Эта тварь неизвестной природы - Сергей Владимирович Жарковский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Коммунисты себе такого не позволяли! — сказал кто-то издалека.
— Товарищи! — твёрдо сказал Коростылёв.
— Говори, Дроля! — с шукшинской страстью сказала маленькая дама из первого ряда, в офицерском бурнусе по колено, руки в рукавах, работает в институте. — Корябай, любимый!
Кто-то начал расталкивать людей, вышел из толпы. Коростылёв узнал его, это был очень уважаемый ходила, ходила с рейтингом, по прозвищу Китайский Связной, Китаец. Китаец встал рядом с Коростылёвым и поднял руку.
— Бедованы, — сказал он. — Ладно, так вышло. Дадим скурмачам время. И сами горячку не спорем заодно. Давай сегодня по домам, братва.
Коростылёв, держа лицо мужественным, глотал расплавленную слюну. Толпа пошевелилась (это Коростылёв тоже впервые видел) единым движением, как единое существо, стряхнула напряжение, расслабила прыжковые мышцы, сняла палец со спуска. Китаец сказал уголком рта:
— Лучше вам отдать нам суку, полковник.
— Подполковник, — поправил Коростылёв. — Нет, не отдам, Иван. Нельзя. Когда рассудите между собой, поймёте, что нельзя.
— Поссоримся, подполковник. Вот сейчас вам просто нереально повезло. Просто нереально. Потому и поверили, что это не подстроено, что нереально. Бывайте пока. Думайте.
«Дроля» он всё-таки не сказал. Всё-таки рейтинг.
Разговаривать с Лисовым Коростылёв прямо сейчас Коростылёв позволить себе не мог. Надо было хотя бы пистолет в сейф положить. Подчинённые встретили его прилично, как всегда. Напряжение в штабе не исчезло, но исчезла неопределённость. Дежурный принимал уже какой-то факс, не связанный с происшествием. В буфет дверь была открыта в обе створки, там звенело и рассаживались. Фирсова печатала на дивной электронной пишущей машинке. У неё чуть покраснел и опух её личный предатель нос, в остальном она тоже выглядела прилично, как всегда. Выпрямилась, глянула на него глазищами по-над полукруглыми очками. Какие будут приказания, товарищ… Дроля, твою бога мать!
— Радист хоть живой? — вдруг спросил её Коростылёв.
У неё дрогнуло лицо.
— Вы мне с Полетаевой жизнь, скорее всего, спасли, — сказал чистую правду Коростылёв. — И не только мне, Лена. Спасибо. — У неё стала надуваться нижняя губа, как у ребёнка. — Лена, я серьёзно. Тебе потом многие расскажут, как было. А я тебе говорю сейчас: вы мне жизнь спасли. Всё, отставить бабские гримасы. В кофе мне коньяку плесни.
Она принесла пахнущий головокружительно кофе через пять минут вместо обычных двух. Он уже успел дозвониться до Блинчука, который мчался со своим мобильным телефонным ящичком в Домодедово, уже успел ему втолковать, что пока ещё бунта нет, и появилась надежда, что и не будет, и везти с собой десантников из Пскова пока не надо. Она оставила кружку и сразу ушла. Блинчук, в общем, был в курсе событий, он не знал только, кто конкретно из семёновцев поймал Лисового, и очень интересовался личностью этого старшего лейтенанта, есть ли у него отдельное жильё, например. Напоследок, перед самым обрывом связи и последующим объявлением какого-то вздорного англоязычного юноши об этом обрыве, Блинчук успел предупредить, что купил Коростылёву сюрприз, «пиджор», и гарантировал, что тот удивится.
— Удавлюсь я, а не удивлюсь, — пробормотал Коростылёв. Его неудержимо тянуло в сон, прилив адреналина сходил, обнажая городской пляж на Ахтубе, заполненный загорелыми и прохладными… нет, загорелыми и тёплыми Любами Полетаевыми, Ленами Фирсовыми, птахами из первого ряда в офицерских бурнусах наголо… а-а-а, как благозвучно хрустят за ушами эти сладостные зевки, как приятен этот песок в глазах… что?
— Олег Витальевич, к вам Николай Петрович.
— А? — спросил Коростылёв, просыпаясь с кружкой в руке. Перед ним стояла Фирсова, в одежде, с папкой у живота. — Какой Николай Петрович, фамилия, вы что, Фирсова, как докладываете?
(Как докладываете своему дролечке. Сон сразу слетел. Матить не перематить, как выражается Пиня Блинчук, генерал Зоны.)
— Николай Николаевич Петрович к вам, товарищ подполковник.
— Звонит, я не понимаю?
— Лично просит принять.
— Где? Фирсова, придите в себя.
— Он приехал лично, просит вас его принять. Здесь, в штабе.
— Петрович? Бармен?
— Так точно.
— Здесь?! Просит принять?! Бармен Петрович?! Не понял, товарищ старший лейтенант!
— Он во второй аудитории, — сказала она, повернулась кругом, мягко щёлкнув унтятами, и вышла.
Коростылёв поставил холодную кружку. Было без десяти пять. Он почти час давил тут, на боевом посту, с кружкой наизготовку. Он подошёл к окну, припадая на отсиженную ногу, отодвинул обогреватель со сломанным колёсиком. Раздёрнул шторы. Начиналась оттепель, мимо стекла капало. Чуть поблекла чернота неба, половину фонарей уже отключили. Коростылёва удивило, что и вывеска «Чипка» тёмная, и стёкла витрин тёмные, холодные. Горожане разошлись по домам буквально. Площадь была, в целом, бела, но следы шин и на стоянке у штаба, и пересекающие саму площадь, были резко чёрными, вырезанными, мокрыми до асфальта. Стоял на стоянке дежурный козлик с антенной, и стоял прямо под окном, наполовину закрытый крышей портала, знакомый рафик-«скорая» артели бывшего старшего прапорщика Петровича (с рисунком обнажённой женщины в фашистской каске с рожками на крыше, о чём знали немногие). И артельный же москвич-«каблучок». Коростылёв повернулся и побежал.
Разумеется, по коридорам и лестницам он шествовал. Фирсова не пустилась его сопровождать, нарушая, конечно, этикет, но что уж теперь. Штаб вернулся (пока! пока!) к неторопливой ночной жизни, бдительной, но приглушённой. Вторая аудитория — общее помещение, где проводились инструктажи, а по-новомодному — брифинги, находилась на первом этаже, следующая дверь от лестницы за буфетной. И дежурный, и начкар, и пара терминаторов Семёнова стояли около неё. В вестибюле было прохладно, сквозило. С дежурным разговаривали двое безоружных трекеров в городской одежде и Женя-Туранчокс. Трекеры были Магаданцев и Андрей Коробец, приближённые артельщики Петровича. Коробец и ходила очень чуткий, хороший, вдобавок. Его заметили, замолчали. Он приблизился, его люди поприветствовали его и отодвинулись.
— Привет вам, ходилы, — осторожно сказал Коростылёв.
— Олег Витальевич, мы приехали с Николаичем, — сказал Туранчокс тихо. — Надо обсудить ситуацию. Тет-а-тетно. Потому что очень всё непросто.
— Не понимаю, Евгений, Николай Николаевич действительно здесь?
— Ну да, — сказал Туранчокс.
Коростылёв наставил палец на аудиторию.
— Ну да, — подтвердил Туранчокс. — Там. Олег Витальевич, мы не с приколом, всё очень серьёзно. Вы давайте с шефом сами. Я его таким видеть долго не могу. Разговаривайте, и мы уже назад. Он там с женой, чего не поймёте, вы с ней. И с ним. Там ещё Вадим Свержин.
Он добавил после паузы, но без улыбки, не издеваясь, всерьёз:
— Только близко не подходите, он кидается. — «Кидается» с ударением на «и» произнёс, что в устах интеллигентнейшего Жени звучало как грязный мат. — Он на нас-то кидается. Жуть берёт. Да и опасно, вдруг заразно.
Коростылёв огляделся. У
