Долгая воскресная помолвка - Жапризо Себастьян

В эту минуту в комнате раздался телефонный звонок. Подкатив к постели, Матильда снимает трубку. Пьер-Мари Рувьер говорит: "Ты мне испортила вечер, Матти. Жан Дерошель, призыва 1915 года, из Сэнта действительно был эвакуирован с фронта на Сомме 8 января 1917 года. Он подхватил воспаление легких и страдал от множества ран. Сначала его лечили в больнице Валь-де-Грас, затем в военном госпитале Шатодена и наконец в больничном центре Камбо-ле-Бэн, в Пиренеях. Отчисленный из армии, он был сдан 12 апреля 1918 года на руки матери, вдове Поля Дерошеля, хозяйке книжного магазина, проживающей в доме 17 по Вокзальной улице в Сэнте. Повторяю, я, вероятно, очень люблю тебя, Матти, очень". Она отвечает, что тоже любит его.

Повесив трубку, она поворачивает колеса к Жермену Пиру и просит его вынуть записную книжку. Он вытаскивает из внутреннего кармана сюртука уже не ту, которой пользовался в 1920 году, но такую же истрепанную и тоже перевязанную резинкой. Матильда диктует: "Жан Дерошель, 29 лет, у мадам вдовы Поля Дерошеля, хозяйки книжного магазина, в доме 17 по Вокзальной улице, Сэнта". Закрывая книжку, Жермен Пир говорит: "Раз вы даете адрес, что мне сделать, чтобы заслужить мимозы? Вероятно, я должен совершить кражу?"

"Подождите, - говорит Матильда. - Дайте подыскать нужный ответ" Она подъезжает к нему "Мне достаточно было бы небольшой лжи, но я предпочитаю скрытую правду. Признаюсь вам, я всем сердцем желаю, как никогда в жизни, чтобы вы в Сэнте остались с носом".

Прищурив глаза, он молча пристально смотрит на нее. Матильда берет со стола котелок и отдает ему.

Вечером во время ужина Мама рассказывает, как прилично одетый, вероятно, хорошо воспитанный и весьма любезный человек вошел в маленький салон, снял картину и заявил, что мадемуазель Матильда сказала, будто у него эта картина будет в большей сохранности от мышей. Бедная женщина уже расставила всюду мышеловки. А это значит, что все останутся без сыра.

ПОДСОЛНЕЧНИКИ НА КРАЮ СВЕТА

Оссегор плавится в августовской жаре, страдают даже кошки. Каждый вечер гремят грозы, расстреливая деревья, срывая листву, уничтожая цветы. Бенедикта пугается при каждом раскате грома.

Селестен Пу остался на несколько дней в "МЛМ", он смазывает "делаж", помогает Сильвену по саду, пилит с ним дрова на зиму. Купается в озере. Матильда учит его играть в "Скопу". Ест он с большим аппетитом, и Бенедикта на верху блаженства. Ему скучно. Подчас Матильда застает его в задумчивости стоящим у окна и наблюдающим за потоками дождя. Она подъезжает к нему. Он ласкает ее руку с милой, рассеянной улыбкой человека, мысли которого далеко. И однажды вечером объявляет, что утром уедет, а как только устроится, сообщит о себе, они всегда будут знать, где его найти, если понадобится. Матильда говорит, что понимает.

Назавтра, 15 августа, в Кап-Бретоне праздник, люди высыпали на улицы, следуя за процессией. Селестен Пу крепит вещи к багажнику мотоцикла, Сильвен наблюдает за ним, Матильда и Бенедикта присутствуют при сборах, сидя на террасе. Прошло всего двенадцать дней с того воскресенья, когда он приехал, чтобы скрепить готовую порваться нить. Как и тогда, солнце садится за кроны сосен. Матильде кажется, что прошла целая вечность. Со шлемом и очками в руках он подходит к ней, чтобы попрощаться. Она спрашивает, куда он теперь, и тотчас жалеет об этом. Он снова улыбается так, что может растопить лед, - он не знает. Быть может, заедет в Олерон. Не знает. Целует Матильду и Бенедикту, крепко жмет руку Сильвену. И уезжает почти в тот же час, что и приехал, в грохоте мотора на предельной скорости. А там, куда приедет, у него снова будут два чистых круга под голубыми глазами. Матильде вдруг хочется знать, куда она подевала свою куклу Артюра.

Через несколько дней приходит письмо из Лейпцига, в Германии. Тотчас по возвращении из поездки Хейди Вейсс встретилась с фельдфебелем Хайнцем Герштакером. Тот снова рассказал ей про воскресенье в Угрюмом Бинго. Это почти то же самое, что она слышала в таверне "Оплот", но с некоторыми уточнениями. Последнее, наверно, поставило бы в тупик Селестена Пу, если бы он был тут, но лишь подтверждает предположения Матильды, и удовлетворило бы ее гордыню, будь она у нее. Выходит, что вопреки ее неуемному воображению родители в своем любовном порыве в Толедо сделали ее не такой уж дурой.

Взятых в плен Герштакера и трех его товарищей отправили во французские траншеи в понедельник незадолго до рассвета. Их сопровождало двое солдат, которые, вместо того чтобы пойти кратчайшим путем, решили заглянуть в Бинго. Здесь, разбросанные на снегу, лежали трупы осужденных. Освещая местность электрическим фонариком, солдаты разошлись в разные стороны, отыскивая их. Герштакер увидел одного из убитых, смерть застала его на коленях, с руками на бедрах и со склоненной на грудь головой. Это был тот, кто сбил Альбатроса. Другой находился в похожей на погреб яме, сохранились лишь ступеньки вниз. В свете фонарика Герштакер различил, что у того, кто там лежал ничком, на ногах были немецкие сапоги. Французский солдат выругался: "Вот дерьмо", - то было одно из французских слов, известных фельдфебелю. Затем, что-то обсуждая, они снова пустились в путь, и один солдат сказал другому: "Да, да, только заткнись". Чтобы понять это, Герштакеру опять же не было нужды знать другой язык.

Возможно, Селестена Пу это удивило бы, ее же, Матильду, нисколько. Правда, сердце ее бьется сильнее прежнего. Если то, что она себе представила с тех пор, как прочла письмо Тины Ломбарди и проверила записи в шкатулке из красного дерева, имеет смысл, выходит, Бенжамен Горд в ночь боя снова оказался у Угрюмого Бинго. Теперь это подтверждает Герштакер.

Бедный, бедный Бенжамен Горд. Надо же было тебе умереть там, думает она, чтобы я смогла убедиться, что один из пятерых, взявший у тебя немецкие сапоги, остался жив и добрался, по крайней мере, до Комбля. Им не мог быть ни твой друг Эскимос, ни Си-Су, ни Анж Бассиньяно. Манеш тоже в его тогдашнем состоянии не мог этого сделать. Остается Этот Парень, крестьянин из Дордони, найденный новорожденным на паперти часовни, который в свой последний день на войне прятался в руинах другой часовни. Осталась фраза Юрбена Шардоло, тем утром побывавшего на ничьей земле, когда снова пошел снег. Но уже после тебя, после немецкого военнопленного и безымянного солдата, который видел тебя в яме: "По крайней мере один, если не двое".