Тени черного леса - Алексей Щербаков

— Я думаю, нам имеет смысл договориться. Я уйду наверх. Захочешь меня пристрелить, оба сдохнем. Лучше расстанемся. Вы все равно этот кон выиграли. Карту вы если не нашли, то найдете. Я вас знаю и уважаю как достойных противников. Вы — ребята упорные, весь этот поганый госпиталь переберете, но все равно отыщете. Так вот, зачем тебе помирать, убив еще одного нациста? Да я и не нацист… Я против вас ничего не имею, просто так сложилось. Родись я в России, я бы был твоим коллегой. Тем более, вы выбили у меня из рук оружие…

А ведь он прав, подумал Мельников. Пытаться достать пистолет — Барон успеет кинуть гранату. И главное — у немца есть хоть какое-то укрытие, а у Мельникова не было ничего. Он отскочит за угол — и, может быть, даже уцелеет. Впрочем, Мельникову уже приходилось вести подобные переговоры с врагом. Как-то в Белоруссии во время карательной операции немцы тоже предложили группе, которая прикрывала отход отряда, разойтись мирно. Там была такая ситуация, что в случае схватки никто не смог бы уйти живым — ни партизаны, ни немцы. И они разошлись.

— Ладно, уходи, — наконец, сказал он.

Барон, держа в одной руке гранату, схватился другой за лестницу и с невероятной быстротой полез наверх. А Мельников метнулся назад. Он запоздало сообразил, что, выбравшись, Шварцхельм может кинуть гранату в шахту. Но этого не произошло. Вскоре наверху раздался взрыв, а потом еще один, гораздо более мощный — и вслед за ним отчаянный крик, полный предсмертного ужаса и жуткий грохот…

Сзади послышался топот. Это явно были свои.

— Эй, ребята, меня не пристрелите! — заорал Мельников.

Появилась фигура одного из саперов.

— Лейтенант, это ты? Что тут произошло?

— Потом! Вперед!

Они бросились к лестнице, и Сергей выбрался наверх. Он увидел, что находится возле набережной, прямо напротив собора. В двух шагах от люка виднелась дымящаяся груда кирпичей, от которой поднимался столб пыли. Она явно обрушилась минуту назад. Все было ясно. Шварцхельм попытался избавиться от гранаты — и кинул ее куда-то в сторону. И неудачно — сдетонировала какая-то неразорвавшаяся мина — или просто ближайшая стена держалась на соплях после всех обстрелов, бомбежек и боев. В общем, стена рухнула. Гауптштурмфюреру не повезло, он оказался как раз под ней. Мельников спустился обратно.

Внизу находился Еляков.

— Все, товарищ капитан. Шварцхельм, судя по всему, отбегался.

— Оно и к лучшему. Да мне почему-то кажется, что этот тип живым бы все равно не дался. К тому же одного мы все-таки взяли. Его Копелян с одним из саперов потащил к исходной точке. Жаль, я не знал, что тут есть выход, вылезли бы все тут. Впрочем, все равно место встречи — там, в госпитале…

Они прошли по каким-то коридорам, поднялись по наклонной железной лестнице, прошли уже знакомый балкон — и вскоре снова оказались в подземном госпитале. Все уже были в сборе. Копелян держал на мушке понурого немца средних лет, имевшего далеко не бравый вид. Как по дороге пояснил капитан, он, по сути, сдался сам. Когда началась стрельба, особого желания бегать не высказывал. Схоронился в какой-то дырке, отстал от своих — а потом с поднятыми руками вышел на наших саперов. Что же касается Свойкина, то у него оказалось перевязано плечо.

— Задело?

— Ерунда, в руку, навылет. Кость цела. Но мать их всех! Какая чертовщина творится под этим поганым Кенигсбергом!

— Ты, лейтенант, не все еще видел, — покачал головой Еляков. — Мы пока за этими гонялись, такого нагляделись… Они разбежались, как блохи, — по всему бункеру. Так вот, там еще и вниз имеется шахта. И, кроме того, мы нашли наглухо заделанную железную дверь. Только чует мое сердце, что она минирована.

— Товарищ капитан, но должен же быть сюда, в госпиталь какой-нибудь нормальный вход! Не через шахты же таскали сюда раненых!

— Где-то есть. Да только нам искать его недосуг. К тому же он наверняка закрыт намертво и мин там, как грязи. Хватит на сегодня. Мы свою задачу выполнили. Пусть кто-нибудь другой исследует эти чертовы подземелья. Выходим назад тем же путем, что и пришли.

…Приятно было увидеть солнце после всей этой подземной чертовщины. Двое водителей и оставшийся сапер сидели, тревожно поглядывая на часы. В самом деле. Начали поход на рассвете, а сейчас время уже было далеко за полдень.

— Эй, Семенов! — крикнул Еляков водителю. — Срочно отвези лейтенанта в госпиталь. А нам пора к майору — докладывать о том, как мы тут развлекались. Но все-таки хотя бы половину дела мы сделали…

— Товарищ капитан, — спросил Мельников, когда они, решив немного передохнуть, закурили. — Я все-таки никак не могу понять всех этих сложностей. Тут получается, как в сказке про Кащея Бессмертного. Игла в яйце, яйцо еще в чем-то там… Зачем этому Йорку было прятать документы в Кенигсберге, а у себя хранить план, как сюда попасть?

— Пока ты по Литве бегал, мы кое-что откопали, кроме плана этого чертова подземелья. Навели некоторые справки, поговорили кое с кем… Так вот, Йорк был на подозрении. Там была целая группа тех, кто хотел договориться с англичанами. Вот они и закрутили какую-то хитрую комбинацию. Да и какое нам до этого дело… Разберутся те, кому положено. А мы оперативники, мы свою задачу выполнили.

Но, конечно, капитан не удержался и снял с пойманного немца первый допрос, не отходя, так сказать, от кассы.

— Имя? — привычно начал капитан с места в карьер.

— В городе я зарегистрирован[57] как Генрих Вольф. Но на самом деле мое имя Фриц Линген.

— Оба на… — только и протянул Еляков. — Получается, это ваши документы? В смысле больничная карта, в которую документы были спрятаны?

— Так точно, герр гауптман. За ними и шел Шварцхельм. Но сегодня я полез в бункер не по своей воле…

И Линген, торопливо стал давать показания. Из его слов получалось следующее.

Он и в самом деле был оберст-лейтенантом, то есть подполковником. Но реально он был строителем. Точнее, занимал какую-то крупную административную должность в ведомстве, занимавшемся военным строительством. В том числе — он участвовал в постройке объекта в Черном лесу. Причем был одним из тех, кто слишком много знал. В Черном лесу и в самом деле возводилась стационарная партизанская база, рассчитанная на очень длинный срок эксплуатации. Там были подземные бункеры, склады оружия и продовольствия и даже автомобили, которые могли выходить наружу через замаскированные тоннели. (Капитан вспомнил историю об автомобильной колонне, которая появилась возле Биаллы непонятно откуда.)

— В политику я не лез, но, как я понимаю, план был такой. В нашем руководстве многие верили, что удастся добиться не капитуляции, а какого-то мира. А потом неизбежен конфликт между русскими и союзниками. То есть полагали, что был шанс продержаться. Вот для этого и строили базу…

Все бы хорошо, но постройка объекта происходила в обстановке полного бардака. Особенно на последней стадии. Дело в том, что в сорок четвертом году было не очень понятно — кто, собственно, является начальством в Восточной Пруссии. Были гражданские власти, были военные власти, были люди разных служб Гиммлера, снабженные чрезвычайными полномочиями. И все рвались командовать.

Бардак у каждого народа имеет свои особенности. Бардак по-немецки — тоже. Всем известна немецкая педантичность. Что они работают, как часы. Так вот, когда с организацией плохо — то немецкие структуры работают, как часы, сошедшие с ума. Прибавьте к этому страсть нацистов к секретности. «Каждый должен знать только то, что входит в его компетенцию». В итоге никто ничего уже ни в чем не разбирался.

Так было и тут. Партия (в данном случае — национал-социалистическая) сказала — надо! В Кенигсберге ответили «есть». Хотя никто особо не понимал: каким образом все это сооружение будут использовать — и можно ли его использовать вообще. Мельников, внимательно слушавший показания, про себя отметил, что вся эта немецкая затея отдавала бредом. Создавать стационарную партизанскую базу можно в бескрайних белорусских лесах. Да и то она может существовать только в условиях большой войны — когда у противника нет ни сил, ни времени, чтобы ее ликвидировать. А тут к тому же не те были природные условия. Ну, предположим, стала бы она функционировать. Даже если б не было возможности брать ее штурмом. Обложили бы Черный лес плотным кольцом — и сидели бы там эти ребята, пока продукты бы не закончились… Да и энтузиазма вести партизанскую войну в немецком народе не наблюдалось. Но, видимо, и в самом деле запущенный кем-то и когда-то механизм работал уже сам по себе — никто его не пытался остановить. В результате немцы со свойственной им педантичностью занимались мартышкиным трудом.

Пока строили, обнаружилась еще одна тонкость. Далеко не все из тех, кто был к этому причастен, горели отдать жизнь за фюрера. Тот же Линген имел некоторое отношение к заговору немецких генералов, которые попытались в 1944 году взорвать любимого фюрера. Правда, очень отдаленное отношение. Но все же имел. Что же касается Феликса Йорка, то он ни в каких заговорах не участвовал, глядел налево самостоятельно. В контакт с ним вошли в самый последний момент. Равно как и еще с несколькими людьми, которые тоже хотели выйти из войны с максимальными удобствами.