Смерть в душе. Странная дружба - Жан-Поль Сартр

забавно». Они могли бы броситься на немцев, задушить их и убежать полями, но зачем? Они идут напрямик, куда ведет их дорога. Вот они уже внизу косогора, в ложбине; теперь они поднимаются, им жарко. Мулю вынимает из кармана связку писем, скрепленную резинкой, и с минуту вертит ее в больших неловких пальцах. Пот местами пропитал бумагу, фиолетовые чернила кое-где выцвели. Он снимает резинку и, не читая, начинает методично рвать письма на мелкие кусочки, которые постепенно разбрасывает жестом сеятеля. Брюне следит глазами за плавным полетом обрывков; большая часть падает, как конфетти, на плечи солдат, а оттуда им под ноги; один кусочек секунду порхает и падает на пучок травы. Трава немного пригибается — получается маленький балдахин. Другие письма валяются вдоль дороги, разорванные, смятые, свернутые в шарик, они в кюветах, среди разбитых винтовок и помятых касок. Когда почерк размашист и крупен, Брюне ухватывает походя слова: ешь хорошенько, не ходи без головного убора, Элен приехала с детьми, в твоих объятиях, любовь моя. Вся дорога — длинное оскверненное любовное письмо. Маленькие мягкие чудовища ползут по земле и глядят глазами без зрачков на веселое стадо побежденных: противогазы; Мулю локтем толкает Брюне и показывает на противогаз: «Все-таки повезло, что не пришлось ими пользоваться». Брюне не отвечает. Мулю ищет других собеседников: «Эй! Ламбер!» Солдат, идущий впереди Брюне, оборачивается, Мулю показывает ему на противогаз без комментариев, они начинают смеяться, и люди вокруг них хохочут тоже: они их ненавидели, этих мерзких паразитов, они их боялись, и однако их нужно было холить, ухаживать за ними. Теперь они лежат у них под ногами околевшие, пленные смотрят на них, и это им напоминает, что война закончена. Крестьяне, которые пришли, как всегда, работать в поле, глазеют на колонну, опираясь на лопаты; Ламбер веселится, он им кричит: «Привет, папаша! У нас демобилизация». Десять голосов, сто голосов повторяют с неким вызовом: «У нас демобилизация, демобилизация! Домой возвращаемся». Крестьяне ничего не отвечают, кажется, что они их даже не слышат. Кучерявый блондин столичного обличья спрашивает у Ламбера: «Как ты думаешь, сколько их?» — «Мало, блондинчик, мало», — говорил Ламбер. — «Ты так считаешь? Ты в этом уверен?» — «Только посмотри. Где они, эти субчики, которые должны нас охранять? Если бы мы были вправду пленными, ты б увидел, как бы нас обложили». — «Тогда почему они нас взяли в плен?» — спрашивает Мулю. — «В плен? Они нас не брали в плен: они нас просто отодвинули в сторону, чтобы мы не болтались у них под ногами, пока они наступают». — «Даже если и так, — вздыхает блондинчик, — это может долго продлиться». — «Ты с ума сошел! Они даже за нами не угонятся — так быстро мы удираем». У него игривый вид, он ухмыляется: «Фрицы не волнуются, для них это просто прогулка: подружка в Париже, стаканчик вина в Дижоне, рыбная похлебка в Марселе. Конечно, в Марселе все и закончится, там им придется остановиться: впереди море. Тогда-то они нас и отпустят. К середине августа будем дома». Блондинчик качает головой: «Еще два месяца. Так долго». — «Скажи, ты что, очень торопишься? Они должны еще восстановить железнодорожные пути». — «Плевал я на пути, — говорит Мулю, — если дело только в этом, я прекрасно вернусь пешком». — «Мать твою, а я нет! Я иду уже две недели, мне это уже до задницы, я хочу отдохнуть». — «Тебе, значит, не хочется побаловаться со своей девчонкой?» — «Скажешь еще! А чем я буду это делать? Я слишком долго шел, и у меня в штанах уже ничего не осталось. Я хочу только спать, и один». Брюне слушает их, смотрит на их затылки, он думает, что предстоит много работы. Тополя, тополя, мост через ручей, тополя. «Хочется пить», — говорит Мулю. — «Не столько пить, — отвечает северянин, — сколько есть, я со вчерашнего дня ничего не ел». Мулю семенит и потеет, он тяжело дышит, снимает китель, перекидывает его через руку, расстегивает гимнастерку и с улыбкой говорит: «Теперь можно снять китель, мы свободны». Внезапная остановка; Брюне натыкается грудью на спину Ламбера. Ламбер оборачивается; у него круглая борода, живые глаза под густыми черными бровями: «Смотри куда прешь, осел. Ты что, слепой?» Он нагло разглядывает форму Брюне: «С офицерьем покончено. Теперь никто не командует. Тут все равны». Брюне равнодушно смотрит на него, и тот замолкает. Брюне прикидывает, чем он мог заниматься на гражданке. Мелкий коммерсант? Служащий? Во всяком случае, он из среднего класса. И их сотни тысяч таких: никакого чувства авторитета и личной порядочности. Нужна будет железная дисциплина. Мулю спрашивает: «Почему мы остановились?» Брюне не отвечает. Этот тоже мелкий буржуа, совершенно подобный другому, но еще глупее: с ними работать будет трудно. Мулю вздыхает от удовольствия и обмахивается: «Может, успеем присесть?» Он кладет на дорогу рюкзак, садится на него; подходит немецкий солдат, поворачивает к ним удлиненное, красивое и невыразительное лицо, его голубые глаза источают подобие симпатии. Он старательно выговаривает: «Бедные французы, война кончилась. Возвращайтесь домой. Возвращайтесь домой». — «Что он говорит? Он говорит, что мы скоро вернемся домой, конечно, мы скоро вернемся домой, черт побери, Жюльен, ты слышишь, мы возвращаемся домой, спроси у него, когда, эй! Спроси у него, когда мы вернемся?» — «Скажи, фриц, когда мы вернемся домой?» Они говорят ему ты, раболепно и в то же время фамильярно. Вся победоносная армия в лице одного солдата. Немец бесстрастно повторяет: «Возвращайтесь домой, возвращайтесь домой». — «Но когда, а?» — «Бедные французы, возвращайтесь домой». И снова в путь, тополя, тополя. Мулю стонет, ему жарко, он хочет пить, он устал, он хотел бы остановиться, но никому нельзя тормозить это упрямое шествие, которым никто не управляет. Какой-то солдат стонет: «У меня раскалывается голова», но продолжает идти. Болтовня замедляется, прерывается долгими паузами, они жалуются друг другу: «Мы что, до Берлина будем так идти?» Но они идут; они следуют за теми, кто впереди, их подталкивают те, кто сзади. Деревня, груда касок, противогазов и винтовок на главной площади. — «Это Пудру, я здесь проходил позавчера», — говорит Мулю. — «Смотри-ка, а я вчера вечером, — говорит блондин, — я был на грузовике: на порогах стояли люди, и вид у них был враждебный». Они и сейчас здесь, подле своих домов, стоят, скрестив руки, безмолвные. Черноволосые и черноглазые женщины в черных платьях, старики. Они смотрят. Перед этими соглядатаями пленные распрямляются, лица их становятся циничными и лихими, они машут руками, смеются, кричат: «Привет, мамаша! Привет, папаша! У нас демобилизация, война закончена, всем привет». Они проходят и