Стинг. Сломанная музыка. Автобиография - Стинг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Проснувшись на следующее утро, я тут же понимаю, что что-то не так. Свет в комнате какой-то неправильный. Я никогда не мог долго спать, ранние подъемы и развоз молока с отцом раз и навсегда избавили меня от желания долго нежиться в постели. Я, как куры, встаю вместе с солнцем. Неужели я на этот раз проспал? Шум с улицы какой-то неправильный, непохоже, что сейчас семь утра. Рано утром на улице не может быть так шумно. Я в ужасе. Поворачиваю голову и беру лежащие на тумбочке наручные часы. Трясу их и моргаю. Без пяти час. Сначала я думаю, что без пяти час ночи, но потом с ужасом осознаю, что ошибаюсь. Я, возможно, впервые в своей жизни проспал двенадцать часов и, скорее всего, пропустил рождение своего сына.
Я вскакиваю с кровати и несусь в комнату Джерри, но тот уже куда-то ушел. Я бегу наверх и стучу в дверь соседей, чтобы позвонить от них по телефону (у нас в квартире телефона все еще нет), но они не открывают, потому что ушли на работу. Я несусь на улицу к телефонному автомату и судорожно набираю номер больницы. Мои пальцы с трудом попадают в дырки крутящегося диска. На мой звонок не отвечают, как кажется, целую вечность. Наконец я слышу:
«Больница, как могу вам помочь?»
«Соедините, пожалуйста, с родильным отделением».
«Соединяю».
Я снова жду целую вечность.
«Родильное отделение».
Это голос сестры, которая считает, что все мужчины – совершенно бесполезные существа.
Я делаю глубокий вдох.
«Это я».
«Интересно, кто именно?» – вопрошает она. Я уверен, что она совершенно точно знает, кто я, но хочет поиграть со мной в какие-то глупые игры. Наверное, чувствует, что я, как рыба, заглотил крючок с наживкой.
«Это муж Фрэнсис».
«А! – она долго молчит, словно отматывает леску. – И где же вы, молодой человек, были, пока ваша жена рожала?»
«Сестра, пожалуйста, скажите, родила ли жена и все ли в порядке с ней и ребенком?»
«Да!» – я чувствую, словно крючок вонзился мне в горло и она потянула леску.
«И…»
Она не дает мне закончить предложение и проявить какую-либо инициативу в этой схватке и быстро отвечает: «У вас родился совершенно здоровый мальчик, а где вы были в это время, мне совершенно непонятно».
«А как дела у Фрэнсис?» – спрашиваю я.
«Она в полном порядке».
«Я могу приехать, чтобы их увидеть?»
«У нас посещения с половины шестого».
«Сестра, умоляю!»
После этих измывательств сестра чувствует, что может позволить себе быть немного великодушной.
«Приезжайте прямо сейчас!»
Я несусь на машине к больнице, кое-как паркуюсь, бегу по коридору, как ковбой, врывающийся в салун, открывая двойные двери родильного отделения, и вижу сцену, от которой мне одновременно радостно и грустно. В центре комнаты стоит мой брат. Он держит на руках моего сына и ухмыляется, потому что я на полдня опоздал, а также потому, что мой сын похож на него как две капли воды. Но мне не до его ехидства и намеков, какими бы шутливыми они ни были.
Фрэнсис, слава богу, рада меня видеть. Мой брат отдает мне моего сына.
«Прости, – говорю я Фрэнсис, – я не знаю, как это получилось, но я проспал. Никогда со мной такого раньше не было».
«Не переживай. Посмотри на сына. Какие у него красивые глаза».
«Да, очень красивые! – заявляет мой брат из угла комнаты. – Прямо как у меня!»
Потом я неоднократно размышлял о том, почему человек, который никогда не просыпает и никогда не опаздывает, пропустил один из важнейших моментов своей жизни, а именно рождение своего первенца. Мне надо было лечь спать в коридоре больницы. Мне надо было усомниться в словах сестры, утверждавшей, что ночью ничего не произойдет. Ребенок родился в 1:30 ночи, то есть всего через несколько часов после того, как я уехал из больницы. Как жаль, что тогда у нас не было телефона.
Возможно, ожидание и стресс, связанный с рождением сына, усыпили моего внутреннего ребенка, который проснулся слишком поздно. Возможно, Фрэнсис простила меня, но я сам так никогда и не смог себя простить.
На следующий день вечером мы возвращаемся домой. В комнате со свежевыкрашенными стенами я сижу и смотрю на завернутого в кокон сына. Его мама спит. Я удивляюсь безукоризненности его ноготков, линий на ладонях, словно они являются произведениями искусства, а также прозрачностью кожи губ и мягкостью открытого влажного рта. При этом меня никак не покидают мысли о забитом скинами на улице мальчишке, и я пытаюсь отогнать подальше эти мысли, но они назойливо возвращаются. Тот парень, наверное, когда-то выглядел так, как и мой сын сейчас.
По закрытым векам бегут синие тонкие вены. Я слушаю, как он тихо вдыхает ноздрями воздух и как бьется его сердце, а также наблюдаю, как вздымается его грудь при каждом вдохе. Я думаю о том, как мне его защитить, и представляю себе, что каждый из банды скинов когда-то выглядел, как мой сын, – слабым и легкоранимым. Начинается дождь, и я задергиваю занавески на окне.
Моя мама прижимает внука к груди и начинает говорить милую бессмыслицу сонному ребенку, голова которого переваливается из стороны в сторону, словно у пьяного. Отец закатывает глаза и выражает свою любовь к внуку по-другому, не так, как мать. Он потрясен тем, что стал дедом.
«Мне кажется, что я не настолько стар, чтобы быть дедом. Ты так не считаешь?»
«Конечно, нет, пап!»
Сейчас мне ровно столько же лет, сколько было отцу, когда родился я. Мы с ним смотрим друг на друга – он видит во мне молодую версию самого себя, а я – свою более старую версию с поседевшими висками, редеющими волосами и тонзурой. Мой папа благодаря физической работе прекрасно сохранился, он стройный, мускулистый и подтянутый. Отец не против того, что я назвал сына Джо, в честь отца Фрэнсис. Имя Эрнест кажется чем-то из эпохи короля Эдуарда, хотя имена бывают разные и все очень относительно. Вот, например, новорожденную, лежавшую в роддоме одновременно с моим сыном, назвали, на мой взгляд, помпезным именем Целомудрие Фосетта. Даже не знаю, как девочка с таким именем оправдает ожидания родителей.
Члены моей семьи в восторге от Джо, и его рождение дает всем повод выбраться из траншей и наладить контакт. В данном случае ребенок выступает тотемом нашего клана, проводником и получателем нашей любви, которую мы в обычных случаях умеем выражать крайне плохо. Возможно, Джо –
