные, но это, наверное, от переутомления.

– Ребята, – сказал он на русском. – Милые вы мои! А давайте-ка выпьем!

Глава 21

Ничто так не поднимает боевой дух осажденных, как отбитый штурм.

Ничто так не озлобляет осаждающих, как штурм неудачный.

До конца сжечь осадную башню не получилось, но и то, что горящие стрелы основательно повредили обшивку и даже воспламенили в нескольких местах основную конструкцию, вызвало у защитников Мецады бурное ликование.

Эту радость не могли испортить даже двенадцать убитых и пятеро тяжелораненых, хотя каждая рука, способная держать меч, сейчас была на вес золота.

Трупы лежали возле стены арсенала, поодаль от синагоги, лекарь-ессей, не чураясь помощи женщин, пытался заниматься ранеными, которых перенесли в тень, под навес возле входа в караульную. А оставшиеся в живых с криками отплясывали на камнях двора, потрясая оружием и смеясь. Родственники погибших оплакивали своих мертвых, не обращая внимания на радость остальных. Празднующие не обращали внимание на скорбящих.

Люди привыкли к смерти за годы войны. Смерть привыкла к тому, что никто не шарахается от ее ледяного дыхания за спиной.

Иегуда смотрел на пляшущих и ничему не удивлялся.

Люди оставались людьми: чего можно ждать от них? Сегодняшняя победа значит для них больше, чем все, что случится завтра.

Элезар тоже видел, что поводов для радости нет.

Это, конечно, была победа. Но победили его люди только потому, что римляне не рассчитали высоту насыпи. До того, как площадка осадной башни сравняется по высоте с гребнем стены, а створ, скрывающий тяжелый «баран», будет на уровне середины стенной кладки, осталось всего несколько локтей.

Пять дней работы. От силы семь. Не более. И кто победит тогда?

Большинство убитых сегодня пали от «скорпиона»,[86] который вел огонь по лучникам через бойницу на предпоследнем этаже башни. Его стрелы с удивительной силой и пугающей точностью выбивали бреши в рядах пращников и лучников, а поразить того, кто стоял за рычагами стреломета, не было ровным счетом никакой возможности. И только когда щит, прикрывающий боевую машину, запылал, залитый черной пузырящейся жижей, и внутренности башни начали заполняться едким дымом от горящей смолы, смертоносный град прекратился.

Еще несколько человек, лежащих теперь на камнях сломанными куклами, пало от баллисты, ее ядра с монотонностью тарана лупили в стену, круша камни, а иногда попадали в гребень и тогда рвали на части человеческие тела.

Смерть всегда страшна вблизи, но когда тяжелое каменное ядро с утробным хрустом дробило плоть, зрелище становилось нестерпимым. Казалось, что в мертвецах не осталось ни одной целой кости. Стены были забрызганы кровью и человеческими мозгами, и мухи, наевшись до отвала свежими останками, едва ползали по скользким от телесных жидкостей камням.