Всю жизнь я верил только в электричество - Станислав Борисович Малозёмов

– Может бегом? – подал умную мысль Жердь.

И через пятнадцать минут мы, мокрые от пота, выдавленного теплой кашемировой тканью формы, стояли у подножия машины-горы. Крыши экскаватора снизу не было видно. Только кабину. А к ней поднималась дорожка из толстых гнутых и приваренных к корпусу рифлёных прутов. Мы, конечно, поднялись в кабину. Она почти целиком была из стекла, вставленного в небольшие металлические рамы. Из кабины всё виделось замечательно. Если смотреть не в небо, а вниз, в глубину карьера, то казалось, что для нас специально крутят кинофильм про далёкую фантастическую планету. Пропасть проваливалась до дна, перепрыгивая через дороги для МАЗов и меняя цвета после каждой из этих дорог. Вверху земля была бурой, чуть ниже коричневой, ниже двух дорог она отливала красным. Это солнце почти из зенита так весело раскрашивало мрачную глубину. Зато вся земля метров за сто до самого дна после солнечной полосы выглядела мутной и тёмно-фиолетовой. Мы, молча, вытягивая шеи и придерживая дыхание, которое затягивало стекло непроглядной пленкой,  полюбовались на неземной пейзаж, потом подергали всякие рычаги, покрутили колёсики и с усилием подавили на разные педали. На этом осмотр и проверка состояния кабины закончились. Надо было лезть на стрелу, а с неё по одному из спуститься в ковш. Сама стрела торчала не совсем горизонтально, а слегка задрав «нос». На конце стрелы было колесо, на которое ложился канат, опускающийся к ковшу. Но метров за десять до него этот канат крепился к большому шару, а уже оттуда такие же, только не очень длинные тросы, лучами разбегались ко всем углам ковша и там намертво приваривались. Снизу от экскаватора тянулся ещё один трос, который открывал переднюю часть ковша, чтобы высыпать пятнадцать кубометров земли. То, что стрела была длиной девяносто метров, а ковш набирал сразу пятнадцать кубометров грунта, рассказывала жестяная табличка, привинченная к корпусу. Там производители экскаватора с Уралмаша много чего ещё написали про характеристики этого зверя. Но мы особо и не вчитывались, потому как мало чего в написанном соображали.

В этот раз ковш висел как раз над довольно пологим склоном, который опускался на дорогу, примерно на двадцатиметровой высоте. Забраться в него можно было только через стрелу. Её снизу поддерживали с двух сторон толстые круглые трубы, то есть, несколько поддержек до самого конца стрелы.  Поэтому девяностометровая конструкция не могла ни согнуться, ни обломиться. Самая трудная трудность в нашем развлечении состояла из покорения длинной стрелы и спуска по двум канатам в ковш.

Мы сняли свои красивые, чистые школьные формы и аккуратно развесили их в кабине на разные рычаги и колесики. Фуражки сложили на широкое сиденье. Остались в трусах, майках и прочных как сам экскаватор ботинках, сделанных на кустанайской обувной фабрике. Их, похоже, шили по каким-то военным правилам, поэтому они не могли развалиться ни под какими пытками. Их можно было замачивать хоть на три дня в ведре с водой, бросать с километровой высоты, бить здоровенной кувалдой – ботинки продолжали жить как новые. Если, конечно, суметь их расправить после издевательств. Они могли только сгореть. И то, если бросить их в самый центр костра, в пламя. Мы и в прошлый раз прыгали здесь же в ботинках. Так родители наши вообще ничего на них не заметили. Ни царапины. Вот какая была тогда забота о людях. Купил раз в жизни ботинки, если нога уже выросла, и гуляй в них до пенсии, а то и до смерти.

Под сиденьем и в углу кабины мы набрали разных промасленных тряпок и намотали их на руки. Это чтобы не ободрать пальцы и ладони когда спускаешься по канату.

– Чарли, ты давай первым, чтобы мы видели, куда наступать и за что держаться. – Жердь ещё раз потряс руками, проверил как тряпки держатся. – Ты ж спортсмен. У тебя точнее всё получится. А мы следом.

По нижним, подпирающим стрелу трубам, лезть было нельзя. Опасно. Путь короче, но трубы без единого выступа. Гладкие, как бутылка стеклянная. Я поднялся по тонким прутьям, сделанным в виде лесенки, с площадки до стрелы. По ней обычно ремонтники забираются. Подшипники смазать на шкивах, натяжение тросов проверить или обследовать крепления деталей длиннющей конструкции, вдоль которой через специальные катушки с углублениями тянулись несколько тросов до конца. Сама стрела шла вверх и её высокий край от земли был выше метров на тридцать. Это издали только может показаться, что стрела – это просто подпертая снизу балками девяностометровая железяка. На самом деле балок две, они идут вперед параллельно и состоят из десятков пятиметровых отрезков лучшей по качеству стали. Руками не обхватишь по окружности. Скреплены  между собой  перемычками, прикрученными к основным балкам огромными толстыми болтами и  гайками. Вот по ним, по перемычкам этим и надо было идти, а руками держаться за тросы. И всё. Мы медленно, как караван верблюдов, плелись вверх.

  У меня было тогда уже и осталось до сих пор полное отсутствие боязни высоты. Откуда взялось – понятия не имею. Зимой я прыгал в сугроб с высокой крыши нашего двухэтажного дома, ухитряясь при этом делать  оборот сальто. Прыгал с очень больших  в нашем владимировском лесу и с любых по высоте обрывов на Тоболе, лазил на подъёмные краны в городе, доползая до самого кончика стрелы. В школе, уже учеником старших классов, когда громко поигрывали и булькали во мне разнообразные гормоны, я входил в класс как все – в дверь, а вот выходил только в окно при полном онемении учителей и визгах наших округлившихся формами девочек, ради внимания которых я и маялся этой дурью. Причем регулярно. С начала осени, зимой и до конца учебного года. Сейчас мне неловко. Даже стыдно. Но тогда я, как и ровесники мои, потихоньку созревал. Преобразовывался я на хорошей скорости в юного мужчину и мне чудилось, что я весь такой необыкновенный, смелый, сильный и решительный. Ранняя юность у парней, в которых плескался через край жаркий тестостерон, заставляла производить разные безмозглые и смехотворные поступки, а сопротивляться гормону было бессмысленно и бесполезно.

Отвлекся немного. Прошу не ругать. Много всего было. Вспоминается-то всего ничего из многолетней круговерти и кутерьмы. А уж вспомнится что-то внезапно, и жалко его упускать. Хоть словечком, но помянуть его хочется.

В общем, добрались мы до конца стрелы экскаватора. Она ощутимо раскачивалась от длины своей в стороны. А мы держались за тросы сидя на корточках и без страха (откуда ему взяться у десятилетних самоуверенных и пока глупых пацанов?)