Гранд-отель «Европа» - Илья Леонард Пфейффер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Файзал настаивал на том, чтобы мы ушли. Он рассердился. Нашим желанием стать очевидцами того, чего он сам стыдится в собственной стране, мы ставим его как хозяина в неловкое положение, сказал он. Это то же самое, как если гость, которого радушно принимают гостеприимные хозяева, целенаправленно пускается на поиски мокриц и клопов в его доме. Мы возразили, что за все годы наших путешествий нам в жизни не приходило в голову винить хозяина за паразитов в кровати, хотя мы видели этих паразитов больше, чем он может себе представить, и что для нас стремление как можно глубже познакомиться с его культурой и его бэкграундом — это знак уважения, что благодаря пониманию тех непростых условий жизни, в которых он оказал нам гостеприимство, мы еще в большей мере сможем оценить его душевную щедрость. Файзал ответил, что мы ведем себя как в зоопарке, но его соотечественники — не обезьяны, за которыми можно сколько угодно подсматривать, чтобы потом смеяться, а люди с достоинством. Мы попытались объяснить, что мы не из тех, кто может усомниться в достоинстве его соотечественников. Он буркнул что-то на своем языке и ушел. Больше мы его не видели.
Послышалась барабанная дробь. Люди на площади запели. Их пение звучало как музыка в кинофильме, нараставшая по мере приближения к романтической развязке. Снова появился брат жертвы, который недавно так пылко произносил слова обвинения; друзья и родственники сопроводили его до середины площади, подобно тому как гладиатора выводят на арену, где его ждут несомненные победа и награда. Бой будет прекрасен, но это, к сожалению, пустая формальность, так как исход известен заранее. Однако взор его не был победоносным. Как и у всякого по-настоящему великого борца, на лице у него читалась грусть, проистекавшая из сознания собственного превосходства, вследствие которого ему придется причинить противнику боль.
С другой стороны к центру площади вели плачущую девушку; тянувшие ее мужчины старались не делать ей больно, но она осложняла им эту задачу тем, что извивалась всем телом и изо всех сил брыкалась, громко крича. Девочка была одета в небесно-голубой камиз, развевавшийся от ее отчаянных движений, точно одеяние у спускающегося с небес ангела на картине эпохи Возрождения. Мы видели ее личико, искаженное страхом и отчаянием. Она была очень молоденькой. Какая-то пожилая женщина бросилась прямо перед ней на колени и обхватила ее ногу, чтобы остановить это шествие к середине площади. Один из мужчин оттолкнул старуху ногой.
Когда девушку дотащили до того места, где уже стоял брат жертвы, она рухнула с плачем на землю. Двое мужчин снова подняли ее на ноги. Темп барабанной дроби ускорился. Пение тоже стало громче. Будущий жених посмотрел вопросительно на старейшин. Те кивнули. Одним сильным движением он сорвал с девушки небесно-голубой камиз. Толпа загудела. Девушка стояла под буравящими взглядами сотни пар глаз совершенно нагая, миниатюрная, как олененок, окруженный рычащими, пускающими слюну волками. Несмотря на жару, она дрожала. Ротик приоткрылся, но крика из него не вырывалось. Словно не веря, что все это правда, она смотрела в пустое, стального цвета небо, где, оказывается, не было бога.
Потом все произошло быстро. Двое мужчин повернули ее так, что она оказалась к своему жениху спиной, и наклонили ее вперед. Из-под белого, как лилия, одеяния парень вытащил свой член, подергал за него пару раз, так, что он встал, нацеленный на девушку, словно дуло винтовки. Брат невесты, все еще стоявший на коленях перед советом старейшин, попытался уткнуться лицом в землю, но кто-то дернул его за волосы и поднял ему голову так, что ему пришлось смотреть, как брат изнасилованной им женщины решительно заталкивает член в его младшую сестренку. Та закричала, как раненое животное. В ее воплях не осталось ничего человеческого, их звук немного варьировался в такт толчкам, с которыми жених хозяйничал у нее в теле. А потом все разом закончилось. Парень издал короткий стон и оттолкнул девушку от себя. Она упала ничком на землю. Публика ликовала, родственники бросились на середину площади, чтобы позаботиться о своих. Старейшины удалились, толпа разошлась по домам. Мы с Ивонной постояли еще некоторое время, чтобы посмотреть, не будет ли продолжения, но больше ничего не было.
7— В этот раз ты рассказывал прямо-таки очень хорошо, — прокомментировала Ивонна.
— Здесь присутствует настоящий писатель, — объяснил Бас. — Поэтому я особенно старался.
— Скажу честно, история мощная, — произнес я.
— Да, — ответил Бас. — Потрясающе, что нам довелось такое увидеть своими глазами.
— У меня возникло несколько вопросов, — сказал я. — Как только что отметила ваша жена…
— Подруга, — уточнил Бас.
— Извините. Как только что отметила Ивонна, вы рассказывали очень хорошо, так, будто это по-настоящему красивая история. Но я не думаю, что вы восприняли увиденное как нечто действительно красивое. Или я ошибаюсь?
— Все очень неоднозначно, — покачала головой Ивонна. — С одной стороны, в том, что произошло, много жестокости. Это невозможно не осознавать, особенно по зрелом размышлении. Но в тот момент, когда видишь все эти традиционные одежды и понимаешь, что перед тобой ритуал, существующий в неизменном виде со Средних веков, то действо приобретает дополнительное измерение. Да ведь?
— Такое надо видеть в контексте, — произнес Бас. — Человеку со стороны легко говорить. Но если потрудиться и вникнуть в глубинное значение ритуала, то обнаруживается множество нюансов. Лично я считаю эту историю очень поучительной.
— А для местных такой ритуал еще по-настоящему важен, — подхватила Ивонна. — Я видела это по всему, я заметила, какая мощная энергия толпы при этом высвободилась. В панчаяте есть нечто исконное. У нас можно увидеть жителей пригородов, которые тащатся на работу в утренних пробках точно зомби; а там народ хоть очень беден, но верит в то, что делает в каждый отдельный момент. Жизни в Юго-Восточной Азии присуща интенсивность, от которой мы уже отвыкли. И жизнь эта состоит отнюдь не только из позитива. Мы весь негатив прячем подальше, но они еще понимают, что черное и белое
