Белый конь - Арчил Сулакаури

Известия о гибели мы не получали, но все в деревне почему-то считали его погибшим. Говорили, что он всегда попадал в переделки, словно сам на свою голову ища опасности, и что в свое время не раз бывал на волосок от гибели. И когда старец произнес слово «бедняга», ясно было, что в его затуманенном мозгу мой отец уже погиб на поле брани.

Я все удивлялся и даже обижался, почему они так легко и равнодушно от моего отца отказались. Я и потом много думал об этом, а тогда был уверен, что у деревенских особый счет к тем, кто уехал из сел насовсем и обосновался в городе. Порой их вспоминали с уважением, но и уважение это быстро остывало. «Если уж на то пошло, уехать из деревни и мы можем!» — говорила в одних зависть, в других злость, а в иных истинная любовь к земле и обида за нее. Отношение к себе я объяснял этим. Раз моего отца считали погибшим на войне, то, наверное, думали, что я навсегда осел в деревне, по крайней мере хотели этого.

Потом старец справился об Анано.

— Эта женщина ясновидящая, на ней благодать… слушайся ее, она слов на ветер не бросает… — По правде говоря, я не совсем понимал, что значит «бросать слова на ветер», но все же после разговора со старцем стал слушать Анано внимательнее, хотя, скупая на слова и молчаливая, она ничего особенного не говорила.

Меня поразило слово «ясновидящая». Я и раньше не раз слышал его и встречал в книгах, но значением никогда не интересовался, может, потому, что считал это слово эпитетом, применимым лишь к героям сказочным, А слова старца вдруг пронзили мое сознание. Они относились к реальному человеку, рядом с которым я жил, близость и заботу которого ощущал ежедневно. Эпитет «ясновидящая» показался мне преувеличением.

Четыре года я провел под крылышком Анано. Она меня поила-кормила и постепенно заставила полюбить старый дедовский двухэтажный каменный дом с узорчатым балконом, прохладный марани[12], белую козу, красного петуха с его гаремом и выстроившиеся в ряд вдоль забора одиннадцать тутовых деревьев. Эти тутовые деревья я почти каждый день пересчитывал, хоть и уверен был, что ни одного не убудет. Знал и то, что до войны самая светлая и просторная комната на втором этаже была отведена шелковичным червям, которые все лето, не переставая, пожирали зеленые листья нашей туты.

Под конец старец заговорил о каком-то мужчине — крепким, мол, он был, стоящим парнем. Я от неожиданности покраснел и отвернулся. Мне и раньше приходилось слышать о существовании этого человека, но я все же смутился так, словно меня уличили в воровстве. Дело в том, что я не знал, кто этот парень, какие у них с Анано были отношения — мужем ли он ей приходился, женихом или любовником. Анано ни разу о нем не упомянула, будто его и не существовало. Или если он и был, то она навсегда от него отказалась.

А впрочем, если подумать, что мне до их отношений, пусть даже это была любовь? Чего я, краснея, стыдился? Женщина в этом возрасте может поступать как хочет и жить по своему усмотрению…

Но деревня — дело другое.

Меня беспокоила неясность. Подсознательно я чувствовал, что здесь не все в порядке, и поэтому цельный образ Анано в моем представлении искажался и стирался. Да и улыбка ее казалась мне многозначительно-порочной.

Однажды…

Я хорошо помню холодное, но светлое и прозрачное осеннее утро. Анано не разбудила меня, как обычно, и козьим молоком не напоила. Проснувшись, я сначала удивился, но потом подумал: наверное, она опять нашла дело и спозаранку в колхоз отправилась. В то же время я всем существом чувствовал — она дома… Хотя не было слышно ни звука.

Я не вставал. Никто не заставляет вставать — и хорошо. Я лежал и нежился, укутавшись в шерстяное одеяло. Но подошло время идти в школу, и я слегка забеспокоился: что же происходит! Но опять не хватило духу встать. Я повернулся лицом к стене и попробовал забыться сладким утренним сном. Потом услышал протяжный скрип двери. Я не пошевелился, притворившись спящим: примолк и затаился. По звуку шагов я понял, что Анано в мою комнату не входила, а смотрела на меня из дверей. Я не выдержал напряжения, внезапно приподнялся и обернулся к открытой двери. Там и впрямь стояла Анано, непривычно черная и угрюмая. Она ничего не говорила и не двигалась, лишь, оцепенев, смотрела на меня. Глаза у нее были заплаканные, опухшие… Все лицо опухло.

— Что случилось? — спросил я испуганно.

— Вставай! — не сказала, а приказала она не своим голосом.

— Что случилось?

— Случилось то, что должно было случиться! — ответила она и вышла.

Я не торопился, потихоньку оделся и долго еще в беспокойстве кружил по комнате. Все оттягивал время, боясь услышать правду: страх с распухшими глазами настойчиво заглядывал мне в душу и бередил ее. Я безо всякой нужды, просто так, трижды пересчитал тутовые деревья, и все три раза их оказывалось одиннадцать. Еще я установил, что трижды одиннадцать будет тридцать три, но и после этого легче не стало.

Как ни тяни время, все-таки пришлось бы выйти наконец в большую комнату. Делать нечего, я вышел. Анано сидела за длинным столом и, как видно, ждала меня. Обе ее руки бессильно лежали на столе, и она в оцепенении смотрела на дверь.

— Кончено! — сказала она и обратила на меня теперь уже холодные и сухие глаза. — Озо, ты большой мальчик, и я хочу, чтобы ты знал… кончено… все кончено. Мне очень тяжело, но другого выхода нет, я скажу тебе…

Я прижался к стене и как-то вдруг успокоился: недавние страхи и волнения улетучились.

Явно случилось несчастье, но седьмым чувством я понял, что оно не связано с гибелью отца. Здесь нечто иное, но что — сразу не поймешь. Мною овладело безразличие, впоследствии оказавшееся мнимым.

— Саба погиб! — сказала наконец тетка. — Кончено! Все кончено.

— Какой Саба?! — вырвалось у меня, но в ту же минуту я понял, о ком речь. — А, Саба…

Впервые я услышал имя человека, который до сих пор был для меня чуть ли не легендой.

Молчание длилось долго.

— Извещение пришло? — спросил я несмело.

— Нет! — коротко ответила она.

— Если так… то, может…

— Я знаю, что говорю! — отрезала Анано и сердито на меня набросилась: — Что такое извещение, этот жалкий листок бумаги, который держит в страхе стольких людей? Какое извещение сравнится с моим сердцем и чувствами? — она встала и принялась ходить вокруг стола, ступая осторожно, как бы крадучись. Минут через десять она заглянула мне в глаза:

— Почему ты не спрашиваешь, кем был Саба?

Я не выдержал и отвернулся. За четыре года, проведенные в деревне, у меня не было еще таких тяжелых минут. Я стоял, бессильно прижавшись к стене, и не знал, что делать, как вести себя. Кем был Саба? И правда, кем он был? Я понятия не имел… Спросить тоже не спросишь. Стоило ей заглянуть мне в глаза, как я сразу почувствовал: Анано поняла, что я и раньше знал о существовании этого человека.

— Я не верила… Не хотела верить, — сказала Анано.

Больше она не заглядывала мне в глаза, ходила, сложив руки на груди, и, горестно задумавшись, кружила вокруг стола. Я понял, что на время она потеряла меня из виду. Но потом нашла снова.

— Озо, я не случайно сказала тебе давеча, что все кончено. Не случайно… — она опять замолчала и задумалась. Потом тихо продолжала, будто боялась, чтобы кто-нибудь ее не услышал. — Саба погиб… Я это почувствовала и проснулась… Нет, я видела наяву, как он упал, как его подкосила пуля… Эх! Видно, не смогла я повернуть колесо судьбы. Это и есть моя судьба!.. Какого человека не стало… Боже!.. Как ты его не пожалел, как не пожалел?!

Она говорила с паузами, дыша глубоко, словно ей не хватало воздуха. Я слушал с напряженным вниманием, не отрывая от нее глаз. Вдруг я разглядел, что Анано красивая, привлекательная женщина. И красивая, и привлекательная. Темноволосая, стройная… Черты лица у нее правильные и утонченные, волосы густые, черные и блестящие, с синим отливом. Со мной она никогда столько не разговаривала и поразила меня своей манерой говорить: не знай я этого доподлинно — никогда бы не поверил, что Анано нигде не бывала дальше деревни… Она говорила очень грамотно.

Саба появился в деревне за два года до начала войны. Он прямо пошел к председателю и предложил: «Вот вам рабочие руки — что поручите, все сделаю». Ну, а деревне всегда нужны рабочие руки, и председатель сразу же взял его — посмотрим, на что ты способен… Через три-четыре месяца Саба уже стал незаменимым, его посылали туда, где не хватало людей. И он работал не покладая рук, добросовестно выполняя все поручения. «И как это мы раньше обходились без него?» — говорили сельчане, в один голос нахваливая Сабу.

На нашей улице, у соседки, был постоялец, некто Дидо, высокий, худой и крепкий. Он был хорошим плотником и в работе передышки не знал. Он так прославился своим мастерством, что за ним часто приходили из далеких деревень. Дидо вскидывал на плечо свои пожитки и месяцами пропадал неизвестно где. Как-то жарким летним днем он с трудом дотащился до дому, держась рукой за сердце: «Здесь болит, умираю», — последнее, что он сказал, и замертво свалился на тахту. На него смотрели с беспомощным отчаянием. А он убывал на глазах, как свеча. Когда деревенский врач ничем не смог ему помочь, соседи пригласили приехавшего из города на отдых профессора, но и этот просвещенный доктор ничего путного сделать не смог… А Дидо с каждой минутой таял и таял, еле дышал. Все его жалели и сокрушались, что ни за грош пропадает человек. «Нужно хоть родственникам сообщить», — говорили люди. Но никто не знал, откуда он родом.