Баблия. Книга о бабле и Боге - Александр Староверов

Часть 4 Бег

15 Опять

Капли пота холодного скатывались по спине, застревали в волосяной косичке на позвоночнике, снова наворачивались и катились вниз. Бело-серая хмарь – и метелью-то назвать нельзя, хмарь именно – кружила за окошком. В гостиничном номере установился сумрак. Не закат, не рассвет, обыкновенный зимний московский сумрак.

«Сумрак – это сокращение, наверно, – неизвестно с чего догадался Алик. – Су, точка, мрак. Сумма мрака каждого из московских жителей. А в результате получается один большой, с октября по апрель, СУМРАК. Сами создали, сами живем, за грехи свои расплачиваемся. И не потому в Испании солнечно, что широта другая. Люди там другие, вот солнышко и блестит. И в Либеркиберии блестит…

Упомянув мысленно Либеркиберию, он осознал, откуда вывалился в тоску казенного гостиничного утра. Аю вспомнил, пальцы ее хрустальные, оранжерею, среди деревьев продавленный диван. Воспоминания цепляли друг друга, словно падающие доминошки. Банкир – работа – сделка – кидок банкирский – жена – дети – Наташа – друзья – шеф – Михай – Планка недостижимая. Алик сидел, голый и мокрый после душа, в себя приходил, личность свою структуировал. Вот он, не бедный вроде чувак, сорока примерно лет… И есть у него все: семья, работа, дети, деньги. Проблемы тоже, конечно, есть. Счастья только нет. Но это ничего. Не он первый, не он последний. Подумаешь, счастье, и так много всего есть. Складывалась почти картинка, еще чуть-чуть, казалось, и сложится.

– А куда Аю девать? – задал он себе вопрос. – Либеркиберию куда? И сущность мою, якобы божественную?

Структурировал, структурировал, да не выструктурировал. Смешались доминошки, сгрудились в кучу хаотичную. В голове замелькал одуряющий сюрреалистический клип.

…Руины висящие. Вздыбленное море. Совещание с шефом в туалете. Жена, упрекающая в каких-то грехах. Антуан окровавленный. Зал черный с искалеченными им людьми. Женщина в воде, коляска, разрубленная куском стекла. Драка в караоке. Разводки и интриги на работе. Бешенство, когда банкир его кинул. Люди, висящие между обломками небоскребов. Мечта о веселой багамской старости. Жажда денег. Похоть черно-красная. Наташа в слезах и сперме, тушь ее, потекшая на лице, и Ая – рыбка золотая, без которой дышать невозможно…

Клип не кончался, по кругу шел, на пытку становился похожим. Эпизоды сменяли друг друга со все более возрастающей скоростью, а время самих эпизодов сокращалось, сжималось в мгновения трудноразличимые, в пятна цветные. Пляска пятен окончательно добила Алика. У него закружилась голова, он потерял равновесие и упал на темно-синий с белыми прожилками ковер.

Не получилось у него сложить себя по кусочкам, и даже подумать, почему не получилось, не получилось. На прикроватной тумбочке, противно вибрируя и заливаясь бодрыми технотрелями, запрыгал секретный мобильник. С трудом приподнявшись, задевая задом острые углы кровати, он пополз на карачках к надрывающейся трубке.

«Душевные метания – это, конечно, хорошо, – подумал. – Но надо решать, как из дерьма случившегося выруливать. Труба зовет».

Труба звала подозрительно ласковым голосом Михая.

– Здравствуй, дорогой, – промурлыкал телефон. – Как самочувствие, как настроение? В пробке небось стоишь?

– Стою.

– А почему на общедоступный мобильник к тебе не прозвониться?

– Батарейка села.

– А, ну да, бывает. Я чего, собственно, беспокою. Шеф волнуется. Ричарду в Женеву звонил. Не пришли деньги, Ричард сказал. Так шефа бедного чуть кондратий не хватил. Тебя разыскивает. Я ему шепнул, конечно, что все у тебя под контролем. Но волнуется все равно. Пожалей пожилого человека, вредно ему волноваться. Ты сам когда на работе появишься?

– Минут через сорок буду, наверное.

– Вот и ладненько, а чего там с банкиром, проблемы или так, пустяки технические?

– Технические скорее.

– Вот и отличненько. Но ты все же, когда приедешь, заскочи ко мне на секундочку перед шефом. Хорошо?

– Хорошо.

– Вот и славненько. Ну, пока?

– Пока, – ответил Алик, не удержался и подковырнул напоследок коллегу: – До свиданьица…

Он положил трубку на тумбочку. Постоял еще некоторое время на четвереньках с опущенной головой.

«Началось», – подумал обреченно.

Достал из комода трусы и начал надевать их. Труба звала.

– …А я говорил, я предупреждал. Жулик он, твой банкир, обыкновенный. Но ты же великий у нас, самый умный, слушать никого не хотел.

Михай счастливым не выглядел, как ни странно. Алик удивился. Предполагал он, что счастлив будет коллега от последних известий.

– Подставил ты всех. Шефа подставил, меня. И ловко так. Типа психанул, а сам побежал к ЛМ вопросы решать. Знал же, что Леонид Михайлович меня позовет, приглядывать за тобой велит, старшим назначит. Знал? Скажи, знал?

Ясно все стало. Переживал за свою шкуру хитроумный Михай, поэтому и загрустил. Как деньги брать, не за помощь даже, а так, за бездействие, за то, что палки в колеса не вставляет, это завсегда пожалуйста. Никакой рефлексии, полная уверенность в будущем и оптимизм. А как тучки на горизонте появились, сразу преобразился. Губешки подрагивают, бледность благородная на лице появилась откуда ни возьмись, глубина и страдание иконописное во взоре.

Алик любовался Михаем.

«Вот он, – подумал. – Человек, царь природы. Венец творения, можно сказать. Интересно, если венец такой, то творец намного ли лучше? Руки оторвать надо творцу такому, найти и оторвать».

Не часто себя ловил Алик на фальши. Сейчас поймал. Если чуть подумать, себе надо было руки отрывать. Не лучше его он. Такой же, хуже еще. Не просто человек обыкновенный, но и творец для несчастных из Либеркиберии. Безответственный и глупый. А там ведь Ая, любовь его неземная живет. И страдает из-за него, и мучается.

– Чего молчишь? Знал или не знал? – Михай кричал почти.

Алик с трудом вынырнул из грустных размышлений в окружающую истерику.

«Нельзя ему перечить и злить нельзя, – подумал он испуганно. – Вдруг с Аечкой что-то случится? Одно дело, люди мне незнакомые, Антуан даже. Другое дело – она. Не смогу я пережить, если ей плохо будет. Я и Антуана с трудом пережил, и женщину с коляской, и остальных. А тут… Терпеть надо, стиснуть зубы и терпеть».

– Не знал, не хотел, – ответил Алик тихо. – Я решу все. Не волнуйся.

– А я и не волнуюсь. Это тебе волноваться нужно. Сильно волноваться. А то, как дела великие делать, все самостоятельные больно, а когда обосрутся жидко, сразу к Михаю бегут. Помоги, дядя Михай, выручи.

«Он же сам просил перед шефом к нему заскочить!» – внутренне задохнулся от возмущения Алик.

«Терпеть! – приказал сам себе. – Терпи, сука, заслужил. Всей жизнью своей поганой заслужил».

– Не волнуйся, – сказал вслух. – Прав ты. Я буду за всех волноваться. Прав ты, как всегда. Подставил я всех, получается. Зря тебя не послушал. Но я накосячил, я и выпрямлю. Думаю, некритично пока, можно выпрямить. А о банкире… Жулик-то он жулик, но не дурак же. Попробую его в чувство привести завтра. Не волнуйся. Я во всем виноват, мне и отвечать. Шефу скажу, что ты не при делах. Что предупреждал меня, да я не послушался. В общем, тебя это коснется несильно.

Михай расслабился, обмяк. Как будто «вольно» ему скомандовали. Посмотрел на Алика с грустью, по-человечески почти. Сказал:

– Хороший ты парень, Алик. Я бы сына хотел такого иметь или брата. Но не дал мне бог. Хороший ты… – Он споткнулся, казалось, обо что-то. Не смог дальше говорить. Помолчал несколько секунд. Напрягся вдруг, глаза его сузились, губы растянулись, задрожали, как натянутые гитарные струны. Из губ дрожащих крик вырвался электрический: – Хороший, но сука! Сука ты тупая! Ты чего здесь из себя героя корчишь? Все дерьмо, а он, типа, весь в белом. Думаешь, мне стыдно будет? А вот не стыдно мне. Потому что голову на плечах иметь надо. На совесть он давить вздумал. Чтобы на совесть давить, ее самому иметь неплохо бы для начала. Понял?

– Понял, – ответил Алик и стал про себя молиться лихорадочно. «Господи, боже мой, помоги мне. Не ради меня помоги. Ради Аи, чуда единственного в жизни моей беспросветной. Ты же мне ее дал не для того, чтобы отнять сразу? Не для того, чтобы больно ей сделать? Жестоко это. Даже самый большой грешник, даже я, не заслужил жестокости такой. Как мне быть? Помоги, вразуми, пожалуйста! Завидует мне Михай и себя ненавидит за то, что человеком стал на мгновение. И меня ненавидит. Думает, что я человек ошибочно. Страдает. Тяжко ему из человека в нелюдя превращаться и обратно. Болезненный процесс, по себе знаю. Но Господи! Я же не хотел эффекта такого. Я успокаивал его просто, чтобы мир мой он ненароком не разрушил. Чтобы Ае плохо не стало. Господи! Я не знаю, что делать, как вести себя с ними. Чтобы утихомирились они, отстали от меня. Что еще надо вытворить? На голову встать, на уши? Унизиться? Наизнанку вывернуться? Я все сделаю, я готов. Ты только подскажи мне, пожалуйста, Господи!»