По следу Саламандры - Глеб Сердитый

Кантор нуждался в привлечении к поискам беглеца Флая и человека–саламандры любого, сколь угодно значительного количества ресурсов, из каких бы источников они ни были почерпнуты.

Избыточный декор здания позволял влезть по стене. Практически с любой стороны здания были уступы, подобные лестницам, чем мог бы воспользоваться и не такой тренированный и опытный человек, как антаер.

Об этом, разумеется, должны были знать и люди Мэдока, но Кантор вычислил место, где его не могли видеть.

Легкий и быстрый, Кантор взлетел на крышу навеса, под которым осматривал паромотор, скользнул тенью к стене, под той самой башней, где беседовали дворецкий и наблюдатель, как раз в тот момент, когда говорили о нем, а еще через мгновение, не дав себе передышки, очутился на балконе над портиком фасада.

Сейчас ему, как он предвидел, предстояло столкнуться с кем–то из охраны.

Охранник таился в темной зале, за многостворчатыми дверьми балкона. Антаер почувствовал прилив вдохновения!

Он вынырнул из тени, после чего, не таясь, продефилировал по балкону, имитируя походку дворецкого. Шаги вразвалку и бережное отношение к больным коленям он подметил, провожая взглядом дворецкого в холле.

К таким уловкам Кантор прибегал еще в молодости. Это было не трудно. Не то чтобы всегда срабатывало, но чаще всего удавалось.

Тем более что роста он был почти такого же, как дворецкий, фроккот носил сходного покроя, а выглядеть более грузным и демонстрировать замедленную пластику движений, присущую очень сильным людям, было не сложно и куда менее искушенному человеку, чем он.

Прошагав из конца в конец балкона, Кантор прильнул к стене и стукнул в стекло костяшками пальцев.

Охранник в темной зале, совершенно не озадачившись вопросом, что делает на балконе его начальник, подошел к двери, повел носом влево и вправо, никого не увидел и, отперев дверь, высунулся наружу.

— Босс? — тихонько спросил он, и его череп столкнулся с тяжелым кулаком Кантора.

Не охнув и не издав звука громче, чем тот, что издает мешок с крупой, оброненный портовым грузчиком на пирс, бодигард провалился внутрь здания. Путь был свободен.

«А ведь Флаю и этого не потребовалось бы, — подумал Кантор с недобрым удовлетворением, — а туда же — защита и охрана, дом мой — неприступная крепость…»

Никто не высказывал антаеру этих резонов и аргументов, но он и так знал, что думали хозяин и охрана дома.

Антаер присел на корточки над телом. Проверил пульс и место удара. С неделю поболит голова, поставил он диагноз.

Потерпевший был в надежном нокауте. Кантор ничуть не смутился тем, что нанес ущерб и без того не слишком надежной охране господина Мэдока. Сняв шелковый шарф с шеи поверженного, Кантор проверил его прочность и остался удовлетворен.

Связав руки охранника, не столько с целью обезопасить тыл, сколько стараясь тем самым нанести больший психологический ущерб спесивому дворецкому, Кантор констатировал: «Если не можешь быть добрым — будь осторожным и жестоким!»

Он осмотрелся в темной зале.

Большой стол. Несколько кресел. В беспорядке много стульев. Два буфета в переплетах граненого стекла с башенками и вазонами.

— Большая столовая на втором этаже над холлом, — постановил Кантор, — какое дурновкусие. Возможно, вид на парк и неплох, но что проку от парка, в котором нет даже собирателей желудей, не то что друида?

Он послушал дом. Дом дышал тревогой. На месте владельцев дома антаер установил бы патрулирование коридоров вокруг внутренних комнат. Причем расставил бы постовых в пределах прямой видимости, как стоят городовые на улицах.

Кантор, разумеется, не знал о том, располагает ли господин Мэдок людскими ресурсами для подобной организации охраны. Не знал, сколько у него надежных (разумеется, надежных, по его, Мэдока, мнению) людей. Не знал Кантор и расположения комнат и коридоров.

Однако этот дом отличался от Главных Домов лендлордов тем, что представлял собою монолитное сооружение из камня и дерева и не содержал механизмов для трансформации и перемены планировки.

Значит, никаких сюрпризов его не ожидало. Ну разве что несколько перегородок могли перемещаться, а также не могло не быть раздвижных стен. Но ничего более серьезного.

Иными словами, дом лишь формально был построен в соответствии с Традицией, но не отвечал ее древнему духу.

По расположению труб на крыше Кантор мог определить где помешаются спальни, гостевые комнаты и большой каминный зал.

Разумеется, в темноте он не видел всей крыши большого дома, но мог предположить, где находится хозяин — как паук в центре паутины, господин Мэдок засел в большом каминном зале.

Туда, руководствуясь наитием, Кантор и направился.

Выйдя через широкие распашные двери из большой столовой, Кантор вынужден был немедленно принять боевую стойку бескера и, выбросив одновременно вперед обе руки, левой парировал удар тростью, а правой нанес удар в горло некстати подвернувшемуся охраннику.

Тот поперхнулся. Повалился спиной на стену и выронил боевую трость.

Второй удар Кантор нанес левой в открытую печень. Третий — правой — в ухо.

Тело повалилось ему под ноги. Трость с рокотом покатилась по редкой работы паркету. Впереди Кантор увидел приоткрытую на ширину ладони дверь. Свет выбивался оттуда оранжево–желтый, мерцающий. Кантор безошибочно определил, что туда–то ему и нужно.

Господин Оутс Мэдок помещался в огромном кресле с высокой спинкой. Короткие кривоватые ноги он держал на скамеечке. В руке — традиционный пузатый бокальчик с крепким вишневым вином.

Толстяк подходил бокальчику более, чем бокальчик к нему. Вернее, они стоили друг друга, но стеклянный сосуд, так редко используемый ныне в обиходе, был изящен и лаконичен, а господин Мэдок — нет.

Кантор не смотрел на него. Только окинул взглядом зал с высоким потолком, гигантский камин, оценил обстановку и сосредоточился на главном.

На огромной шкуре белого медведя, расстеленной на полу, опираясь локотком на стопку из трех круглых вышитых подушек, вытянув по шкуре сплетенные длинные точеные ноги с узкими ступнями, лежала Она.

— Во имя Песни исхода! — сказала она журчащим и глубоким голосом. — Он пришел!

Взмах покрытых серебром ресниц.

Она была в одном из концертных платьев, едва прикрывающих ее безупречное тело. Вокруг щиколотки вилась серебряная цепочка с жемчужными подвесками. Хэди Грея Хелен Дориана отдыхала после выступления в обществе ненавистного ей делового партнера.

Камин пылал. Блуждали тени. Только она излучала свет.

— Альтторр Кантор, — улыбнулась она, смакуя имя на языке, — как давно мы не виделись. Оутс! Баргест противный! Ну испусти хоть один звук, чтобы поприветствовать гостя!

Оутс Мэдок вперил в Кантора вишни своих маленьких глаз, не в силах скрыть суеверный ужас, и пепельная тень легла на его лицо.

Оутс Мэдок что–то нечленораздельно проворчал.

Грея вздохнула. Кулон скользнул в ложбинку груди.

— Милый, милый Кантор… — пропела она, каким–то текучим движением подобрала под себя ноги и встала, не качнувшись, не сделав ни одного лишнего движения, словно струилась вверх с пола — Мы тут (лаконичный жест), с беднягой Оутсом (кивок), как раз говорили, что чем дольше он отсрочивает свою смерть разными ухищрениями (улыбка), тем большую ярость ангела Исхода навлекает на себя. Он должен был сдохнуть уже давно (гримаска сожаления), но самым непостижимым образом продолжает держаться за жизнь. Ты изменился немного, Кантор…

Она склонила голову набок и разглядывала его.

Рыжая бестия пучин!

Кантор ничего не придумал лучше, как провести пальцем по серебряной нитке пробора в своих волосах.

— Сны никогда не сбываются, пока не проснешься, друг мой. — Она взмахнула ресницами, сгоняя с лица сценическую маску, и на мгновение выглянуло подлинное лицо. — Мой единственный друг.

В какой–то момент Кантору показалось, что лицо преданного взрослыми людьми ребенка искренне, и она сказала это не только потому, что он хотел именно это услышать.

Кантор сделал несколько шагов вбок, в обход шкуры, с тем только, чтобы не оставлять за спиной входную дверь и держать ее в поле зрения.

Грея смотрела на него не отрываясь.

Грея Дориана была загадкой. Тем большей загадкой, что ее поклонники хотели знать о ней все. Она была талантлива. Она была прекрасна, она жестоко игнорировала все попытки получить о ней хоть какую–то информацию.

Понять что–либо можно, лишь зная, откуда это взялось, как развивалось, что сформировало это. Так говорит Традиция и простой здравый смысл.

Но Грея будто бы возникла из ниоткуда, вдруг, сама по себе, без предтеч и предпосылок. Она была данностью, она существовала, и только это можно было утверждать со всей убежденностью.

Возможно, репортеры всех миров и измерении одинаковы. Их различают только степень лживости и коэффициент добросовестности, импульс пронырливости и способность досаждать.