Город лестниц - Роберт Беннетт

Шара дотрагивается до каменной скворушки:

– Разве ты – не любимая птичка Жугова?

Она дотрагивается до птички, и дверь отъезжает назад. Шара смотрит вниз – ага, рама укреплена на четырех металлических колесиках. Шара снова толкает ее – и та со скрипом отъезжает дальше. Интересно, кому могла понадобиться дверная рама на колесиках?

Шара разглядывает окно Колканова атриума. В каждом зале изначально было по витражу, посвященному каждому из Божеств. Сохранилась масса свидетельств их красоты – люди восторгались непередаваемой игрой синего и красного, такой тонкой, что глаз ее не воспринимал, зато сердце – сердце чувствовало прекрасно. Очень жаль, что витражи разбились. Но, с другой стороны… а почему стекло в Колкановом зале цело? Оно прозрачное, без единого рисунка, но – целое. Шара медленно водит перед ним канделябром, вглядываясь в отражение: это обычное, ничем не примечательное окно. Да, большое и прозрачное, но обычное. Возможно, витраж исчез, оставив после себя простое стекло, в миг, когда исчез Колкан? Но если даже так, то почему это стекло уцелело, а остальные – разбились?

Она поднимает канделябр и осматривает остальные круглые залы.

Некогда, в дни ее молодости, тетушка Винья отвела ее в Национальную библиотеку в Галадеше. Шара читала запоем, но на тот момент она даже представить себе не могла истинную ценность книг, возможности, которые они предоставляют: что их можно сохранить для вечности, запасать их, как инженеры запасают воду, только это бесконечный ресурс времени и знания, хранящийся в чернилах и бумаге и выстроенный вдоль полок… Что это память, принявшая физический облик, совершенный и неизменный, подобный залитому в стекло шершню: жало наготове, с него свешивается капелька яда, мгновение остановлено и пребудет таковым навеки…

Тогда она испытала настоящее потрясение. Это было – тут в голове быстро мелькнуло воспоминание о том, как они с Во читали друг напротив друга в библиотеке, – это было очень похоже на первую любовь.

А теперь она вдруг нашла все это под землей, словно бы все чувства, слова и рассказы жителей Континента уносило дождевой водой, и влага эта впитывалась в землю, просачивалась сквозь глину, по капле, по капельке, через пустоты в грунте – медленно кристаллизуясь здесь, в этом огромном зале.

И вот теперь во тьме под Мирградом Шара Комайд ступает на древний камень, и любовь вновь настигает ее.

На лестнице гулко топочут. Шара отрывает взгляд от пиктограммы Олвос – так и есть, ступени залиты ярким светом. Свечи несут.

Вбегает Мулагеш, за ней Сигруд и двое солдат с канделябрами. Быстрым взглядом она окидывает огромную внутренность храма и расстроенно опускает плечи: мама дорогая, ну мы и влипли. И вздыхает:

– Твою маман…

– Это же настоящее археологическое открытие! – радостно восклицает Шара.

Она уже идет навстречу губернатору через атриум.

– Угу, можно и так назвать, – мрачно отзывается Мулагеш.

– Вы людей у входа поставили?

– Да. Пятеро солдат.

– Смотрите, сколько тут всего! – Шара осторожно обходит грязную лужу. – Огромное помещение, гигантское! Полагаю, это самое серьезное открытие со времен войны, со времен Мига! Это величайшее историческое открытие в… мгм… истории! Да найди мы хотя бы часть здешней стены или пола, фрагмент камня со здешними пиктограммами – даже это было бы почитай что революционным свершением в науке, в Галадеше бы с ума сошли от радости, а тут – у нас целое здание, целое, нетронутое! Это… – у Шары перехватывает дыхание от восторга, – это же просто в голове не укладывается!

Мулагеш оглядывает своды потолка. И поглаживает шрамы на челюсти костяшками пальцев:

– Это точно. Не укладывается.

– Смотрите! Вот здесь, в этой секции! – Шара наклоняется. – Эти барельефы площадью в несколько квадратных ярдов – да они дают нам больше знания об Аханас, чем все многолетние исторические разыскания! Мы же почти ничего о ней не знаем! Аханастан, как вам, должно быть, известно, чрезвычайно пострадал от Мига – да что там – он практически исчез, целиком. И Сайпуру пришлось отстроить его почти с нуля!

– Угу.

– Но этот барельеф объясняет, почему он исчез! Он подтверждает теорию, что Аханас, по сути, вырастила город, посеяв чудесные семена, которые затем выросли в здания, дома, улицы, фонари… Персики светились по ночам и так освещали улицы, а вместо водопровода и канализации была виноградная лоза, по которой все закачивалось и откачивалось… Это невероятно!

Мулагеш почесывает уголок рта:

– Да уж.

– А когда Аханас умерла, все, абсолютно все это исчезло. Более того, теперь есть еще одно объяснение тому, откуда взялась эта лакуна в знаниях! Если все, что здесь сказано, правда, то аханастани действительно верили, что всякая жизнь и все части тела священны, – и потому они не принимали лекарств, не стригли волосы, не брились и не стригли ногти, не чистили зубы и даже… не омывали… мгм… нижнюю часть тела.

– Хммм.

– Но это потому, что они в этом и не нуждались! Аханас справлялась сама, все их нужды удовлетворялись сами собой! Они жили в полной гармонии с огромным городом, это была органическая цивилизация! Но после Мига, когда по Континенту стали распространяться болезни, они наверняка отказались принимать лекарства, не стали лечиться… Поэтому практически все аханастани Континента попросту умерли! Не выжили! Вы можете себе такое представить? Можете?

– Угу, – кивает Мулагеш. И любезнейшим голосом добавляет: – Вы ведь понимаете, что нам придется завалить подземный ход, не так ли?

– А эта секция, – продолжает было тараторить Шара, – она… она…

И тут она опускает голову и медленно выдыхает. И медленно поднимает взгляд на губернатора.

Мулагеш мрачно улыбается и кивает:

– Естественно, понимаете. Вы прекрасно знаете, что подобную штуку невозможно сохранить в тайне. Мы не сможем скрыть, что нашли под землей громадный храм. Ну поставим мы часовых. А люди начнут спрашивать: а что это они тут часовых понаставили, и что это они здесь стерегут, и они будут спрашивать и спрашивать и в конце концов докопаются до истины. Или начнем мы раскопки, к примеру, станем изучать все это, исследовать, и тут же все увидят, что сюда нагнали технику и людей, – и опять же начнут спрашивать. И они будут спрашивать и спрашивать, пока не докопаются, что тут и как. Проблем, – Мулагеш обтачивает обломанный ноготь о край барельефа, как о маникюрную пилку, – не избежать. А самое страшное – об этом знает Уиклов. И если мы тут начнем копаться и что-то делать, он тут же воткнет нам нож в спину: «Ляляля, подлые сайпурцы прячут от нас святой храм в земле, трогают наши святые изображения своими грязными сайпурскими пальцами, ляляля». Вы представляете, как у них у всех бомбанет? Вы представляете, что случится, посол? Я даже не судьбу вашего расследования имею в виду – я о целом Континенте сейчас говорю. И о Сайпуре тоже.

Шара вздыхает. Она ожидала, что этот довод приведут, но надеялась, что удастся избежать радикальных мер.

– Вы действительно хотите… просто обрушить свод? Вы действительно считаете, что это – лучший выход из положения?

– Я бы предпочла залить этот поганый туннель цементом. Но техника привлечет слишком много лишнего внимания. Тут у входа вбиты деревянные стойки, это сто процентов крепеж. Справимся за час.

– А как быть с уликами? Тут кто-то работал. Реставрировал резьбу в атриуме Колкана. Они сюда даже каменный дверной проем притащили, хотя я понятия не имею, зачем. Но, как бы то ни было, этот кто-то явно сотрудничает с Уикловым!

– Вы настолько уверены в этом, что готовы рискнуть? А если континентцы пронюхают о храме?

Шара трет глаза, затем прислоняется к стене и окидывает взглядом Престол мира.

– Я смотрю на это, – говорит она, – и понимаю, что я бы тут с радостью провела остаток жизни. Смотрела бы, изучала каждую завитушку…

– Если бы вы были историком, – говорит Мулагеш, – вы бы так и поступили.

Шара вздрагивает – слова губернатора неприятно задели ее.

– Но вы – не историк, посол. Вы – слуга государства, – тихо говорит Мулагеш. – Мы обе выполняем свой долг. У нас есть обязанности. К здешним барельефам отношения не имеющие.

В голове у Шары звучит спокойный голос Ефрема Панъюя: «Какая правда вам ближе?»

Канделябры плюются воском. На стенах танцуют тысячи теней. Древние лица сердито смотрят из мрака.

– Хорошо. Заваливайте ход, – говорит Шара.

А потом она плетется и плетется вверх по лестнице, а ступени все не кончаются. Шара пытается запомнить, намертво отпечатать в памяти все, что она увидела, все, что прочитала. Во имя всех морей, мы не можем себе позволить потерять и это…

– Значит, там внизу ничего чудесного не было? – спрашивает Мулагеш.

– Во всяком случае, мне на глаза ничего такого не попалось… – с отсутствующим видом откликается Шара.