Доносчики в истории России и СССР - Владимир Игнатов

«Вопрос. Не совсем ясно, почему близость этих людей к Ежовой Е.С. вам показалась подозрительной.

Ответ. Близость Ежовой к этим людям была подозрительной в том отношении, что Бабель, например, как мне известно, за последние годы почти ничего не писал, все время вертелся в подозрительной троцкистской среде и, кроме того, был тесно связан с рядом французских писателей, которых отнюдь нельзя отнести к числу сочувствующих Советскому Союзу. Я не говорю уж о том, что Бабель демонстративно не желает выписывать своей жены, которая многие годы проживает в Париже, а предпочитает ездить туда к ней… Особая дружба у Ежовой была с Бабелем… Далее, я подозреваю, правда, на основании моих личных наблюдений, что дело не обошлось без шпионской связи моей жены с Бабелем…

Вопрос. На основании, каких фактов вы это заявляете?

Ответ. Я знаю со слов моей жены, что с Бабелем она знакома примерно с 1925 года. Всегда она уверяла, что никаких интимных связей с Бабелем не имела. Связь ограничивалась ее желанием поддерживать знакомство с талантливым и своеобразным писателем. Бабель бывал по ее приглашению несколько раз у нас на дому, где с ним, разумеется, встречался и я. Я наблюдал, что во взаимоотношениях с моей женой Бабель проявлял требовательность и грубость, я видел, что жена его просто побаивается. Я понимал, что дело не в литературном интересе жены, а в чем-то более серьезном. Интимную их связь я исключал по той причине, что вряд ли Бабель стал бы проявлять к моей жене такую грубость, зная о том, какое общественное положение я занимал. На мои вопросы жене, нет ли у нее с Бабелем такого же рода отношений, как с Кольцовым, она отмалчивалась либо слабо отрицала. Я всегда предполагал, что этим неопределенным ответом она просто хотела от меня скрыть свою шпионскую связь с Бабелем, по-видимому, из нежелания посвятить меня в многочисленные каналы этого рода связи…»

В обвинительном заключении по делу Бабеля клеветнический донос Ежова будет стоять на первом месте: «изобличен показаниями репрессированного участника заговора Ежова Н.И».{176}.

К делу Бабеля приобщили и накопившиеся за долгие годы донесения «стукачей», подтверждающих его «антисоветскую троцкистскую деятельность. Судя по донесениям осведомителей, публичные выступления Бабеля не отражали его подлинных взглядов и противоречили им. Приведем некоторые «сообщения» осведомителей о взглядах Бабеля.

Весьма содержательным является донос неизвестного «источника» о настроениях И.Э. Бабеля после завершения процесса над «Антисоветским объединенным троцкистско-зиновьевским центром», приведенный в сводке секретно-политического отдела ГУГБ НКВД СССР 22 сентября 1936 г.: «После опубликования приговора Военной Коллегии Верх[овного] суда над участниками троцкистско-зиновьевского блока источник, будучи в Одессе, встретился с писателем Бабелем в присутствии кинорежиссера Эйзенштейна. Беседа проходила в номере гостиницы, где остановились Бабель и Эйзенштейн. Касаясь главным образом итогов процесса, Бабель говорил: “Вы не представляете себе и не даете себе отчета в том, какого масштаба люди погибли и какое это имеет значение для истории. Это страшное дело. Мы с вами, конечно, ничего не знаем; шла и идет борьба с “хозяином” из-за личных отношений ряда людей к нему. Кто делал революцию? Кто был в Политбюро первого состава?” Бабель взял при этом лист бумаги и стал выписывать имена членов ЦК ВКП (б) и Политбюро первых лет революции. Затем стал постепенно вычеркивать имена умерших, выбывших и, наконец, тех, кто прошел по последнему процессу. После этого Бабель разорвал листок со своими записями и сказал: “Вы понимаете, кто сейчас расстрелян или находится накануне этого: Сокольникова очень любил Ленин, ибо это умнейший человек. Сокольников, правда, “большой скептик” и кабинетный человек, буквально ненавидящий массовую работу. Для Сокольникова мог существовать только авторитет Ленина и вся борьба его — это борьба против влияния Сталина. Вот почему и сложились такие отношения между Сокольниковым и Сталиным. А возьмите Троцкого. Нельзя себе представить обаяние и силу влияния его на людей, которые с ним сталкиваются. Троцкий, бесспорно, будет продолжать борьбу и его многие поддержат. Из расстрелянных одна из самых замечательных фигур — это Мрачковский. Он сам рабочий, был организатором партизанского движения в Сибири; исключительной силы воли человек. Мне говорили, что незадолго до ареста он имел 11-часовую беседу со Сталиным. Мне очень жаль расстрелянных потому, что это были настоящие люди. Каменев, например, после Белинского — самый блестящий знаток русского языка и литературы. Я считаю, что это не борьба контрреволюционеров, а борьба со Сталиным на основе личных отношений. Представляете ли вы себе, что делается в Европе, и как теперь к нам будут относиться. Мне известно, что Гитлер после расстрела Каменева, Зиновьева и др[угих] заявил: “Теперь я расстреляю Тельмана”. Какое тревожное время! У меня ужасное настроение!” Эйзенштейн во время высказываний Бабеля не возражал ему»{177}.

В феврале 1938-го «источник сообщает»: «Бабель перескочил на вопрос о Ежове, сказав, что он видел обстановку в семье Ежова, видел, как из постоянных друзей дома арестовывались люди один за одним. Бабель знает, что ему лично уготован уголок. Если он расскажет об этом, то только друзьям. Он Катаеву и другим поведал кое-что, связанное с его пребыванием в числе друзей Ежова». Бабель сказал, что его мучает. Вместе с ним жили немецкие специалисты (советники Пепельман и Штайнер), они были «свои люди». Он боится, не слишком ли много лишнего он наговорил в 1936-м немцам, уехавшим из СССР. «У меня такое ощущение, что ко мне от немцев кто-нибудь заявится…»

В ноябре 38-го «источник сообщает» о реакции Бабеля на судебный процесс «правотроцкистского блока»: «Этим инсценированным, широковещательным спектаклем Сталин рассчитывал окончательно сломить оппозицию и запугать народ. Отношением к подсудимым, в свою очередь, как лакмусовой бумажкой, проверялись и выявлялись новые инакомыслящие». Никаких иллюзий по поводу процесса Бабель не питает. Он говорит: «Чудовищный процесс. Он чудовищен страшной ограниченностью, принижением всех проблем. Бухарин пытался, очевидно, поставить процесс на теоретическую высоту, ему не дали. Бухарину, Рыкову, Раковскому, Розенгольцу нарочито подобраны грязные преступники, охранники, шпионы вроде Шаранговича, о деятельности которого в Белоруссии мне рассказывали страшные вещи: исключал, провоцировал и т.д. Раковский, да, он сын помещика, но ведь он отдал все деньги для революции. Они умрут, убежденные в гибели представляемого ими течения и вместе с тем в гибели коммунистической революции, — ведь Троцкий убедил их в том, что победа Сталина означает гибель революции… Советская власть держится только идеологией. Если бы не было идеологии, десять лет тому назад все было бы окончено. Идеология дала исполнить приговор над Каменевым и Зиновьевым. Люди привыкают к арестам, как к погоде. Ужасает покорность партийцев, интеллигенции к мысли оказаться за решеткой. Все это является характерной чертой государственного режима. На опыте реализации январского пленума ЦК мы видим, что получается другое, чем то, что говорится в резолюциях. Надо, чтобы несколько человек исторического масштаба были бы во главе страны. Впрочем, где их взять, никого уже нет. Нужны люди, имеющие прочный опыт международной политики, их нет. Был Раковский — человек большого диапазона…». Другой «источник» довел до сведения своих кураторов из органов еще одно, не менее крамольное высказывание писателя:

В феврале 1939 года Бабель сказал: «Существующее руководство ВКП (б) прекрасно понимает, что такие люди, как Раковский, Радек и другие отмечены печатью таланта и на много голов возвышаются над окружающей посредственностью нынешнего руководства. Поэтому руководство становится беспощадным: арестовать, расстрелять!».

Уже накануне ареста один из доносчиков сообщал: «Бабель знает о высших руководителях страны нечто такое, что, попади эти сведения в руки иностранного журналиста, они стали бы мировой сенсацией…»

Допрашивали Бабеля с пристрастием. Первый допрос длился трое суток без перерыва. Его вынудили признать связь с троцкистами, а также их тлетворное влияние на его творчество. Руководствуясь наставлениями троцкистов, Бабель намеренно искажал действительность и умалял роль партии. Он «подтвердил», что вел «антисоветские разговоры» среди писателей Ю. Олеши, В. Катаева, артиста Михоэлса, кинорежиссеров Александрова и Эйзенштейна и «шпионил» в пользу Франции. Бабель показал, что в 1933 году через Илью Эренбурга он установил шпионские связи с французским писателем Андре Мальро, которому передавал сведения о состоянии Воздушного флота.

На заседании «тройки» 26 января 1940 года Бабель отверг все обвинения. «Я не виновен, — заявил он. — Шпионом не был. Никогда ни одного действия не допускал против Советского Союза. В своих показаниях навел на себя поклеп. Себя и других оговорил по принуждению». Бабель был приговорен к расстрелу и расстрелян на следующий день.