Тысяча и один день. Первый из могикан. Властелин пустоты - Александр Громов

В безлюдных местах можно отдышаться. И – снова вперед. Сколько осталось – двадцать минут? пятнадцать? Когда истекут обещанные полчаса, Иоланта выбросит десант на базу, я ее знаю.

Предупреждающие трехлепестковые знаки при входе в реакторный зал. Здесь очень людно, суета и гвалт. Бум-м-м! – кувалдой в стальную дверь. Воняет ацетиленом и копотью. Сразу несколько рук вцепляются в меня раньше, чем я успеваю уйти в Вязкий мир для последнего нырка.

Зря.

Рукопашный бой в условиях крайне малой силы тяжести, почти в невесомости, серьезно отличается от боя на ринге у Мамы Клавы. Это непростое занятие, слабо мною освоенное за отсутствием специальных тренировок. Тем не менее целых три полновесных удара успевают достичь цели, прежде чем я взмываю к потолку на манер воздушного шарика, пребольно стукнувшись маковкой обо что-то угловатое и совершенно, на мой взгляд, здесь излишнее. Черти бы побрали эти наспех спроектированные и наспех построенные базы, постоянно требующие каких-то доделок и переделок, этот перманентный строительный бардак, эти запутанные инженерные коммуникации, несуразные коробки и ящики, прикрученные криво и где попало, эти трубы и шланги под потолком...

Шипя от боли, успев вдохнуть лишь малую толику воздуха, я ныряю вновь.

Присцилла О’Нил оказалась сухонькой пожилой женщиной с седыми волосами, собранными в пучок, с невозмутимым видом, острым взглядом и привычкой говорить мало, но так, что ни убавить, ни прибавить. После двух минут общения с нею у меня создалось впечатление, что она относится к своим словам, как к алмазному резцу, если сравнение с ножницами покажется недостаточным, – сначала, мол, семь раз отмерь. По сравнению с ней Иоланта Сивоконь выглядела вульгарной балаболкой, причем балаболкой разгневанной.

Общий итог бунта стал ясен менее чем через час, после того как старожилы позапирали инсургентов по кубрикам: по первым подсчетам, убито шестнадцать эксменов и двое людей, один человек ранен, а что до раненых эксменов, то число тяжелых случаев достигает двадцати, словом, активный персонал базы уменьшился на сорок единиц, в том числе шесть пилотов. Легкораненых же во много раз больше, фактически пострадал каждый четвертый – кто в перестрелке со штабом Марджори, кто в лютой поножовщине со старожилами, по счастью, сумевшими быстро сориентироваться в обстановке. Черта лысого они успели бы сгруппироваться для отпора, не будь мысли Лучкина и его подручных заняты в первую очередь штабом Марджори и единственным телепортирующим эксменом!

Они успели. И успел я – объявить на всю базу ультиматум мятежникам, дождаться первых результатов (долго ждать не пришлось, к тому времени основной угар мятежа успел подразвеяться, и головы слегка посвежели) и, вернувшись в башенку дежурного, связаться с теряющей терпение Иолантой. Сам принял у тех, кто дежурил возле тамбура пассажиропропускника, ножи, самострелы, огнемет и даже самодельную гранату – и в благодарность едва не был застрелен изготовившимися к бою коммандос ее превосходительства главнокомандующей!

А кто сказал, что люди умеют ценить добро?

Я? Нет, я не говорил.

Один из пилотов-мятежников, Адам Розенкранц, все-таки ухитрился взлететь – надо же, тихоня, никогда бы не подумал – и прямо над базой сгорел вместе со своей капсулой в лазерном луче, наведенном с орбитальной платформы. Постройки базы не пострадали. Это я еще успел воспринять и запомнить. А потом на меня накатил какой-то туман, густой и липкий, как лиловая мгла в Вязком мире, он тек клочьями, и когда я попадал в такой клочок, сознание отказывалось воспринимать реальность и наполнять ею память... вот я лежу носом в пол с руками на затылке... всех положили и еще пальнули поверх голов для острастки... вот я уже один, совсем в другом месте, куда-то спешу, и мне очень надо то ли кого-то спасти, то ли наоборот... вот Мика и Джо приводят меня в чувство шлепками по щекам, а меня корчит от хохота: я как раз прикинул свои шансы выйти из последнего нырка непосредственно в реакторе... были шансы, были.

Каким образом в моих руках оказался автомат – загадка из загадок. Но оказался, и без всякого перерыва. Забыв о Вязком мире, я гнался за кем-то по кольцевому туннелю, на бегу пытаясь поймать в прицел неясный темный силуэт, все время ускользавший за поворот, поймал-таки и, припав на колено, дал очередь, сразу оборвавшуюся – в магазине оставалось всего два патрона. «Убил?» – тяжело дыша и сглатывая слюну, спросил догнавший меня Марек Заглоба. «Кажется, да. Пойдем глянем». Мы обследовали туннель метров на сто, но тела не обнаружили. Кое-где искрили в темноте поврежденные кабели. На полу – лапки кверху – валялась простреленная насквозь крыса. «Ушел, – констатировал Марек. – Когда стрелять научишься?» – «Завтра, – буркнул я в ответ. – Я пилот, а не перфоратор мишеней». – «А почему не телепортировал?» – «Забыл». Тут из-за моего плеча высунулся и задышал мне в ухо Джо Хартрайт. «Крыска, – удивленно сказал он. – Земная. Это как, а? Это ее током?» – «Это ее пулей, – ответил Заглоба. – Некоторым попасть в крысу легче, чем в мятежника. Пшли отсюда».

В промежутках – пусто. Как корова языком. Да, кажется, я искал Лучкина, а нашел ли? Все время что-то мешало...

– Ты ранен? – голос Марджори.

– Ерунда, зарастет. Но кое-кому из наших повезло меньше. Вот что... они мне нужны, Мардж. Для дела. – Краем глаза я вижу, как, уловив это донельзя фамильярное «Мардж», замирают все присутствующие старожилы, боясь пропустить хоть слово, а из бокового отнорка на всю нашу компанию неожиданно выносит Присциллу О’Нил и Иоланту Сивоконь, окруженных кольцом напряженных коммандос. Наплевать. – Пусть тех, кого нельзя подлатать за эти дни, эвакуируют сегодня же, а остальными пусть займется твой врач... да, твой. Наши фельдшеры помогут. Надеюсь, она профессиональна... диплококков с диплодоками не путает?

– Не путает даже эмбрионов с вибрионами, – натянуто шутит Марджори, косясь на Присциллу. – Хорошо, я распоряжусь.

Словом, могло быть хуже, и трупов могло быть больше. Хотя и я, и Иоланта, и Марджори, и уж тем более Присцилла О’Нил, не проронившая пока ни единого слова, – все мы понимаем: закончен лишь первый акт тошнотворной пьесы о борьбе добра со злом, идет второй, а вскоре начнется и третий, в котором добро по заслугам накажет зло, отчего, видимо, станет добрее... Вот третьего-то акта не должно быть.

За маленьким исключением. Одной сцены третьего акта все-таки не избежать, да я и не хочу этого.

Уцелевшие коммандос Марджори и охрана Присциллы расставлены по ключевым местам, уже скучают и не собираются превентивно палить по всему, что движется. Костяк дежурной смены работает. Главный реактор введен в штатный режим, иней на стенах тает, уже восстановлена энергоподача к ракетным шахтам. В большинстве из них дремлют ракеты для «Эгиды», но вон та, четвертая по счету, пуста.