В борьбе за Белую Россию. Холодная гражданская война - Окулов Андрей Владимирович

Борис Степанович вернулся к своей прежней профессии музыканта: вместе с небольшим ансамблем он ездил по лагерям военнопленных и «остарбайтеров». После выступлений часто удавалось поговорить с их обитателями. Иногда — передать литературу НТС. Он рассказывал про один курьезный случай. Их оркестр прибыл в лагерь, где находились только женщины, угнанные на работу. Пока музыканты настраивали инструменты, обитательницы лагеря медленно заполняли места вокруг сцены. Они были уверены, что приехавшие артисты — немцы и по-русски не понимают. Истосковавшиеся по мужчинам женщины в упор разглядывали красивых музыкантов и вслух обсуждали их достоинства:

— Я бы вот этому дала! У него, наверное, в штанах все в порядке!

— А я бы — вот этому. Рослый, крепкий…

Бедные музыканты краснели. Но когда начался концерт и они начали петь по-русски, покраснели уже женщины в первых рядах.

После окончания концерта одна девчушка подбежала к Борису Степановичу и сунула ему в руку пакет. Он был доверху набит окурками. Она прибиралась в поездах дальнего следования, окурки доставала из пепельниц. Но в военное время это был хороший подарок. Но были во время войны и другие встречи…

— Моя старая знакомая — немка с русским именем Вера — не прервала знакомства со мной, даже когда наши отношения из интимных стали просто дружескими. Однажды она пригласила меня к себе в гости, упомянув, что среди гостей будет кто-то интересный. Гостей собралось много. Среди них — тот самый «интересный», которого мне не представили: все его знали, считали, что и мне он должен быть знаком. Он неплохо говорил по-русски. Мы поужинали, изрядно выпили. Зашел разговор о политике. Когда кто-то упомянул расовую теорию Гитлера, я взорвался.

— Моя мать — грузинка, мой отец — француз. Во мне нет ни капли русской крови, а я — русский! Ну и чего тогда стоит вся эта расовая теория?!

Вдруг я заметил, что все за столом напряженно замолчали. «Интересный» гость вежливо улыбался. Когда все разошлись, хозяйка подбежала ко мне и в ужасе сказала:

— Ты с ума сошел! Ведь это был сам Ляйббрандт!

Тут уже струхнул я. Доктор Георг Ляйббрандт был руководителем политического отдела Восточного министерства. Он был русским немцем, родился под Одессой, поэтому языком владел свободно.

На следующий день к пансионату, где жила целая группа наших людей, подъехала правительственная машина. Флажок со свастикой. Шофер спросил меня, велел следовать за ним. Я на всякий случай попрощался со всеми. Мы ехали молча, куда меня везут, я понял, только когда машина остановилась возле центрального нацистского клуба Берлина. Меня провели к отдельному столику. Там сидел мой вчерашний знакомый, в нацистской форме, в окружении таких же «партайгеноссе». Он, посмеиваясь, сказал своим соседям по столику:

— Вот у этого господина — очень интересный взгляд на расовую теорию. Я хотел бы, чтоб он изложил нам его своими словами!

Отступать было некуда. Я сбивчиво, пытаясь, как можно, сгладить углы, изложил то, что рассказывал накануне. Нацисты посмеивались, задавали вопросы. Им было приятно видеть мой страх и чувствовать свое превосходство.

Потом меня отпустили восвояси. Они видели, что реальной опасности я для них не представляю. Все-таки нацистский режим просуществовал только 12 лет и не успел еще въесться во все поры общества. Не думаю, что после такой «дискуссии» в Москве я бы поехал домой.

В конце войны гестапо начало массовые аресты среди членов НТС. Когда возле дома, где жил Борис Степанович, заметили слежку, решили уходить в разные стороны, врассыпную. Брюно повезло — гестаповцев было только двое, погнаться за всеми сразу они не могли.

Конец войны. Лагеря для перемещенных лиц — Ди-Пи. Бывшие советские граждане справляли себе новые документы. Понадобились новые документы и Евгению Романовичу Островскому. Борис Степанович предложил ему вариант: взять документы его брата, погибшего во французской армии в самом начале войны. Потом подвернулся другой вариант, но старик часто вспоминал, что чуть не стал официальным братом будущего главы НТС.

В одном из лагерей Борис Брюно заведовал культурной частью. Делал стенгазеты, организовывал концерты. Про этот период он рассказывал множество забавных историй.

— Один из эмигрантских поэтов часто писал мне в стенгазету удивительные стихи. Первая строчка — из русской классики, вторая — его собственные переживания, происходившие по причине глубокого алкоголизма. Например:

Тучки небесные,

Вечные странники…

Где-то намедни

Я пропил подштанники!

Другой «литератор» упорно не мог смириться с мыслью о собственном графоманстве. Он писал стихи на «просветительские» темы. Например:

Молочко ты, молочко,

Молочко коровье!

Поправляет молочко

Больное здоровье.

Утром к доктору иду

Шаткою походкою:

— Молочка у вас прошу!

Заболел чахоткою…

На концертах тоже случались забавные инциденты. У одного из пожилых обитателей лагеря была красавица-жена, которая отличалась красотой, но никак не целомудрием. И вот в какой-то из праздников выхожу я на сцену и пою под гитару куплеты, которые мне написал наш творческий коллектив. Текст я заранее не просмотрел и последствий не предвидел. Пою:

Потерял жену Аглаю,

Тридцать лет, гнедая масть.

Кто найдет, я обещаю

По закону — третью часть!

Зал покатился со смеху, а пожилой рогоносец зашипел и потребовал извинений. Пришлось принести…

Из нищей Европы эмигранты после войны разъезжались кто куда: в США, Канаду, Австралию, Южную Америку. В рамках «плана Маршалла» американцы создавали для европейцев возможности обучиться востребованной профессии, поработать за границей. Такой возможностью воспользовался Борис Степанович и многие другие: они закончили курсы топографов и уехали в Африку, во французские колонии. Много лет он проработал в Марокко.

— Мы занимались съемкой местности. Для всего: дороги, мосты, плотины… Рабочих нанимали из местных, арабов. Иногда нанимались и берберы. Высокие, голубоглазые. Очень гордые. Я один раз назначил бербера бригадиром, он кивнул головой и сказал: «Я сразу понял, что ты назначишь главным меня. Ведь я — бербер!»

Некоторые историки считают берберов потомками атлантов.

В оазисах, что располагались в руслах высохших рек, стояли еврейские деревни. Здесь жизнь как будто не изменилась за последние столетия: те же одежды, те же обычаи. Съемочные группы приезжали сюда снимать фильмы на библейские сюжеты: обстановка была гораздо колоритнее, чем в самом Израиле.

Когда нужно было снести какое-нибудь здание, достаточно было сказать местным арабам, что работа — ломать, а не строить. Они приходили со своими кувалдами и начинали с упоением крушить здание, предназначенное на снос. Даже денег не просили. Зато они очень способны к языкам. Все руководство нашей фирмы были русскими, по-русски и между собой разговаривали. Так наши рабочие в кратчайший срок выучили русский язык! Акцент был — как у наших кавказцев. Странно, но когда в Марокко начались антиевропейские беспорядки, русских они практически не задели. Как-то раз мы ехали в машине и увидели впереди галдящую толпу местных. Я на всякий случай сунул руку в сумку, где у меня лежал пистолет. Сидевшие в машине рабочие покосились на меня, но ничего не сказали. Толпа на дороге, как оказалось, собралась из-за транспортного происшествия, и мы спокойно поехали своей дорогой. Через некоторое время рабочие спросили меня: зачем руку в сумку засунул? Я честно ответил. Они засмеялись:

— Месье Борис, ты всегда к нам хорошо относился. Поэтому, пока мы с тобой, тебе бояться нечего!

Но французов они резали нещадно. Потом в это место приходил Иностранный легион — истреблял местных. Как правило, тех, кто был к погромам не причастен. Но понять суть происходящего было несложно. Французы относились к местному населению как к людям второго сорта. Один раз два французских инженера пригласили меня с товарищем пообедать. Мы пошли в ближайший ресторан. Всех арабов, которые попадались на пути, они пинками отправляли в сторону! Нас это ужаснуло, а для них было нормально. Другой случай — один араб продавал французу земельный участок. Покупатель очень своеобразно подсчитал его размер: длину участка он не умножил на его ширину, а сложил! И заплатил за каждый квадратный метр. Неграмотный араб остался в дураках.