После пожара - Уилл Хилл

Киваю и спрашиваю:

– Что от меня требуется?

– Присматривай за ними, – просит доктор. – За своими братьями и сестрами. Будь собой – той, кого они знают и кому доверяют, помоги им справиться. Помоги выжить. Сумеешь?

Да, шепчет голос в моей голове. Ты можешь и должна это сделать. Люку уже не помочь, однако уберечь остальных ты обязана.

– Попробую.

– Спасибо, – благодарит доктор Эрнандес. – Как правило, на этом этапе процесса я не прошу взваливать на себя подобную ответственность, но смерть Люка ясно показала, что ситуация остается крайне нестабильной. Я не склонен думать, что кто-то из твоих братьев и сестер находится на том же уровне риска, что и Люк, но…

– Предосторожность лишней не будет, – заканчиваю за него я.

Он кивает.

– Так что мне делать сейчас? – задаю вопрос я. – Возвращаться в комнату и ждать сеанса КСВ?

– Выбор за тобой, – отвечает доктор Эрнандес. – Есть желание пообщаться? Я вполне пойму, если нет, но, если хочешь поговорить, мы с радостью готовы тебя слушать.

Я задумываюсь. В первые дни своего пребывания в этом месте я бы охотно воспользовалась шансом избежать разговоров о себе, Легионе и прочем, а сейчас уже не уверена, что мой настрой остался прежним.

Не то чтобы у меня наступило великое прозрение – по крайней мере, я этого не заметила. И не то чтобы страхи и сомнения, которые тяжким бременем лежали у меня на душе и вызывали ночные кошмары, в одно мгновение улетучились и жить стало легко и просто, нет. Все это никуда не исчезло, но если бы кто-то задал мне вопрос и отвечать нужно было бы только правду, то я бы признала, что после бесед с доктором Эрнандесом и агентом Карлайлом о моей жизни до пожара действительно чувствую себя лучше. Может, всего на чуточку, а в иные дни и того меньше, но однозначно лучше. И это важно. Очень важно.

– О чем мы говорили вчера? – спрашиваю я. – Если честно, я подзабыла.

– О Нейте, – подсказывает агент Карлайл. – И о событиях после его побега.

– А, точно, – слегка морщусь я. – Значит, дальше речь пойдет в основном о Люке.

– Нет-нет, – поспешно говорит доктор Эрнандес, – тебе не обязательно…

– Все нормально, – успокаиваю его я. – Это последняя история о нем и, по-моему, довольно показательная.

Точнее, предпоследняя. Но я пока не решила, рассказывать ли другую.

– Уверена, что хочешь говорить об этом? Как обычно, мы в любой момент можем остановиться, – напоминает психиатр.

– Не уверена. Но попробую.

До

С исчезновения Нейта прошло два дня, и воскресная проповедь отца Джона полна гнева.

По воскресеньям он всегда говорит о Конце света, Последней битве, жертвах, трудностях, которые нам придется преодолеть, чтобы одержать победу над прислужниками Змея, но сегодня отец Джон просто лютует. Он рассказывает, что федералы поддерживают свою сатанинскую власть кровавыми жертвами: вырезают из чрева богобоязненных женщин нерожденных младенцев и пожирают их, посредством алкоголя и наркотиков сбивают людей с Истинного пути, а потом бросают в подземелья и накачивают их бензином, пока тех не разорвет на куски. Все эти и многие другие, куда более жуткие ужасы, стращает Пророк, ждут каждого из нас, если мы не убоимся праведного гнева Господня и не посвятим себя целиком и полностью служению во славу Его.

Окончив проповедь (после которой большинство моих взрослых Братьев и Сестер бледны как смерть, а почти все дети тихо плачут), отец Джон сообщает, что Всевышний послал ему радостную весть: Нейт Чилдресс, еретик, шпион из Внешнего мира и мерзкий прислужник Змея, мертв. Часовню облетают вздохи изумления, слышатся редкие аплодисменты, несколько радостных возгласов, а отец Джон милостиво улыбается, взирая на нас с амвона. Улыбается. И, клянусь, смотрит при этом прямо на меня.

Я стою неподвижно и выдерживаю взгляд этих глаз – тех самых, встречи с которыми прежде страшилась, которые, как я некогда верила, ясно видят Истинный путь. Больше я в это не верю, как не верю и в смерть Нейта. Я верю – знаю, – что у него все получилось, что он сумел сбежать и раствориться во Внешнем мире. Чего отец Джон никогда в жизни не признает.

– Теперь, когда ряды нашего Легиона очистились и более нет сомнений, что все его члены твердо стоят на Истинном пути, – продолжает он, – я готов сообщить, что Господь наш явил милость и открыл мне подлинно избранного нового Центуриона – человека, чья вера крепка, преданность нерушима, а служба будет беззаветна. С превеликим удовольствием объявляю Джейкоба Рейнольдса четвертым Центурионом Святой церкви Легиона Господня. Господь благ.

– Господь благ! – дружным хором отзываются мои Братья и Сестры. Все вскакивают со своих мест, аплодируют, радостно гомонят. Джейкоб встает, по его вечно красным щекам текут слезы; повернувшись лицом к амвону, он склоняет голову. Отец Джон отвечает ему таким же поклоном.

– Благодарю, отче, – хриплым от волнения голосом произносит Джейкоб. – Я буду служить Легиону до последнего вздоха.

– Не меня благодари, – отвечает Пророк, – а Всемогущего Господа нашего, ибо Он призвал тебя на службу, и Он не допускает ошибок.

Джейкоб молитвенно складывает руки и зажмуривает глаза, в то время как Братья и Сестры стекаются к нему по проходам часовни, чтобы обнять, поздравить и похлопать по плечу. Я наблюдаю за этим зрелищем и ничего не чувствую. Совершенно.

После обеда я работаю на огороде – копаю в сухой и твердой, как камень, земле неглубокие грядки, в которые Джо Нельсон засыплет семена. По воскресеньям во второй половине дня Легионеры, как правило, отдыхают, но на этой неделе мы все еще наказаны за то, что вовремя не разглядели натуру Нейта.

Напротив меня Элис поливает растения, высаженные вчера. Время от времени она поглядывает на меня не то с участием, не то с укором. Для меня предпочтительнее первое, но я в любом случае стараюсь не встречаться с ней глазами.

Солнце нестерпимо палит, день, как обычно, клонится к вечеру. Я осушаю бутылку воды, заново наполняю ее из-под крана позади Большого дома, выпиваю и эту порцию, чтобы охладиться и заодно обмануть урчащий от голода желудок. Один из двух положенных кусочков хлеба я съела на завтрак, а другой оставила на ужин, до которого еще далеко, как до следующей недели.

С головой ухожу в монотонную работу, слушаю стук железной тяпки об иссохшую землю. В какой-то момент мозг отключается, и впервые за последние дни я не думаю о Нейте, маме, Люке или отце Джоне. Я не думаю вообще ни о чем.

Когда звон колокола на часовне