Новый Мир ( № 12 2008) - Новый Мир Новый Мир

29.VIII.

sub 95 /sub

sub   /sub

Брожу по взгорьям в дни глухонемые

И окликаю никлую полынь —

И все ищу в узорочьи пустынь

Обрывки риз увядших Византии.

Прислушиваюсь к волнам Киммерии

И к подголоскам голубых твердынь

И мнится: ветры из сапфирных скрынь

Износят звоны плавкие Софии,

Несут, несут... И рушат в глубину,

Хоронят в зыбь с всемирною изменой —

И слушаю один пустынную волну,

И леденею под опавшей пеной,

И горько пью пустую тишину,

Как теплый труп с распоротою веной.

Писано 26.VIII.

Записано сюда 29.VIII.

sub 97 /sub

sub   /sub

— Хотите бессмертие?

— Нет. Не хочу.

— Хотите вечность?

— Нет, не хочу.

— Хотите вечного блаженства?

— Простите, не хочу.

— Хотите истины?

— Ни капельки не хочу. Позвольте пройти.

— Куда вы?

— Вот к этому человеку на стуле, у окна. У его стула, рука в руку с ним, я просижу всю мою жизнь. А когда я умру, он меня похоронит. И больше я решительно ничего не хочу.

sub 98 /sub

sub   /sub

«Кавказский пленник» — молодое произведение. «Капитанская дочка» — старое. «Демон» — молод. «Купец Калашников» — стар. «Одиссея» старее «Илиады», всегда и всякая «Одиссея» старее всякой «Илиады», — будь этой «Илиадой» — «Кавказский пленник», «Демон», поэмы Байрона, даже «Карамазовы» — все равно — они будут моложе и зеленей таких «Одиссей», как «Капитанская дочка», «Калашников», «Герман и Доротея», «Деды» Мицкевича. И у Лермонтова в 26 лет были уже свои «Одиссеи» — «Калашников», «Тамань», «Максим Максимович», а у Достоевского их еще не было и в 60: но должны были быть: недаром он «Песни зап<адных> славян» — этакую типичнейшую «Одиссею» — так любил у Пушкина вместе с «бурой медведицей» и др. «одиссейными» стихами. Но поразительно, что в 26 л<ет> Лермонтов не только имел уже опыты своих «Одиссей», но и сознавал всю необходимость окончательно перейти в своем творчестве к «Одиссеям», написав юношей и мальчиком столько бурных «Илиад» («Демон», «Измаил-Бей», «Хаджи-Абрек», «Маскарад» и т. д.):

Любил и я в былые годы,

В невинности души моей,

И бури шумные природы,

И бури тайные страстей.

Любил — «Илиады» и свою жизненную «Илиаду».

Но красоты их безобразной

Я скоро таинство постиг,

И мне наскучил их несвязный

И оглушающий язык.

Язык — оружие бряцающей Илиады, и —

Люблю я больше год от году,

Желаньям бывшим дав простор,

Поутру ясную погоду,

Под вечер тихий разговор —

«Одиссею» и все материалы к ней, до «ха-ха-ха», «хи-хи-хи» и «<Ишки24> Мятлева стихов» включительно.

[Живи Лермонтов, он был бы величайший русский романист. Это чуял мудрый юрод Гоголь, сказав, что из Лермонтова «готовился великий бытописатель». И роман Лермонтова шел бы от «Капитанской дочки», а не от «Шинели» и «Мертвых душ», как пошел он у Тургенева и Достоевского, и была бы прекрасная ясность в русской прозе, глубокая слаженность и точная строгость — эта истинная поэзия прозаической речи, и была бы… Но демоны метят верно в того, в кого им нужно попасть наверняка, или заводят в болото, как завели Блока и Есенина. По Лермонтову должен был бы быть вечный траур в русской литературе, ежедневная панихида.

29.VIII.]

sub 99 /sub

sub   /sub

Теплятся жизни человеческие, теплятся молодые, зрелые, старые, там и тут, как цветы, как сухие травы и ломкие злаки. Ветры их косят. Дождик их мочит. Своим осенним сухоломом, сами для себя, сами собой удобряют землю, бросают семена, чтоб вновь поднимались из земли зеленые язычки всходов, вновь теплились цветными огоньками и вновь сухоломом осенним удобряли себя, чтоб вновь поднимались из земли зеленые весенние язычки и… «у попа была собака, он ее любил, она съела кусок мяса — он ее убил, и в землю закопал, и надпись написал: „у попа была собака, он ее любил…”» — так без конца. Нет, до какого-нибудь конца, но не зависящего ни от попа, ни от собаки.

29 — 30.VIII.

А пока цветите-теплитесь, цветы, травы и злаки, милые, юные зеленые язычки земли, — и не думайте, — или старайтесь не думать, что века веков, всею природою, всем человечеством, всем бытием твердится докучная детская сказка про попа и его собаку…

sub 105 /sub

sub   /sub

Среди рукописей Пушкинского Дома я нашел листок, который привожу целиком. Он весь писан рукою Лескова25, за исключением двух строк, писанных Писемским26, что сбоку отмечено самим Лесковым же.

«Особенно драгоценный манускрипт Алексея Феофилактовича ПИСЕМСКОГО.

Дубликата не существует

Отзыв Ф. Вулгарина о Н. В. Гоголе — письмо А. Ф. Писемского.

Это мальчишка, который говном пишет на заборе хуи

(Собственноручное начертание руки А. Ф. Писемского)

7 окт. 72 г. мы были у Писемского в гостях. Париж вечером и он разсказывая при дамах о Гоголе привел вышеписанный отзыв о нем Ф. Булгарина. Отзыв этот по неудобству произнести его при дамах Писемский написал на этом клочке и предъявлял мужчинам, — мне, Кашпиреву и Авсеенке. Я взял эту бумажку на память о Булгарине и Писемском».

Н. Лесков.

(Дашковское собрание27)

sub   /sub

sub 106 /sub

sub   /sub

Из лесковских рукописей того же собрания. Листок бумажки. На нем торопливо, — и не в обычных условиях писания не за столом, а еле-еле, — написано:

«Дорогой Николай Семенович!

Неоткажи, мой друг, приехать ко мне сегодня около 12 1/ sub 2  /sub ч. для подписания моей духовной: я очень занемог, так что едва ли встану.

Весь твой С. Терпигорев28».

Рукою Лескова тут же, пониже, приписано:

«И приду, хотя знаю, что ты врешь:

„Умираешь, а ногами дрыгаешь”

Твой Н. Л.»

Ответ, очевидно, так и был переслан Терпигореву.

sub 113 /sub

sub   /sub

Больно. Больно. Больно.

Из корня по стволу, по веткам, по сучьям идет боль.

— Вот посмотрите: прекрасная статуя.

— К черту. Больно.

— Вот умная книга. Прочтите.

— Туда же. Больно.

— Вот… вот… вот…

— Ничего не надо. Все вздор. Больно.

И тянется, тянется к сердцу милая рука, простая, с напружившимися жилками, в паутинке складочек на ладони, но теплая, но родная, — и дает сердцу тепло, какой-то клубочек тепла разматывает на сердце, и боль стихает…

И опять шумит дерево (— человек) листьями, и встряхивается целой их шапкой, и стоит под ветрами до тех пор, пока не придет дровосек и не срубит его…

sub ПРИМЕЧАНИЯ /sub

1 ЕвгенияНиколаевна — возможно, Е. Н. Ребрикова (1891 — 1977), художница, близкая крымская знакомая М. А. Волошина. Туська — Наталья Алексеевна Сидорова, дочь Алексея Алексеевича Сидорова и Татьяны Андреевны Сидоровой-Буткевич; в будущем — искусствовед, друг и корреспондент Дурылина, в 1970-е годы — хранительница архива своего дяди, прот. Сергия (Сидорова). См. об этом:

Бобринская В. С. Жизнь священника Сергия Сидорова и его семьи. — В кн.: СидоровС. А., прот. Записки священника Сергия Сидорова. М., ПБСТИ, 1999,

стр. 143.

Во втором фрагменте шестой тетради обыгрывается фамилия Пьера Жозефа Прудона (1809 — 1865), французского экономиста, теоретика анархизма, социолога.

2Эрн Владимир Францевич (1882 — 1917) — философ, представитель русского религиозно-философского Ренессанса, знакомый Дурылина по Религиозно-философскому обществу памяти В. С. Соловьева. О совместной деятельности и взаимоотношениях Дурылина и В. Ф. Эрна см.: «Взыскующие Града. Хроника частной жизни русских религиозных философов в письмах и дневниках С. А. Аскольдова,

Н. А. Бердяева, С. Н. Булгакова, Е. Н. Трубецкого, В. Ф. Эрна и др.». М., 1997; Голлербах Е. А. К Незримому Граду. Религиозно-философская группа «Путь» в поисках новой русской идентичности. СПб., 2000.

3 Фигура Вячеслава Ивановича Иванова (1866 — 1949), поэта, мыслителя и переводчика, человека, близкого Дурылину идейно и — в середине 1910-х гг. — лично, вызывала любовно-иронические оценки у Дурылина позднего, автора «Углов». «„Вячеслав Ива2нов”. Никто не говорил никогда: „Ивано2в”. А если б сказать...» (I, 29).

Впрочем, сам С. Н. Дурылин в 1926 году в стихотворном портрете из цикла «Москва», предпринял вполне удачную попытку реабилитации Вячеслава Иванова — в качестве именно «Ива2нова», а не «Ивано2ва»:

«Вячеслав Иванов, в Москве

Всегда с словесною обновой,

До Тютчевских дожив седин,

Ты с речью ковано-парчёвой

Несешь дары твоих новин.

В часы мыслительных радений

И споров, и полночных слов

Ты был, как общник прежних прений,