Секреты женщин Ренессанса - Эдуард Фукс

Как экономические организации – а ими в первую голову и были монастыри – они представляли собой не что иное, как попытки «силами самих участников разрешить социальный вопрос для ограниченного круга людей». Если эти чисто хозяйственные организации выступили под религиозным покровом, то это объясняется как временем, так и тем, что первобытное христианство выстраивалось в своей оппозиции к античному миру на коммунизме. И хотя его осуществление терпело крушение под влиянием тогдашних условий жизни, последние тем не менее «создавали все новых пролетариев, а вместе с тем и все новую потребность в коммунистических организациях». А таковыми и были монастыри.

Самая форма их организации предполагала общее пользование как средствами производства, так и продуктами потребления, ибо общее хозяйство противоречит частной индивидуальной собственности, главным образом частному пользованию средствами производства. Там, где делаются попытки сохранить последнее, вся организация очень быстро распадается, как видно из истории всех коммунистических общин. Так как общее хозяйство было продиктовано социальной нуждой, тяготевшей над всеми, нуждой, от которой хотели спастись, то естественно, что старались всеми силами сохранить общее производство. Все было подчинено этому интересу, а также понятия о собственности. Люди отказывались от частной собственности и жили на коммунистических основах. Тому же закону должна была, естественно, подчиниться и регламентация половых отношений. И здесь решающее значение должны были иметь интересы сохранности и целостности хозяйственной общины.

С другой стороны, монастыри возникли в эпоху, когда права собственности и наследования уже находились в развитом состоянии. Отсюда следует, что сохранение или введение брака в монастырях не мирилось с необходимым для их существования коммунизмом, ибо кровная связь всегда сильнее всяких искусственных формаций, а такими искусственными формациями, несомненно, были монастырские общежития. Чтобы избежать этой опасности – а по существу дела ее необходимо было избежать, – монастырям не оставалось ничего другого, как только этим путем, в силу принудительной экономической необходимости при данных экономических условиях, а отнюдь не в силу идиотического заблуждения человеческого разума, и возникло монашеское безбрачие. Надо прибавить к этому, что первоначально это отречение от брака не имело ничего общего с целомудрием, не предполагало отречения от половой жизни вообще. Речь шла только об исправлении обычной общественной формы полового общения, то есть брака, в интересах сохранения и существования общины. Тысячи среди первых монахов открыто и беспрепятственно удовлетворяли свою половую потребность. Если же рука об руку возникло и горячо пропагандировалось требование воздержания, то это тоже имеет свою экономическую причину, обусловлено печальным социальным состоянием эпохи, толкавшим то и дело людей в объятия строжайшего аскетизма.

Если истинная основа монашества объясняется таким образом, а господство и влияние всей церковной иерархии аналогичным путем, то нетрудно понять, почему и когда этот институт должен был перекинуться в свою противоположность, превратиться из фактора прогресса в его тормоз, стать телом с отвратительными, зловонными язвами, до мозга костей в продолжение столетий отравлявшими христианский мир.

Представляя на самом деле значительные хозяйственные выгоды сравнительно с частным хозяйством, коммунистическая форма организации жизни неизбежно должна была под конец перерасти свою первоначальную цель. Экономическое превосходство над всеми другими современными хозяйственными предприятиями должно было создать рано или поздно могущество и богатство всех монастырей. «А могущество и богатство обозначают не что иное, как право на чужой труд. Монахи и монахини зависели теперь уже не от собственного труда, они могли теперь существовать трудом других, и они, конечно, пользовались этой возможностью. Из союзов производства монастыри превратились в союзы эксплуатации».

Вместе с тем должны были обнаружиться все последствия, которые обыкновенно сопровождают в истории подобные перевороты. Первоначально эти последствия носят, несомненно, положительный характер. Эмансипация от ремесла позволяет зародиться искусству и науке, и монастыри сделались, таким образом, наиболее важными исходными пунктами умственной культуры. Однако чем более богатство, основанное на нетрудовом доходе, становится единственным источником существования, тем более развиваются и другие последствия освобождения от труда, а именно менее благородные формы пользования жизнью: чувственность, лень, обжорство, пьянство, сладострастие.

Параллельно с этим развитием и не менее логично монастыри забывали и о своих других столь важных для общества социальных добродетелях. В период натурального хозяйства монастыри отдавали излишек своих продуктов бедным, паломникам, всем нуждавшимся в помощи, лишенным средств существования, наполнявшим проезжие дороги. Благодаря этой филантропии монастыри стали в Средние века обществами взаимопомощи с огромным социальным значением. Этот факт нисколько не ослабляется тем, что эта филантропия имела свою чисто экономическую основу, что монастыри просто не знали, как иначе употребить свой излишек. Но именно поэтому «благочестивое настроение» обитателей монастыря немедленно же изменилось, когда в историю вновь вошло денежное хозяйство и начала развиваться торговля. Теперь излишек продуктов уже можно было продавать и обменять на деньги. Деньги можно было накоплять, чего нельзя было делать с лишними фруктами, мясом и рыбой.

Так постепенно из милосердного вырастал скряга.

И чем явственнее становилось могущество, доставляемое наиболее выгодно приложимой формой богатства, деньгами и драгоценностями, тем более возрастала алчность, тем более монастыри стремились занять исключительное положение. Ранее в большинстве случаев союзы пролетарские, они теперь всячески отпугивали бедняков, просивших о приеме. Тем охотнее стремились они привлекать в свой орден людей, приносивших с собою состояние или способных доставить ему другие ценные материальные выгоды. Тем усерднее хлопотали они теперь о том, чтобы получить подаяния, завещания, привилегии, хотя в огромном большинстве случаев знать поступала так не из благочестия, а из чисто эгоистических интересов. Феодалы видели теперь в прежних убежищах для бедняков удобные места, где можно было устроить оставшихся в девицах дочерей и младших сыновей. Такое устройство своего потомства освобождало знать от необходимости раздела поместья. У Мурнера встречаются следующие стихи: «Заметьте: если благородный не может выдать дочери замуж и не может ей дать приданого, то он отправляет ее в монастырь, не с тем, чтобы она посвятила себя Богу, а чтобы она жила безбедно, как привыкла знать».

Разумеется, церковь получала главные выгоды от подобных сделок.

Таким путем монастыри и вся церковь шаг за шагом теряли свое прежнее социальное содержание, то, на чем зиждилось все их право на историческое существование и что укрепило их влияние лучше всяких молебствий и заупокойных месс. Из общеполезного института взаимопомощи церковь превратилась в огромный, охватывавший весь мир институт эксплуатации, наиболее грандиозный из всех когда-либо существовавших. И так как он выступал под религиозным покровом, так как религия в конце концов стала средством более успешной эксплуатации, то более чудовищного учреждения миру никогда не приходилось видеть. Этим отрицательным сторонам католическая церковь не могла противопоставить ни одной из тех положительных ценностей, в которых нуждалось европейское человечество, вступившее в новую эпоху развития.

Если известное историческое учреждение уже потеряло право на существование, то оно все же, как выяснено в первой главе, может еще существовать благодаря разным причинам, притом нередко еще в продолжение целых столетий, до тех пор, пока оно не грозит дальнейшему существованию всего общества, но в таких случаях это учреждение превращается из рычага прогресса в его тормоз, из кормильца в отвратительного паразита. И с той же быстротой, с которой данное учреждение превращается в болезненный нарост на теле, в нем развиваются все качества, свойственные паразиту. Чем разительнее контраст между действительностью и первоначальной целью, тем ярче бросается в глаза этот процесс. А контраст между первоначальной задачей церкви и тем, что она представляла в XIV, XV и XVI столетиях, был из ряда вон выходящий. И потому признаки распада внутри этого учреждения достигли таких размеров, какие никогда больше не наблюдались в новейшей культурной истории Европы.

Иллюстрировать нравы католической церкви, наложившие в значительной степени свой отпечаток на публичную и частную нравственность эпохи Ренессанса, современными документами и характерными фактами очень нетрудно по ранее указанной причине, гораздо труднее соблюсти в этом отношении меру, труднее, быть может, чем в какой угодно другой области.