Крепость - Михаил Михеев

Сложно сказать, был Стессель предателем, саботажником или просто недалеким и трусоватым карьеристом, но один факт не подлежит сомнению. Именно под его руководством оборона Порт-Артура была плохо организована, и сдачу крепости до исчерпания возможностей обороны тоже инициировал этот человек. Конечно, сейчас у японцев попросту не было возможности использовать чудовищные штурмовые орудия, в прошлый раз безнаказанно расстрелявшие русский флот в порт-артурской луже. Снаряды-то тю-тю, пускай об этом еще мало кто знал. Однако если имеется человек, желающий предварить в жизнь какую-то аферу, повод для нее найти можно всегда. Но все желания становятся бессмысленны, когда исчезает сам человек, и сейчас произошло именно это. Примерно час спустя подобная же участь постигла генерала Фока, и в результате расклады поменялись совершенно. Те, кто пришел на смену этой парочке, были, возможно, не умнее их и не талантливее ни как тактики, ни как администраторы. Но у них не было еще одного — в головах нового руководства обороны начисто отсутствовала мысль о возможности сдачи крепости. Как следствие, Порт-Артур продолжил сопротивление, упорно притягивая к себе крупные силы японцев. В его гавани продолжали медленно восстанавливаться корабли, являющиеся скорее потенциальной, чем реальной угрозой, но все еще нервирующие японцев. И адмирал Того прекрасно понимал, что если при появлении эскадры Рожественского остатки Первой Тихоокеанской вырвутся в море, то его флот окажется меж двух огней. С учетом потерь это было смертельно опасно…

Однако всего этого двое казаков пока не знали. Они просто тихонечко покинули взбудораженный город, аккуратно обойдя патрули, и никто так и не смог сложить два и два, слишком уж большая неразбериха там царила. Правда, вначале сделали еще кое-что, более рискованное, но при этом не менее важное, и утром адмирал Ухтомский обнаружил на своем столе записку, в которой сообщалось об уничтожении четырех японских броненосных крейсеров. На этом настоял Севастьяненко, считающий, что в крепости должны иметь максимально полную информацию о противнике.

Увы, адмирал Ухтомский не смог полноценно воспользоваться предоставленными ему сведениями. Во-первых, не поверил им до конца, что было в принципе логично, а во-вторых… Во-вторых, это был просто не тот человек, которому стоит доверять управление флотом. Вполне опытный и компетентный моряк (а как иначе, не имея солидного ценза адмиралом не станешь), он был бы на своем месте, командуя любым кораблем, но эскадра оказалась для него не по плечу. В результате в прошлый раз он так и не попытался прорваться и погубил корабли, которые потом даже основательно вывести из строя не смогли. В принципе это на момент сдачи Порт-Артура выглядело оправданным — сомнительно было, что японцы вообще сумеют их поднять, и к тому же никто не верил в окончательный проигрыш. Вот придет вторая эскадра — и все сразу станет на свои места, а корабли будут подняты и вновь войдут в состав Российского флота. Однако все пошло так, как пошло, и действия Ухтомского привели к тому, что большая часть броненосцев и крейсеров впоследствии бороздила моря под флагами Страны восходящего солнца.

Тем не менее даже недостаточно инициативный Ухтомский не стал уничтожать собственные корабли без явной угрозы сдачи города. А как раз ее, угрозы этой, пока что не наблюдалось. Японцы, лишенные боеприпасов и, частично, подкреплений, выдохлись и завязли на подступах к Порт-Артуру. Огонь по стоящим в гавани кораблям не велся. Конечно, возможности у моряков все равно оставались крайне ограниченными, но все же с каждым днем эскадра постепенно восстанавливала свою боеспособность.

Всего этого Соболев с Коломийцем, разумеется, тоже не знали. Для них куда важнее было унести ноги, желательно в комплекте со всеми остальными частями тела, что они в общем-то и сделали. Через несколько суток, поздно ночью, на берегу безлюдной и никому не интересной бухты они увидели мигание фонаря. Моргнули в ответ — и вскоре из темноты, слабо шлепая по воде веслами, появилась маленькая шустрая шлюпка со знакомыми матросами. Еще через полчаса они сидели и пили крепкий до черноты и обжигающе горячий чай, а миноносец уносил их прочь, навстречу новому витку невероятной одиссеи.

Борт миноносца «Стерегущий»

Насколько серьезно им досталось, мичман Севастьяненко смог в полной мере оценить только утром, когда солнечный свет позволил рассмотреть изрубленные вражескими снарядами борта. Осторожно баюкая висящую на перевязи руку (не опасно, но больно так, что кого-нибудь придушить хотелось), командир «Стерегущего» обошел свой корабль от носа до кормы. Только сейчас он по-настоящему стал понимать, сколь близко к провалу миссии привела его авантюра. Хорошо еще, что гореть на миноносце было практически нечему, иначе все было бы еще хуже, но и без того идти сейчас в бой или шторм на «Стерегущем» не рекомендовалось. Да и вообще, корабль надо было ставить на серьезный ремонт и желательно в док, однако такой роскоши они себе позволить пока не могли. Дело прежде всего — и миноносец вновь устремился вперед, благо машины были в порядке и экономичный ход держали без проблем. И вновь разнесся над морем стук молотков вперемешку с матюгами, сопровождающими у русских любые работы. Команда стремилась как можно скорее привести миноносец в относительный порядок, и, надо сказать, у моряков это неплохо получалось.

Весь следующий день вокруг них было только море. Лишь ближе к вечеру на горизонте мелькнул дым, но корабль шел в сторону от них, и гоняться за ним никто не собирался. А вот на следующий день, точнее, утро им встретился корабль, да какой! Огромный трехмачтовый парусник, классический «выжиматель ветра», неспешно шел по своим делам, и сигнальщики его позорно проворонили. Этот-то откуда здесь взялся?

Нет, такие корабли не были редкостью. Парусники в чем-то эффективнее пароходов — хотя бы в том, что им не нужны запасы угля. А стало быть, и автономность таких кораблей выше, чем у пароходов, и ограничивается лишь количеством припасов, которые требуются команде. В результате, несмотря на вроде бы триумфальное шествие паровых машин, сотни грузовых кораблей, использующих для движения силу ветра, по-прежнему исправно бороздили океан и на слом отправляться пока не собирались. Более того, строились новые парусники, воистину исполинских размеров, с совершенными формами корпуса и могучим парусным вооружением, позволяющим развивать приличную скорость. Именно такой сейчас и предстал перед командиром «Стерегущего» во всей своей красе, и громада его парусов, кажущаяся со стороны снежно-белой и невероятно чистой, заслонила собой, казалось, полнеба.

И перед Севастьяненко вновь встал старый и вечный как мир вопрос: что делать? Топить такую красоту не хотелось, отпустить — так Андреевский флаг с этого корабля наверняка уже рассмотрели, и язык за зубами морячков-марсофлотцев держать не заставишь. У них своя гордость, и на тех, кто ходит не под парусом, они смотрят свысока и плюют с клотика. Кстати, а у них самих-то какой флаг? Севастьяненко всмотрелся. Ну да, норвежский. Эти хреновы нейтралы вечно болтаются там, где не следует, и, нарвавшись на неприятности, начинают потом истошно вопить. А ведь сами виноваты! И действительно, что их сюда занесло? В зону военных действий парусники обычно не совались.

В бинокль Севастьяненко ясно видел лица норвежских моряков, глазеющих на миноносец с высокой палубы своего корабля. Похоже, особого впечатления на них крохотный по сравнению с парусным гигантом «Стерегущий» не произвел. Зубоскалили, пальцами показывали… Мичман почувствовал, как от злости сводит скулы. Не привык он, когда на него смотрят с презрением, особенно иностранцы. Он командир боевого корабля, офицер одного из сильнейших в мире военных флотов. А норвеги, пусть они хоть семь раз потомки овеянных грозной славой викингов, живут в нищей карликовой стране, и не им спорить с русскими!

Может быть, неприязнь мичмана так и осталась бы не более чем личным отношением конкретного человека к команде отдельно взятого парусника, но тут кто-то из норвежских моряков сделал глупость. Что его сподвигло, трудно сказать. Может, спьяну начал буянить в русском порту и получил по почкам от подоспевших городовых, а может, кто-то из предков служил в шведской армии, регулярно битой русскими, и с тех пор Россию не любило все семейство на протяжении многих поколений… Придумать можно очень многое, но результат от этого не изменился. В общем, этот придурок спустил штаны и показал русским голый зад, что, по мнению не только Севастьяненко, но и всех его людей, было уже чересчур.

Мичман посмотрел на своих матросов. Все, кто находился на палубе, смотрели на него, и были они злыми… Ну да, все правильно, после успешных налетов на японские порты и разграбления вражеских складов бинокли были если не у каждого, то через двоих на третьего уж точно. Тем более у тех, кто шел в десант и, соответственно, имел возможность первыми пошарить среди трофеев. Отцы-командиры это не приветствовали, но и не возмущались, демонстративно делая вид, что ничего не замечают, а Бахирев — тот и вовсе намекнул: что с бою взято — то свято. Старая казацкая истина пришлась матросам по душе, вот и щеголяли они теперь с биноклями, револьверами, кое у кого и сабли японские в качестве сувениров имелись, и это не говоря уже о более прозаических трофеях вроде банальных денег, отличных золингеновских бритв и прочих необходимых в хозяйстве вещей. Но сейчас все это лежало на базе, где один из кораблей использовали в качестве склада, а вот оружие и оптику народ хозяйственно прихватил с собой. И разумеется, что их оскорбляют, все видели и поняли.