Топография счастья - Николай Ссорин-Чайков

В таежном видении детского будущего задействован другой вид эффективного действия. В экстремальных условиях северной сибирской тайги совместные усилия выживания человека и оленя выступают основным компонентом этой конструкции. Это тот вид эффективного действия, который доступен только в тайге, в очень жестком, но приносящем радость и удовлетворение мире. В таежном хронотопе дети мечтают привезти плоды своего образования для того, чтобы принести благосостояние и счастье своей семье и родному сообществу.

Теперь я хотела бы рассмотреть данные конструкции в континууме категории личности. Чтобы проиллюстрировать топографическое выражение поиска счастья, я помещаю элементы отбытия из родного стойбища и возвращения в рассказах таежных детей в концептуальную ось продуктивного отсутствия, в основе которого лежит детское желание принести спасение и счастье своему родному сообществу. Именно элемент возвращения делает их отсутствие продуктивным, т. к. это будет родное сообщество ребенка, которое пожнет плоды его возвращения, получит результаты его деятельности. Рассмотрим основные сценарии продуктивного отсутствия и возвращения, в которых протагонист отъезжает из родного дома для того, чтобы вернуться и принести разрешения критической ситуации в родном стойбище или селении. При этом очень важно отметить, что в данной траектории пространственное движение циклично, а цикл продуктивного отсутствия завершается возвращением протагониста.

В этом репертуаре я определяю три сценария продуктивного отсутствия: 1) возвращение охотника из своей охотничьей поездки; 2) возвращение шамана из мира духов в конце своего ритуала; 3) возвращение эпического героя в родное стойбище, что приносит спасение от беды и несчастья. Траектория движения каждого из обозначенных сценариев круговая или цикличная.

Репертуар цикличных типов пространственных траекторий не будет полным, если мы не включим в него цикличное движение оленеводческого стойбища и оленьего стада, следующего сезонному циклу перемены пастбищ. Но в данной пространственной организации кочевой жизни нет места элементу временного продуктивного отсутствия, так как движение людей и оленей указывает скорее на постоянное темпорально-пространственное присутствие, нежели на отсутствие. Движение здесь циклично, однако в нем отсутствует кульминативный элемент возвращения. Данная концепция темпорально-пространственной организации не столько комплементарна, сколько показательна в плане множественности пространственно-временных регистров.

Возвращаясь к трем типам продуктивного отсутствия, нужно отметить, что первый тип действия имеет рутинный характер, и его эффект невелик — в пределах небольшого человеческого коллектива, который получает необходимый ежедневный ресурс; обозначим его как рутинное продуктивное отсутствие. Эффективное действие эпического героя (тип № 3) и шамана (тип № 2) включает в себя экстраординарное действие в сфере магии, и, соответственно, степень его эффективности локализуется на космологическом уровне. Отсутствуя на протяжении определенного периода, и шаман, и герой несут своим возвращением резолюцию критической ситуации крупного масштаба, такой как болезнь, несчастье, бедствие (голод или эпидемия).

Данный элемент экстраординарного действия присутствует и в будущей биографии таежного ребенка, т. к. его возвращение влечет за собой социальный/экономический и политический выход из настоящей ситуации. Элемент спасения существует во всех трех типах продуктивного отсутствия, но наиболее ярко выражен в последнем.

Возникает вопрос: что подвигает ребенка или подростка к повествованию такого рода? Ответ может быть таким: восприятие ребенка формируется на основании его собственного понимания и общественного дискурса о том, что сообщество в критической ситуации, которая требует экстраординарного эффективного действия на уровне эпического героя или шамана. Этот момент и играет роль триггера такого отклика ребенка на данную ситуацию.

Эта ситуация в антропологической литературе обозначена как постсоциализм, т. е. экономический, демографический и психологический кризис в результате крупного социального изменения и коллапса целого мировоззрения. И будущие автобиографии эвенских детей отражают конкретный исторический момент, который ассоциируется с экономическим упадком, отчаянием и изоляцией от внешнего мира.

В значительной мере моральный элемент героического возвращения, который репродуцируется таежными детьми в их рассказах о будущем, служит доказательством того, что сценарий эпического возвращения существует на уровне самосознания ребенка. Каждый рассказчик предвидит себя центром энергии экстраординарного эффективного действия, направленного на восстановление благосостояния и на устранение ситуации голода, бедствия и кризиса. В этом смысле элемент возвращения в рассказах таежных детей служит доказательством валидности той категории личности, которая направлена на достижение экстраординарного эффективного действия.

В противовес дискурсу вымирания данный материал показывает, что дети и подростки обладают космологически динамичным видением будущего и очень сильным восприятием моральной цели. Представляя собственный отклик на ситуацию кризиса и социального страдания, дети и подростки выступают осуществителями эффективного действия и активными создателями своей нарративной реальности. Как авторы своих рассказов о будущей жизни они создают свое идеалистическое пространство эффективного действия, которое потенциально открыто и доступно для каждого. Все это служит выражением поиска всего сообщества, его стремления к эффективному действию эпического или героического уровня. Частично оно основано на ипостаси шамана, подвергнутого репрессиям советского строя, частично — на самом советском строе, на том всеконтролирующем суперносителе эффективного действия, который совсем недавно потерпел крупный провал, открыв другие возможные видения будущего и предложив роли новых героев и спасителей. Таким образом, гетеротопия пространства генерирует те мотивационные конструкции поиска счастья, в пересечении и взаимодействии которых дистиллируются исторические и идеологические контуры социально-культурных моделей и общественного устройства.

Foucault М. (1997). Different spaces // Aestethics, Method and Epistemology / J. D. Faubion (ed.). NY: New Press. P. 175–185.

Grant B. (1995). In the Soviet House of Culture. A Century of Perestroikas // Princeton, NJ: Princeton University Press.

Hann C. M. (2002). Postsocialism. Ideas, Ideologies and practices in Eurasia London: Routeledge.

Haraway D. (1988). Situated Knowledge: The Science Question in Feminism and the Privilege of Partial Perspective // Feminist Studies. № 14. P. 575–599.

Humphrey C. (1998). Marx Went Away — But Karl Stayed Behind. Updated Edition of: Karl Marx Collective: Economy, Society and Religion in a Siberian Collective Farm. Cambridge, NY: Cambridge. Ann Arbor: University of Michigan Press.

Kwon H. (1998). The Saddle and the Sledge: Hunting as Comparative Narrative in Siberia and Beyond // Journal of the Royal Anthropological Institute. № 4 (1). P. 115–127.

Slezkine Y. (1994). Russian and the small peoples of the north. Arctic mirrors. Ithaca and London: Cornell University Press.

Mauss M. (1990). The Gift: The Form and Reason for Exchange in Archaic Societies / Trans. W. Halls. NY: Norton.

Ortner S. (2002 [1973]). On Key Symbols 11 Anthropology of Religion / M. Lambek (ed.) Oxford: Blackwell Publishing. P. 158–167.

Rethman, P. (2001). Tundra passages: History and gender in the Russian Far East. Pennsylvania: The Pennsylvania State University Press.

Sántha I. and Safonova T. (2011). Pokazukha in the House of Culture: The Pattern of Behavior in Kurumkan, Eastern Buriatiia // Reconstructing the House of Culture: Community, Self and the Makings of Culture in Russia and Beyond / B. Donahue, O. Habbek (eds). Oxford, NY: Berghahn Books. P. 75–96.

Slezkine Y. (1994). Arctic Mirrors: Russian and the Small Peoples of the North. Ithaca and London: Cornell University Press.

Sokolova Z. P. (1997). Sibir: Ethnosy i Kultury (narody Sibiri v XIX veke) [Siberia: ethnoses and cultures (Peoples of Siberia in the 19lh century)]. М., Ulan-Ude: Izdatel’sko-poligrafichesky kompleks VSGAKI.

Strathern M. (2005). Partial Connections. Walnut Creek: AltaMira Press.

Ssorin-Chaikov N. (2003). The Social Life of the State in Subarctic Siberia Stanford, California: Stanford University Press.

Ssorin-Chaikov N. (2006). On heterochrony: birthday gifts to Stalin, 1949 // Journal of the Royal Anthropological Institute. № 12. P. 355–375.

Verdery C. (1996). What Was Socialism and What Comes Next? Princeton, N.J.: Princeton University Press.

Vitebsky P. (2005). Reindeer People. Living with Animals and Spirits in Siberia London: Harper Collins Publishers.

Willerslev R. (2007). Soul Hunters. Hunting, Animism, and Personhood among the Siberian Yukaghirs. Berkeley, Los-Angeles, London: University of California Press.

Willerslev R., Ulturgasheva O. (2012). Revisiting the Animism versus Totemism Debate: Fabricating Persons among Eveny and Chukchi of Northeastern Siberia // Animism in Rainforest and Tundra: Personhood, Animals, Plants and Things in Contemporary Amazonia and Siberia / M. Brightman, V. E. Grotti, O. Ulturgasheva (eds). Oxford, NY: Berghahn Books. P. 48–68.

Символический обмен с советским прошлым

в современных «местах счастья и удовольствия» города Екатеринбурга

Фотография с праздничного действа, выражающая полноту бытия, взывает к публике: «Ты готов веселиться?» Атрибутика праздника отсылает к советскому времени. Современный успешный человек играет в «советское». Для полного счастья ему нужно отправиться в прошлое, актуализировать какую-то его часть и слиться с ним. В этом разыгрываемом праздничном действе слипается прошлое и настоящее. Прошлое выступает способом структурирования и означивания настоящего, местом праздника (рис. 1).