Политическая история брюк - Кристин Бар

преувеличением вслед за авторами-антифеминистами увидеть в нем триумф вирилизации женщин. Напротив, тот факт, что феминистки — за редчайшим исключением — тоже осуждают женщин-эмансипе, свидетельствует о том, как сильно они боятся дестабилизации гетеросексуального порядка. Ведь пересмотр кодов соблазнения практически сразу же отсылает к тому, что в то время было принято называть сексуальным извращением, а эта трансгрессия вдруг начинает восприниматься как феминистская. Феминисткам мешает лесбофб-бия противников феминизма.

У брюк очень плохая репутация. Их ношение было «закреплено за несколькими женщинами, ведущими неправедную жизнь, а также принято в Париже», — вспоминает женщина-врач, которая имела практику в 1930-е годы{626}. Брюки «делали» женщину лесбиянкой. Равно как и очень короткие волосы. Маскулинизация более или менее явно отсылает к гомосексуальности. Об этом свидетельствуют следующие строки, описывающие метаморфозы некоей Вивиан, которая нашла себе «курочку» и возвращается к своим товаркам, «одетая как мужчина, с коротко, по-мужски стриженными волосами. У нее был черный костюм, голубое ратиновое пальто, лакированные туфли и серые гетры. Как есть мужчина: голубой берет и сигарета в зубах»{627}. Или вот наблюдения писателя Франсиса Карко, касающиеся лесбийских практик в тюрьме Сен-Лазар, в которых он пересказывает слова заключенных: «Есть мужчины, а есть женщины. Я была мужиком. Юбку свою я закалывала булавками так, чтобы получились брюки, а на башмаках у меня были вышиты сердце и кинжал. То же делали и все другие, кто был за мужчин»{628}.

Но все же не будем делать обобщений. Даже хозяйка бара Fétiche на площади Пигаль, чьи клиенты — это в основном «дамы, в особенности те, которые охотно одеваются на манер господ», носит юбку. Конечно, поверх юбки надет «пиджак…, галстук, нарукавники и пристяжной воротничок — все, естественно, мужское. Короткие волосы, не „под женщину-мальчика“, а „под мальчика"»{629}.

Важное место, которое лесбиянки занимают в воображении тех, кто жил в 1920-е годы, — это результат длительного и более или менее подспудного созревания, но этот факт также связан с особым послевоенным контекстом. Разделение полов может выглядеть как продолжение опыта, пережитого во время войны: мужчины вместе на фронте, женщины живут одни в тылу. Мужская литература периода между двумя войнами красноречиво показывает, до какой степени гомосоциальность и гомосексуальность (как правило, вызывающая отторжение) бередят воображение писателей, побывавших на фронте. А разве эмансипе не дополняет эту тенденцию, но уже с женской стороны? Подкрепленная войной женская независимость (впрочем, очень переоцененная) явно подчеркивает «войну полов»: эмансипе-лесбиянка напоминает образ современной амазонки. Наконец, гедонизм «безумных лет» придает лесбиянке убедительные соблазнительные черты, выделяя ей место в череде изысканных эротических образов. «Сомнительные» круги становятся спорным источником вдохновения для моды, возникает движение от низов к верху, это движение беспокоит, возбуждает и вдохновляет участников маскарадов, на которых графы изображают плохих мальчиков, графини — темных субчиков, а банкиры — тюремных заключенных.

Шанель считает гомосексуалистов ответственными за порождения моды, которые она осуждает: «Им хватает вкуса любить выщипанные брови, после того как они убедились, что так их соперницы выглядят как вареные бычьи головы; золотые волосы с черными корнями; ортопедическую обувь, которая превращает их в инвалидов; и лица, намазанные вонючим жиром, который отвратит мужчин. А если им удается заставить женщин удалить себе грудь, они торжествуют»{630}. Но о брюках она не говорит…

Мода принимает брюки только в определенных обстоятельствах — места, времени или функции. В домашней обстановке модницы, встав с кровати, носят пижаму. Штаны (с длинным пиджаком, доходящим до середины бедра) — широкие и струящиеся, часто их делают из шелка. В принципе, их видят только близкие, но также их можно встретить в качестве театральных костюмов, в иллюстрированных журналах, в магазинах… В 1927 году, комментируя модель коротких атласных штанишек, которые надевали вместе с двубортным пиджаком, журнал Art et la Mode считает необходимым уточнить, что в них не следует принимать гостей. Напротив, в 1929 году брюки под очень широким декольтированным платьем предлагается надевать «на обед у себя дома или с друзьями». В 1930 году появляются «мавританские» мотивы. В 1931-м в подобной манере решают одеться графини де Вогю и де Полиньяк, чтобы их сфотографировал Джордж (Георгий) Гойнинген-Гюне{631}.

По данным Vogue, пляжные штаны — очень широкие, что сближает их по форме с юбкой, — появляются в 1924 году{632}. С каждым годом их успех растет. К ним привыкают благодаря рисункам и фотографиям в модных изданиях, они начинают ассоциироваться с уикендами и каникулами состоятельной части населения. По данным Illustration, в 1931 году в Жуан-ле-Пен уже платье выглядело «необычно». Считается, что мода на пижамы зародилась здесь же за два-три года до этого. Верность заголовка «Пижамаполис» подтверждается дюжиной фотографий. На этом курорте, который посещает, по словам автора статьи, «весь космополитический Париж», модницы сначала добились победы купального костюма, который они, несмотря на все указы местных властей, носили даже на улице, в барах и дансингах. Пижама пришла уже на смену купальнику, которому была возвращена его основная функция — он вновь стал одеждой для купания (в морской воде или лучах солнца).

Когда проходит первый момент удивления, нельзя остаться бесчувственным перед ее гармоничной грацией, перед игрой ярких цветов и перед неограниченными возможностями для разных сочетаний. Она позволяет женщине ходить доселе невиданной походкой — более свободной, более развязной, но при этом ее небрежность остается приличной. Она подчеркивает стройность и исправляет недостатки, от которых нас недостаточно оберегала короткая юбка. Ширина этих «слоновьих лап» — ведь на уровне колен пижама выглядит совершенно эксцентрично — позволяет сделать силуэт более тонким. А вместе с широкой соломенной шляпой, которой пижаму дополняют модницы, получается декоративный ансамбль, уже едва напоминающий о травести — ведь он размножен в таком количестве экземпляров.

В своем умозаключении автор этих восторженных строк Робер Боплан пересматривает традиционное определение травести, опирающееся на гендерную функцию одежды, превращая распространенность или демократичность одежды в более точный критерий, нежели ее историческое значение. Это происходит также за счет гетеросексуализации/эротизации пижамы: ведь Жуан-ле-Пен представлялся как «очаровательный рай, где, чтобы наверняка нас соблазнить, современная Ева изменила все — в том числе и свой облик»{633}.

Курортная мода особенно смелая: купальник уменьшает, он «раскрывает все и не прощает ничего», как писала Le Canard Enchaîné{634}. В 1929 году, за 20 лет до бикини, даже был предложен раздельный купальник. Также кутюрье очень вдохновляют лыжи, именно благодаря им начинаются первые исследования в области синтетических волокон, которые привели к появлению лыжных штанов (1930). Спорт вообще играет важнейшую роль. В 1926 году один журналист назвал смехотворным тот факт, что «мадемуазель Сюзанна Ленглен носит юбку». Это была серьезная критика для чемпионки по теннису, известной своей элегантностью и вдохновлявшей создателей спортивной моды{635}: «Все обстоятельства современной жизни ведут не только к укорочению, но и к уничтожению юбки. В конце концов женщины уничтожат юбку»{636}. В то время спортивный костюм влияет на деловую одежду и в значительной мере на моду в целом. В 1920-е годы пресса публикует объявления о патентованных моделях Эми Линкер: элегантные юбки-брюки, доходящие до середины икры, широкие и поэтому не воспринимаемые как брюки; манекенщицы, сфотографированные в них, стоят в двух позах: ноги вместе и врозь, одно колено поднято, словно они поднимаются в гору{637}. В повседневной жизни тоже всегда можно использовать не только практичную сторону брюк. Пример тому — Люси Обрак, молодая преподавательница истории из Страсбурга. Она страстно увлекалась лыжами и конным спортом: «Я садилась в седло при любой возможности, возвращала лошадь в самый последний момент и отправлялась преподавать в брюках для верховой езды. На это стали жаловаться некоторые родители. Директриса сделала мне выговор. Но тщетно»{638}. Конечно, это не самый типичный случай, да и Люси Об-рак (которую тогда звали Люси Бернар) просто была рождена для того, чтобы бороться за свое. Именно это она хочет подчеркнуть этой историей про одежду.