Хаос (ЛП) - Шоу Джейми

— Через пять секунд после встречи с ним.

Даже Мэйсон смеется так сильно, что ему приходится отложить ножку индейки. Мой отец присоединяется к нам с другого конца стола.

— Кит, — хихикает мама, — ты правда это сделала?

Я пожимаю плечами.

— Он это заслужил.

Шон улыбается мне, но взгляд, который я возвращаю ему, жесткий. Это не делает нас друзьями. Это не делает нас равными. И это уж точно не делает нас нормальными.

Я думала, что смогу притвориться, что не ненавижу его, но не могу, когда он улыбается мне так, как будто это нормально. Свет исчезает из его глаз, губ, лица, и мы просто смотрим друг на друга с миллионом невысказанных вещей.

«Не приходи,» — написала я ему. А теперь думаю только об одном: вставай, иди домой, не звони мне. Никогда.

— Это было круто, — хвалит Брайс мой случай с «Мокрым Вилли», а потом поворачивается к маме. — Мам, ты бы видела ее вчера на сцене. Она была такой грё… — Он кашляет, чтобы избежать удара по голове за ругань. — Офигенной рок-звездой. Она сняла рубашку и бросила ее в толпу…

— Она сняла рубашку? — практически кричит моя мать, отвлекая мое внимание от Шона. Но затем его рука находит мою под столом, и когда он пытается удержать ее, я вырываюсь из его захвата.

Мои кулаки начинают дрожать. Мои руки, ноги. Какого хрена он делает?

Я не смотрю на него. Я в двух секундах от того, чтобы встать и выбежать из-за стола в гневном порыве слез. Либо так, либо воткнуть вилку ему в глаз.

Он попытался взять меня за руку. Какого хрена он пытался держать меня за руку?

— Ее фланель, — поправляет Брайса Кэл, но Мэйсон вмешивается прежде, чем мама успевает успокоиться.

— Она практически раздевалась догола.

Я отвлекаюсь от мыслей о Шоне и смотрю на Мэйсона через стол. Он взглядом бросает мне вызов, и я молча обещаю убить его, когда горошина попадает мне прямо в щеку. Райан смеется над своей тарелкой, и я мысленно делаю пометку отомстить за горошину после ужина, потому что, если я сейчас что-нибудь сделаю, каждый человек за этим столом окажется покрытым картофельным пюре, а Шон, вероятно, окажется со стулом, разбитым о его голову.

— Больше никаких раздеваний, — объявляет папа, глядя на начинку, которую он обмакивает в соус, и все за столом хихикают. Все, кроме меня и Шона.

— Итак, Майк, — говорит мама, когда безумие утихает. — Что насчет тебя? У тебя есть девушка?

Он качает головой, когда заканчивает жевать свою еду.

— Какое-то время нет.

Мама быстро улыбается мне, и я закатываю глаза.

— О, — говорит она. — А почему нет? Такой красивый парень, как ты, я думала, что ты будешь отбиваться от них одной из своих барабанных палочек.

— Нет, — говорит Майк с застенчивой улыбкой, и его щеки розовеют, — я оставляю это Адаму и Шону.

Мама озорно улыбается мальчику, который разбил мне сердце.

— У тебя тоже нет подружки?

Когда взгляд Шона медленно поднимается, чтобы встретиться с моим, я проклинаю тот день, когда он родился. Я проклинаю тот день, когда родилась я. За этим столом нет ни одного чертового человека, который бы не видел, как он смотрит на меня, за исключением, может быть, моего отца, потому что он по уши в начинке, и ответ Шона делает все еще хуже.

— Я не уверен.

— Как это? — спрашивает мама, и Шон еще мгновение выдерживает мой смертоносный взгляд, прежде чем наконец отвернуться.

— Я не знаю.

Он не знает? Он лжет мне месяцами, держит меня в грязном секрете, извиняется за все, появляется в моем доме после того, как я прошу его не приходить, пытается держать меня за руку, когда я, очевидно, предпочла бы засунуть её в мясорубку, и он не знает?

— А чего тут не знать, милый?

Я удивляюсь сама себе, с такой силой ударяя вилкой по тарелке, что даже папа уделяет мне все свое внимание. Десять пар глаз смотрят на меня, когда я огрызаюсь на всех:

— Я думаю, вы не знаете множество вещей. — Со всеми этими взглядами на мне, с Шоном рядом, играющим роль жертвы, я не могу остановиться. Я вижу утес, с которого вот-вот свалюсь, и жму ногой на газ. Это было очень давно. Шесть гребаных лет, а потом еще немного. Все, что я когда-либо хотела сказать Шону, всплывает на поверхность, и я говорю это перед всеми.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Темными глазами смотря то на одного, то на другого брата.

— Вот, например, вы знаете, что Шон трахнул меня на вечеринке Адама в тот день, когда вы, ребята, закончили школу?

То, как я, не моргнув глазом, оглядываю их побелевшие лица, свидетельствует о том, что большая часть моего сознания официально покинула здание. Даже ребята из группы опешили, но все больше и больше секретов льется из моего рта.

— Это стало причиной, почему я была так подавлена тем летом. Он спросил мой номер, как будто собирался позвонить мне, но так и не позвонил. Он трахнул меня в спальне Адама, а потом даже не позвонил.

Все просто сидят там, ошеломленные, я смеюсь, когда вспоминаю самую важную деталь. Моя голова резко поворачивается в сторону Шона, яростный взгляд пронзает его между глаз.

— Я еще даже не добралась до самой лучшей части! Ты знал, что в ту ночь я потеряла девственность?

Его лицо вытягивается, и я иду на убийство.

— Да, Шон, это был мой первый гребаный раз. Я хотела, чтобы это был ты. Хотела, чтобы ты был первым, потому что ты был единственным парнем, которого я когда-либо любила. И ты все ещё единственный... единственный, кого я когда-либо…

Слезы жгут мне глаза, а голос срывается. Когда я смотрю на него с расстояния нескольких дюймов, некоторые из них проливаются в пустоту между нами. Я усиленно моргаю и качаю головой, чтобы восстановить самообладание — каким бы неустойчивым оно ни было. Повернувшись тяжелым взглядом к братьям и всем остальным, уставившимся на меня за столом, я продолжаю неистовствовать.

— Мне было пятнадцать лет, а потом он просто взял и переехал, и больше никогда обо мне не вспоминал. И я думала, что он не помнит, кем я была, когда проходила прослушивание, но оказалось, что он знал все это гребаное время. А потом он пригласил меня на свидание, и знаете что? Я согласилась. — Я снова начинаю смеяться или всхлипывать: звуки сливаются в истерике, в которой я нахожусь. — Но потом он сказал, что мне даже нельзя никому говорить. Потому что он не хотел, чтобы кто-то знал. Все, чем я когда-либо была для него — грязный, жалкий, одноразовый гребаный секрет. — Мой гнев снова выплескивается на поверхность, и когда я поворачиваю голову и снова смотрю в широко раскрытые зеленые глаза Шона, я кричу во всю глотку. — Так ведь, Шон?

Я почти уверена, что слова начинают слетать с его губ, но они теряются под грохотом моего стула, падающего на пол. Я так резко встаю из-за стола, что он отлетает назад и опрокидывается, и я почти уверена, что сломала его, но мне, черт возьми, все равно. Я бегу прочь от него, от всех остальных.

— Кит! — зовет Шон, и я слышу грохот стульев, скребущих по дереву, грохот шагов, следующих за мной.

Я не останавливаюсь, пока не оказываюсь у входной двери. Когда оборачиваюсь, Шон уже рядом. Я распахиваю дверь и стою на пороге.

— Куда ты? — Задыхается он, и если бы я не знала его лучше, то подумала бы, что в его глазах паника. Сожаление. Миллион вещей, в которые я хочу верить, но я чертовски хорошо знаю, что это не так.

— НИКУДА.

С силой женского презрения я цепляюсь пальцами за его рубашку и тащу его к двери. Затем разворачиваюсь и толкаю его так сильно, что он почти падает спиной на мое крыльцо. Я едва успеваю поймать его умоляющий взгляд, прежде чем изо всех сил хлопаю дверью перед его носом. Фундамент трясется, руки трясутся, мир рушится, и когда я оборачиваюсь, все смотрят на меня. Все знают.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Моя мама, папа, братья, группа. Все они потрясенно смотрят на меня, а я изо всех сил стараюсь удержаться на ногах. Мое сердце колотится о ребра, угрожая разорвать меня на части изнутри. Кожа съеживается вместе с остальным телом, и я могу сказать, что мои глаза дикие. Я застряла в открытом космосе, и мне больше некуда бежать.