Ради милости короля - Элизабет Чедвик

Вошел слуга и пробормотал, что ванна готова. Ида отвела Уильяма в комнату и воспользовалась отсутствием Роджера, чтобы спросить, как король отреагировал на весть о смерти старшего сына – Генрих горюет, миледи, но не прилюдно. Он лишился взрослого сына, и это ужасно. Его также мучает то, что мой молодой господин погиб, когда они были в ссоре, чужими людьми. – Лицо Маршала стало печальным и задумчивым. – Столь многие тоскуют по объятиям! И сколько лишних слов говорится вместо нужных, расширяя брешь между людьми!

Ида сглотнула, не в силах ответить, потому что его речи пробудили боль в ее груди. Пробормотав, что нужно проведать сына, она оставила Уильяма одного.

Гуго уже проснулся и радостно заухал, когда мать склонилась над колыбелью. Ида подняла сына и судорожно прижала к себе, хотя его пеленки были мокрыми. Обнимая Гуго, она также обнимала беззащитного маленького мальчика, которого оставила под опекой Генриха. Генриха, чьи сыновья тосковали по объятиям и ласковым словам.

– Что вы намерены делать по возвращении? – спросил Роджер у Уильяма за ужином из жареной дичи, сладкой пшеничной каши и листьев салата, нарванных на огороде, с острой клубничной заправкой.

Ванна, чистая одежда и возможность собраться с силами преобразили гостя. Его лицо уже не было таким измученным, а с плеч словно свалилась часть бремени.

Уильям отложил нож:

– Я связан клятвой: если я переживу путешествие, то вернусь к королю и сообщу ему что положил плащ моего молодого господина у Гроба Господня. Генрих обещал найти мне место при дворе, а дальше будет видно. Что бы ни уготовил для меня Господь, быть по сему. – С задумчивым лицом он поднял кубок. – Многое предстоит загладить… и многое обдумать. Когда смерть проходит рядом, больше ценишь жизнь.

Роджер мрачно кивнул в знак согласия. Вернувшись с похорон отчима и услышав новость о смерти молодого короля, он пришел в задумчивое расположение духа и остро осознал течение времени. Он был ровесником Уильяма Маршала – еще не средних лет, но уже и не юнец, полный неистощимого оптимизма. У него были цели, амбиции, которые, подобно мощной реке, увлекали его к морю, но он, по крайней мере, сидел в лодке и знал, куда плывет. Будущее Маршала казалось менее определенным.

– Итак, наследником короля стал Ричард, – задумчиво произнес Роджер. Слуги подали миски с поздними вишнями, темными, как шкура Вавасора. – Куда это приведет, как вы думаете? Он явно отличается от Генриха Молодого, но я знаю его намного хуже, чем вы.

Ричард проводил в Англии так мало времени, что Роджер и вовсе его не знал.

Уильям помедлил с ответом, омывая руки в миске с розовой водой и вытирая их полотенцем, протянутым слугой.

– Ричард ценит прямоту и преданность. Никуда не сворачивайте – и обретете его благосклонность. Он горяч и требует верных и быстрых суждений. Не ждите от него раздумий. Возможно, он вознаградит вас, возможно, нет, но точно загоняет до смерти. Кроме того, он сын своей матери. Имея с ним дело, думайте о королеве, а не о Генрихе и помните, что он стал ее наследником в Аквитании задолго до того, как стал наследным принцем Англии.

Уильям покинул Иду и Роджера на закате, верхом на гнедом мерине, ведя в поводу гнедую со своими пожитками. Глядя, как он выходит со двора и поворачивает к Ладгейту, Роджер задумался, увидит ли еще своих лошадей или самого Уильяма.

Супруги вернулись в дом подавленными. Слова Уильяма заставили Роджера задуматься о собственной жизни. Ему предстояло составить план и перебрать варианты решений. Глубоко погрузившись в размышления, он не заметил молчания Иды и печального, задумчивого выражения ее глаз.

Глава 23

Двор обосновался в Вестминстере, чтобы отпраздновать Рождество тридцать второго года правления Генриха. Роджер и Ида присутствовали среди собравшихся. Роджер – на своем официальном посту сенешаля. Впрочем, Генриху было все равно, как перед ним ставят блюдо и что на нем лежит, лишь бы съедобна была пища, – с его точки зрения, она существовала только для того, чтобы поддерживать тело.

Роджеру показалось, что Генрих постарел. Годы, щадившие его столь долго, внезапно навалились всей тяжестью. Теперь он хромал постоянно, а волосы, золотисто-ржавые в ту пору, когда Роджер только вступил в борьбу за свое наследство, стали седыми. Задиристый подбородок оплыл. Любой, кто встретил бы его величество в коридоре, не будучи с ним знаком, издали принял бы его за убогого, измученного заботами слугу, а не за короля Англии. Однако за обветшалым фасадом сохранился прежний дух и интеллект – быстрый, мощный и коварный. Рука все так же крепко держала поводья.

Генрих еще не примирился с гибелью сына Жоффруа на турнире в Париже. Молодой человек упал с коня, был жестоко растоптан и в мучениях умер через несколько часов. Ему наследовали беременная жена и маленькая дочь. В лучших анжуйских традициях причины пребывания Жоффруа в Париже были более чем сомнительны, судя по всему, он разжигал недовольство против отца, а не упражнял свое тело. И вот он умер в двадцать восемь лет, в том же возрасте, что и его брат Генрих Молодой, и тело его упокоилось в великом соборе Парижской Богоматери. Все с нетерпением ожидали, мальчиком или девочкой разрешится его жена.

Генрих изучал блюдо из оленины, которое Роджер поставил перед ним, горячее и ароматное, с кровью внутри. Взяв нож, но остановившись, прежде чем разрезать мясо, Генрих взглянул на Роджера:

– Как поживает ваша супруга? Я почти не видел ее.

– Благополучно, сир, – с холодной учтивостью ответил Роджер.

Он полагал, что чем меньше общаются Ида и Генрих, тем лучше. Жена проводила время в более скромном Уайтхолле, в обществе королевы Алиеноры, которую отпустили из-под домашнего ареста в Солсбери, чтобы она посетила празднества в Вестминстере.

– Говорят, у вас родилась еще одна дочь, – бросил на него вызывающий взгляд Генрих. – Девочки нужны, чтобы заключать брачные союзы, но лучше, если Господь сперва подарит сыновей.

– Господь был к нам милостив, сир, – ответил Роджер, внешне оставаясь беззаботным, хотя внутри его закипала ярость, поднимаясь пузырьками к поверхности.

Гуго недавно исполнилось четыре, и Роджер невероятно гордился сыном – забавным, подвижным и ярким, словно новенький серебряный пенни. Его второй ребенок, Мари, в два с половиной года только-только сменила детские сорочки на настоящие платьица, такие крошечные, что Роджер приходил в умиление, глядя, как они лежат на сундуке, пока девочка спит. Маргарита родилась в августе – в тот же день, когда они услышали новость о сыне Генриха Жоффруа. Ида плакала над новорожденной дочерью, но Роджер не был уверен в причине ее слез. Возможно, она плакала от радости и облегчения после очередных благополучных родов, но ему показалось, что новость задела незажившую рану от потери первенца.